***
— Рен… Нет, в реальной жизни его зовут не так. Бен прекрасно это понимает, но если ей так нравится — он будет Реном для нее. Он будет кем угодно для нее — не важно — главное… пусть этот голос не умолкает; совсем скоро тьма окончится, и он увидит ее снова. Он так устал и так скучал по ней. Уже скоро, он почти физически чувствует пудровый аромат ее кожи где-то совсем близко, видит впереди неясные очертания двери, которую всего лишь нужно открыть, и там… — Рен… Он толкает тяжелую дверь рукой и видит ее — она сияет ослепительным светом тысячи солнц, никогда не отбрасывая тени. Ее одежды словно расплавленное сусальное золото колышутся, то и дело подергиваясь рябью. Красные губы шепчут его имя, тонкие руки тянутся к нему в нужде, ярко-золотые глаза смотрят с мольбой: — Рен, пожалуйста, — она чуть откидывает голову, увенчанную вплетенными в волосы цепочками, — иди ко мне. И он идет. Шагает размашисто через весь тронный зал, и полы тяжелого черного плаща вихрем кружат вокруг его тяжелых ботинок. Нет больше никакого Бена, есть только Рен — тот, кого она так жаждет. Он ступает к ней по стеклянному полу, под которым плещется что-то черное, словно смоляное озеро, источающее флюиды опасности и угрозы, но только не для него — к нему они ласковы, послушны ему. — Мой император, — шепчут ее алые губы, — ты оставил меня совсем одну на такое долгое время. Ты так жесток. — Три дня — это, по-твоему, долгое время, Рей? Слова слетают с его губ помимо воли, но Бен уже давно смирился с тем, что все эти сны — не его история. Он — тот самый наглый подглядывающий вор, который видит Рей глазами ее возлюбленного; все те слова, что он произносит — уже когда-то были произнесены тем, кого она зовет Реном. Ему снятся их воспоминания… но он не может не любить ее, обожать ее, вожделеть ее. Пусть она и видит в нем кого-то другого, пусть. Все это неважно, потому что Рей касается его щеки своими холодными пальчиками, и он тонет в ней, захлебываясь в переливающемся сиянии ее глаз. Его сердце спотыкается при каждом взгляде на нее, горло перехватывает спазмом, губы предательски дрожат. Каждый раз — словно первый, и тот, чьими глазами на нее смотрит Бен… кем бы ни был этот мужчина, но его разрывает на части от одного осознания, что она принадлежит ему. Что она никуда не уйдет, будет с ним всегда, в этой жизни и всех последующих. Бордовый бархат, лежащий на ее плечах, напоминает то ли вино, то ли кровь по цвету, золотые цепочки в ее волосах издают мелодичный перезвон, словно где-то среди них спрятаны маленькие колокольчики. Она соткана из солнечного света, из меда и полупрозрачной древесной смолы. Он никогда в своей жизни не видел ничего более совершенного, и его руки дрожат, словно по венам пустили ток вместо крови. — Любовь моя, — она берет его лицо в ладони и шепчет ему в губы, — любовь моя… Он может пить с ее губ поцелуи вечно, словно ароматное фруктовое вино, смакуя каждую секунду. Все больше не имеет значения, и где-то на краю сознания Бен радуется, что принял на две таблетки снотворного больше, чем нужно. Он останется здесь с ней на всю ночь. Словно подхваченный ветром, красный бархатный палантин закручивается вокруг них, золотая ткань ее одежд ласкает кисти его рук. Ее пальчики пробегают по его тяжелым черным одеждам, стаскивая слой за слоем, добираясь до оголенной кожи, проводя ногтями по его груди, насильно вырывая у него стон. Он ничем не поможет ей сейчас — будет стоять, не шевелясь, опустив руки и смотря пристально сверху вниз на то, как покрываются нежным румянцем ее щеки, пока она не закончит свой ритуал… и только потом он начнет действовать быстро, не давая ей ни шанса на передышку.***
Бен стискивает виски ладонями и рычит, когда его будит громкий звонок мобильника. Хватает телефон и швыряет его о стену — осколки разлетаются по комнате, пока он стонет в подушку, вбивая кулаки в матрац. Ебаный мир сговорился против него. Ему удалось проспать почти всю ночь впервые за последние две недели, когда какая-то мразь решила позвонить ему с утра пораньше. Он лежит в постели еще несколько минут, окутанный призрачным ароматом ее волос, и пытается успокоить тяжелое дыхание. В его спальне темно, и он чувствует острую нужду видеть ее лицо. Бен спрыгивает с широкой постели и щурится от яркого света, распахнув шторы. Ему стоит только обернуться — и она перед ним, смотрит на него, куда ни кинь взгляд. Все стены увешаны ее портретами - вот она в ярком свете и светлых одеждах, смотрит на него, задорно улыбаясь, чуть прищурив медовые глаза; а вот в тяжелом красном плаще с высоким воротником, смотрит через плечо. Она под дождем, она в лесу, она лежит без сознания в чьих-то сильных руках, она тянет к нему руку в оранжевом свете костра — картин множество, и на всех она… На следующей неделе выставка. Бен вспоминает об этом и морщится — нужно ведь еще отобрать самые лучшие работы, что практически невыполнимо, ведь для него она идеальна на каждом холсте. Каждый мазок кистью, каждая веснушка на лице его Рей — он бесконечно влюблен в каждый миллиметр масла, которым выведены ее черты его заботливой рукой. Каждая линия ее тела воспламеняет его, ее взгляд на каждом из портретов заставляет его забывать, как нужно дышать. Он до сих пор не понимает — принадлежат ли эти чувства ему или тому, чьими глазами он видит ее каждую ночь? Прошел год с тех пор, как он начал видеть ее во снах, и за этот год Бен стал болезненно зависим от Рей. Напиваясь до одури в темноте своей квартиры, он шепчет ее имя; шепчет, что не хочет жить без нее. Жить в этом мире, встречая ее в другом снова и снова. Сидя с кружкой кофе и сигаретой на подоконнике, в сотый раз гадает - существовали ли когда-нибудь эти двое, или же они просто порождения его больного разума, окончательно потерявшегося в своих безумно-ярких фантазиях? — Бен, мать твою… Ты выглядишь, как бомж или наркоман! Завтра выставка, хоть побрейся для приличия! Его агент морщится от резкого запаха алкоголя, пропитавшего квартиру. Наверное, запивать снотворное вискарем — не самая удачная идея, но только так он может спать настолько долго, настолько это вообще возможно. Все работы для выставки уже давно готовы, и все, чем занимается Бен — насильно погружает себя в бессознательное состояние. Лишь бы только быть с ней, пусть даже подглядывая чужие воспоминания. Он приезжает на выставку пьяным, и ему неприятно смотреть, как все эти люди ходят туда-сюда возле портретов Рей и делятся мнениями, жестикулируя бокалами с шампанским. Его голова раскалывается, дышать трудно. Она существует только на картинах и в его снах, она… — Наш интернет-портал взял на себя честь осветить вашу выставку для интернет-пользователей, и мы безумно благодарны… Кто-то что-то говорит ему, и Бен кивает, с трудом сдерживая себя, чтобы не выхватить планшет из рук репортера и не разбить о его голову. «Это не важно! — хочется орать ему. — Ее не существует! Ее нет, я никогда не прикоснусь к ней!» Со стен на него смотрит Рей — улыбчивая и серьезная, с глазами грустными, веселыми, полными страсти… Бен закрывает глаза и видит ее, слышит ее смех, ее крик боли, ее страстные стоны. Внезапно он злится на себя, что прогнулся под Хакса и согласился показать Рей всему миру. Его агент отклонил коллекцию рандомных портретов и настоял на том, чтобы выставка состояла только из портретов Рей. «Это же великолепно, Бен… ты никогда еще так не выкладывался!». И вот теперь… — Я хочу, чтобы все ушли, — он шепчет Хаксу, не открывая глаз, — пусть они все перестанут на нее смотреть. Пусть они исчезнут. — Ты с ума сошел? Выставка открылась час назад, у нас еще пресс-релиз впереди! — Хакс хлопает его по плечу. — Веди себя прилично, скоро все закончится. Бену хочется сжечь галерею вместе с гостями и портретами. Запереть двери изнутри и сгореть вместе с ними.***
Та доза снотворного, которую он глотает этим вечером, не совсем… совместима с жизнью, наверное. Но ему плевать — он уже выхлестал полбутылки виски и теперь его мотает из стороны в сторону, пока он пытается добраться до кровати. Бен думает о том, что его жизни пришел конец. Когда-то, когда еще все было под контролем — до появления Рей — он не притрагивался ни к алкоголю, ни к снотворному. А теперь… Он проваливается в сон до того, как достигает кровати. Рей склонилась над ним и ласково гладит его по скуле. За ее плечами ярко вспарывают ночную темноту сразу три Луны, придавая ей вид ночной богини или призрачной невесты, потому что она вся в белом, обвязанная какими-то не то бинтами, не то бандажными лентами. По своим ощущениям от ее прикосновений Бен понимает, что воспоминания снова сдвинулись, и он видит ее до того, как ее глаза поменяли цвет. Рей прикасается к его лицу, гладит пальцами изучающе и осторожно, словно приручая дикого зверя. Бен хочет сказать ей что-то важное, что-то, что ей обязательно нужно знать, но ее пальчики ложатся на его губы, и она мотает головой. Те Луны, что сияют за ее спиной — никакие не Луны вовсе. Там что-то горит в небесах, что-то огромное. Будто… полыхают космические корабли. — Все кончилось, — она улыбается ему нежно, перекидывая ногу через него, усаживаясь ему на живот. — Теперь… ты свободен. И я тоже. Мы можем начать заново… Рен. Впервые у него перехватывает дыхание от того, как звучит его имя у нее в устах. Она вынимает из-за пояса какой-то странного вида нож, который подрагивает и издает низкий гул. — У нас будет свой ритуал, — она ведет клинком по своей ладошке, и ее лицо спокойно, только веснушчатый носик слегка морщится. — Нам ведь не нужны свидетели. — Ты моя в Силе, — губы Бена шевелятся сами по себе и он не совсем понимает, о чем говорит, пока неотрывно всматривается в ее лицо и тянет к ней свою ладонь, — Сила и есть свидетель. Она взрезает его ладонь, закусив губу — быстро и методично. Он первый хватает ее за руку — порез к порезу — и вдруг делает то, от чего Бен чуть не заходится в крике. Он не может описать этого… словно мужчина открыл свою черепную коробку, словно распахнул двери — и вот они с Рей уже одно целое. Он четко видит ее перед собой, медленно стягивающую с себя все эти бандажные ленты, оголяя кожу, но она также у него в голове, слышит все и видит себя его глазами. Бен тоже видит себя ее глазами, прямо под ней, полулежащим на траве и… это он. Бен. Незнакомый тонкий шрам рассекает его щеку, но в остальном это то же лицо — его лицо — те же ключицы, шея, руки. Как это может быть? Распахнутые настежь разумы сбивают Бена с толку, он ничего не понимает, в итоге сдаваясь и просто отдаваясь ощущениям, когда она скидывает последние одежды и приникает к нему. Господи, как же он любит ее… Где-то далеко отсюда раздается мерный стук, возрастая троекратно с каждой минутой. Эти двое его не слышат, но Бен слышит его все отчетливей и отчетливей. Его выбивает обратно в реальность, где его тело конвульсивно дергается и бьется о паркет. Изо рта валит пена, и Бен понимает, что ни руки, ни ноги его больше не слушаются. Слишком много снотворного, запитого слишком большой дозой алкоголя. «Я сдохну здесь, — мысли его текут вяло и несвязно, — сдохну и все закончится». Больше не нужно будет заставлять себя засыпать, в надежде встретиться с ней. Больше не нужно будет рисовать ее лицо, которое он и так помнит наизусть. Целый год он воровал чужие воспоминания о ней, подглядывал и парил от этого в небесах. А теперь все закончится. Слава Богу. Через десять минут он уже не чувствует ни сантиметра своего тела — онемение разливается от кончиков пальцев ног до самого затылка. Медленно его сознание тоже уплывает куда-то, все дальше и дальше, и даже внезапно трезвонящий на прикроватной тумбочке стационарный телефон звучит, словно находится где-то за стеной. Бен понимает, что не сможет шевельнуться, чтобы подползти и взять трубку, попросить о помощи. Да он и не стал бы — уже все равно. Как сквозь вату он слышит свой голос на записи включившегося автоответчика и сигнал, а потом… — Не спрашивайте, как я раздобыла ваш домашний телефон. Ваш мобильный не отвечает. Я даже узнала ваш адрес и долго стучала в дверь, но вы не открываете, так что или так, или… Послушайте, я не знаю, откуда вы меня знаете, но это переходит уже все границы! Я видела ваши картины в сети, и это… это, однозначно, красиво и очень талантливо, но… С меня смеются все знакомые! Вы… вы следите за мной? Или воруете фото из соцсетей? Бен зажмуривается и пытается не провалиться в обморок. Ее голос… это ее голос. Что она говорит? Может быть, его мозг уже перестал работать? Время записи сообщения заканчивается, и ее голос пропадает. Бен скулит, лежа на полу, не в силах сделать ни-че-го, и его запоздало накрывает полотном страха. «Перезвони, — он молится, — пожалуйста, позвони еще раз». И она перезванивает. Снова его голос и сигнал: — Если вы не остановитесь, я подам на вас в суд. Вы должны прекратить рисовать меня, ясно вам? Я занимаю высокую должность и могу потерять из-за вас работу!.. «Вызови скорую, — он со скрипом прокручивает в своей голове эти слова снова и снова, тянется к ней, — вызови скорую, Рей. Вызови скорую, быстрее…» — … с моим адвока… — она спотыкается на полуслове, — вы что-то только что сказали? Ох, глупость какая, это же автоответчик. Она замолкает, и он продолжает мысленно умолять ее о помощи. Ее голос ломает его и выстраивает заново. Настоящий, реальный, он звучит еще лучше, прекраснее, чем во снах. Она не может слышать его, но может быть, если он попробует докричаться до нее… как делали те двое… «Пожалуйста, помоги мне, Рей…» — Эй, — голос ее внезапно звучит испуганно, — с вами там все в порядке? Скорая приезжает через полчаса. Полиция срезает замок, и его окружают люди. Когда его подключают к аппарату и вывозят из квартиры на каталке, он еще в сознании. Возле дверей стоит Рей. На ней джинсы и пиджак, волосы свободно струятся по плечам, и Бен пытается улыбнуться, до того она непривычно выглядит. Совсем другая, но… все та же. Она видит его лицо, и ее глаза становятся размером со вселенную, а рот приоткрывается: — Это ты… Когда он приходит в себя спустя два дня — она спит, сидя на стуле и положив голову на его больничную койку. Никаких снов больше не будет — в них больше не будет ни нужды, ни смысла. Ни у кого из них двоих.