***
Тусклая лампочка над умывальником делает ее лицо таким бледным, как у привидения. Она подводит глаза темным карандашом, губы красит красным, брови делает графичнее, распускает волосы. Тяжелый вечерний макияж делает ее старше лет на пять, и это именно то, что нужно. Это платье — красное, словно пожар — которое она купила на распродаже, скрывает ее угловатую худую фигурку, оставив открытыми только длинные стройные ноги. Жаль, денег на туфли не хватает, ей бы каблуки повыше, но и сандали сойдут, выбора-то нет. Телефон вибрирует — снова Люк. Снова будет упрашивать и настаивать на встрече. Она не хочет отвечать и не станет. Он оставил ее одну дома тогда, уехав на два дня, и случился пожар. Она могла умереть. Если бы не Кайло. Если бы она пришла в бар в своем обычном виде, ее бы моментально выставили вон или даже на порог бы не пустили. Но в этом наряде она проходит прямо к барной стойке, и никто даже слова поперек не говорит. Денег на выпивку нет, и пара мужиков подсаживаются к ней, предлагая угостить, но она сразу отрезает их, без улыбки сообщая, что ждет друга. «Друг» — который и не друг вовсе — которого она ждет, приходит через минут двадцать. Вид у него потрепанный и уставший; он хмурится и закатывает рукава клетчатой рубахи выше локтей, по дороге к барной стойке пожимает руки нескольким знакомым. Бармен уже знает, что будет пить Кайло, поэтому молча наливает в бокал виски безо льда — Рей завороженно наблюдает за тем, как ходят под бледной кожей мышцы шеи, когда он опустошает бокал залпом и делает жест «повторить» бармену. Руки Рей немного дрожат, но она благодарит небо за то, что между ними никто не сидит, поворачиваясь к нему на стуле и демонстративно закидывая ногу на ногу, привлекая его внимание. Это срабатывает — он поворачивает голову и смотрит на ее голые колени, которые больше не скрывает красная ткань платья, потом переводит уставший взгляд выше. — Привет, — голос ее плохо слушается, хочется спрыгнуть со стула и убежать, но она не станет. Не за тем все это начала, чтобы сбежать вот так, на полпути. — Привет, — он достает из пачки сигарету без фильтра и стучит ею о барную стойку, потом кладет между своих полных губ и чиркает зажигалкой, закуривая. Пламя на пару секунд отражается в темных глазах, заставляя Рей судорожно вздохнуть. — Пить будешь? Никаких тебе «разрешите угостить», все просто. Ей это нравится, очень нравится. Так и должно быть. — Самбуку, — она смотрит на подошедшего бармена. — И подожгите. — Любишь огонь? — Кайло дергает уголком рта. — Да, — Рей чуть краснеет, кивая. — Красиво. Бармен, видимо, видит больше под всем этим макияжем , чем ей хотелось бы — ее айди всем и каждому высветит цифру 16, и самбука будет вынуждена подождать ее еще пять лет — но все же молча достает бутылку и производит свой ритуал. Они пьют молча и, пока Рей цедит свою медленно остывающую самбуку, Кайло успевает влить в себя еще три порции виски. Он много курит, подолгу вглядываясь в уголек тлеющей сигареты, словно загипнотизированный, а Рей словно загипнотизирована им самим, все никак не может перестать пялиться. Прошло уже полгода с того момента, как она увидела его впервые, и абсолютно не удивительно, что он ее не узнает. Та девочка-подросток, в старой пижаме, с перемазанным копотью лицом, которую он вытащил на руках из пылающего старого деревянного дома, вряд ли запомнилась ему хоть чем-то, кроме истеричного кашля, от которого она чуть легкие не выплюнула. Если бы не Кайло, который слышал ее крики на втором этаже и полез в огонь, наплевав на все, она бы изжарилась там, предварительно задохнувшись от дыма. Он встает из-за барной стойки и протягивает ей руку. Темные глаза, пьяные и уставшие, в полумраке отражают огонек зажатой в зубах сигареты. — Пойдём? Рука чуть дрожит, но она молча вкладывает дрожащие пальцы в его широкую ладонь. Возможно, он смог бы увидеть правду под всеми этими слоями макияжа, но не после нескольких порций виски безо льда. Пока он ведет ее через полумрак стоянки к своей машине, сжимая ее тонкие холодные пальцы своими длинными и горячими, Рей думает про пожар, почти сожравший ее тогда. Ее жизнь всецело принадлежит этому человеку, хочет он того или нет… А он хочет, судя по тому, как он задирает подол платья, прижимая ее к бамперу машины, припаркованной на самом краю безлюдной парковки, и длинные пальцы с силой сжимают задницу. От него сильно пахнет алкоголем, язык горький и сладкий одновременно, и Рей неумело открывает рот, пытаясь понять, как все это делается, ведь одно дело видеть по телеку, а совсем другое — воспроизводить на практике. Ее первый в жизни поцелуй весь пропитан виски, но она ведь тоже выпила алкоголя, захмелев с непривычки, и поэтому ни капельки не паникует, когда тянется к ремню на его джинсах и расстегивает пряжку неумело и неловко. — Ты хочешь этого? — Его низкий голос приглушенный, пьяный, не такой, каким она его тогда запомнила. — Хочешь? Рей не любит разговаривать с незнакомцами, ему ответит. Потому, что он — самый близкий в мире человек, хотя сам об этом не знает. — Хочу. Она уже собирается опуститься на колени, но Кайло не дает ей этого сделать; хватает за плечи, разворачивает лицом к бамперу, нажимает между лопаток, заставляя опереться предплечьями на багажник. Это не то, что входило в ее планы, и Рей начинает паниковать. Запланированный минет — то, что она, скорее всего, смогла бы провернуть без проблем, уже предварительно посмотрев пару видео в инете — его, похоже, не интересует, потому что он задирает юбку ей на поясницу и чуть раздвигает половинки ее задницы, проходясь большими пальцами по промежности, пока еще прикрытой нижним бельем. Рей обдает жаром, в голове шумит от пульсирующей крови и алкоголя, между ног горячо и мокро, но она должна, обязана все это прекратить, потому что… Ее нижнее белье скользит вниз по бедрам, и Кайло на миг отодвигается от нее, убирает руки. Слышен звук разрываемого пластика. Лихорадочно стараясь придумать хоть что-то, чтобы остановить его, но все не испортить, она делает попытку. — У меня… У меня месячные, — все, что угодно, только не так, не здесь, не сейчас. — Слышишь? — Не важно, — он прижимается к ней сзади своим огромным телом и направляет член рукой. — Не бойся, я в резинке. Наверное, он прилично пьян, раз не чувствует, как она рвется от первого толчка. Широко распахивает глаза и хватает воздух ртом, кричит беззвучно и царапает ногтями краску багажника. Рей словно снова со всех сторон объята огнем, задыхается так же, будто вокруг все в дыму, и живот скручивает так, как если бы она наглоталась копоти. Ладно, она же сама этого хотела? Хотела. Внутри все словно каленым железом выжигает. — Черт, так узко, — он втрахивает ее в багажник, задыхаясь от собственных быстрых движений. — Тебе нравится? — Да, — она глотает слезы, сцепив зубы и расставляя ноги шире, дергаясь на каждом толчке. — Мне нравится. Ей нравится. Боль, она как огонь. Когда все заканчивается, она вытирает мокрое лицо вспотевшими руками и старается не поворачиваться к нему, чтобы Кайло не увидел ее покрасневшие глаза в свете далекого уличного фонаря. Поправляет юбку дрожащими руками, прикрывая перемазанные кровью бедра. — Чёрт, прости, — он стаскивает резинку и бросает куда-то в темноту, застегивает джинсы, чуть пошатываясь. — Все нормально? — Нормально, — она кивает. — Спасибо. Он невесело смеется, застегивая ремень. — Как-то все спонтанно случилось. Давай встретимся, когда я протрезвею? Записывает в телефон имя и номер, проводит большой теплой ладонью по волосам на прощанье. Она бредет к автобусной остановке, размазывая по щекам потекшую тушь, и думает только о том, кто ответит ему на том конце связи, когда он позвонит по тому номеру, который она выдумала на ходу? Если позвонит… Рей уверена, что нет.***
Когда загорается старый заброшенный дом, в котором раньше жила семья беженцев, Рей как раз находится внутри, забирая обратно вещи, которые приносила им: два старых одеяла и полотенца, старое радио на батарейках, зеркало в пластмассовой подставке. Эта семья решила перебраться в другой город в поисках лучшей жизни, и Рей даже жалеет, что так ни разу толком не поговорила с ними. Хотя, ничего хорошего из этого все равно бы не вышло — она не любит разговаривать с незнакомцами. Когда ее рот накрывает кислородная маска и уже знакомые сильные руки подхватывают и тащат вниз по ступенькам, она едва-едва может раскрыть глаза, которые адски щиплет от попавшего в них плотного едкого дыма. Это плохо; она хотела бы видеть его, видеть, как его лицо озарится пониманием, когда он узнает ее, а потом прижмет к себе — может, даже поцелует? — и рассмеется от облегчения, что вовремя успел на помощь, снова спас ей жизнь. Кайло тащит ее все дальше и дальше от пылающего дома, огромным адским костром раздирающего вечерние сумерки и тишину малонаселенного района. Кладет на траву, отстегивает свою кислородную маску, стягивает с головы шлем и хлопает ее ладонью по щеке. — Эй, девочка, — он убирает мокрые от пота волосы с ее лба, и грубая толстая ткань перчаток неприятно царапает разгоряченную жаром кожу. — Эй, ты как? Ты в порядке? Кайло поворачивает голову и смотрит на пылающее здание, которое пытаются потушить другие два пожарных из бригады, заливая дом белой вязкой пеной из шлангов через выбитые оконные рамы. Пламя снова пляшет в его темных глазах, как и тогда, в самый первый раз, словно гипнотизируя его, притягивая, зазывая вернуться внутрь, ступить в огонь и попробовать на вкус всем телом. Дрожащей рукой Рей стягивает с себя пластиковую кислородную маску, царапая краем щеку до мимолетной острой боли. Он должен посмотреть на нее и узнать. Должен. Язык во рту словно распух от сухости, еле слушается. — Спасибо. — Пожалуйста, — он кидает на нее мимолетный взгляд и снова отворачивается к дому, словно ничто в этом мире не важно, кроме пламени. — Лежи, не двигайся. Сейчас приедет скорая. Он не узнает ее. Снова.***
В третий раз чадит и пылает огнем до небес женский туалет, замок которого заклинило, и это не Кайло, кто вытаскивает ее на свежий воздух, выбив ногой дверь. Это тот самый рыжий, который задавал вопросы в ангаре пожарной части, когда она пыталась сфоткать расписание. Самого Кайло нигде не видно, сколько бы она ни шарила вокруг себя слезящимися от боли и дыма глазами. В этот раз все плохо, и ее забирают в больницу с ожогами руки и бедра. Но все становится еще хуже, когда после перевязки в палату заходят двое мужчин, тыча удостоверения работников полицейского отдела расследований. И им сильно не нравится, что за последние полгода было несколько случаев поджога, среди которых частенько фигурировала Рей. Она отвечает «да» и «нет», потому что не любит разговаривать с посторонними людьми, даже если детектив Дэмерон со своим темнокожим напарником настаивают на том, что им нужны детали. Нет никаких деталей. Дома горят — людей спасают. Точка. Она не жалуется, ведь всегда есть вероятность, что именно Кайло придет и вытащит ее из огня. Пусть даже не сегодня. Через час после их ухода — надо же, внезапно — появляется тот рыжий пожарный, который спас ее в этот раз. Кладет ей на койку букет розовых маргариток и сует руки в карманы, неловко переступая с ноги на ногу. — Это же ты, — он немного хмурится, покусывая нижнюю губу, и его прозрачные светлые глаза заставляют ее почувствовать себя вором, которого застали на месте преступления. — Ты ведь приходила в пожарную часть, да? Я тебя вспомнил. Рей не любит говорить с незнакомцами и не хочет отвечать, особенно когда горло пережимает спазмом, а на глаза наворачиваются противные соленые слезы, еще больше раздражая и без того до сих пор болящие веки. Потому, что ее вспомнил совсем не тот человек. Совсем не тот.***
Их первое и последнее свидание больше похоже на унылый фильм о неудачных попытках завязать отношения. Армитаж рассказывает ей что-то, на что она практически не реагирует, изредка кивая и бросая короткие «да» и «нет». Тянет свою колу через трубочку, и пальцы колет иголочками холода, когда она охватывает ими ледяной стакан. Кондиционер работает на полную катушку и она отчаянно мерзнет, предплечья покрываются мурашками, волосы на затылке шевелит поток холодного воздуха. Не помогает даже пиджак, который ей любезно протягивает новый знакомый. Пиджак пахнет лосьоном после бритья и свежестью кондиционера для белья. Ни жара, ни запаха гари, ни боли, ни вкуса виски. Даже его язык на вкус как свежая мята, и Рей обрывает поцелуй, оставляя его на ступеньках крыльца, когда он провожает ее до дома. Все не то. Сегодня первая годовщина начала ее новой жизни. День, когда Кайло вытянул ее из огня. Поэтому она достает из старого шкафа с поломанной дверцей красное платье.***
В машине жарко и душно, мокрые ладони скользят по кожаной обивке заднего сиденья, ногти оставляют за собой дорожки царапин, вспухающих тонкими рядками галочек. С приходом ночи похолодало, и теперь по запотевшим от частого дыхания стеклам ползут мелкие капли конденсата. И все как надо: жарко, горячо, немного больно. Но хорошо, так хорошо. Она даже не пила в этот раз, не начинала разговор, просто подошла, взяла его за руку и повела прочь от барной стойки. А он пошел, тряся черными волнами волос, пытаясь хоть немного протрезветь. Но в этот раз не так больно, нет. Чуть-чуть, потому что он не ласков ни капли, совсем наоборот. Ставит ее на четвереньки на заднем сиденье и задирает подол красного платья, бляшка ремня звенит в тишине, звук расстегивающейся молнии джинс и разрываемого пластика взрезает слух. А потом он в ней, и все хорошо. Колено соскальзывает с сиденья, но Кайло держит ее крепко, он сильный, он огромный, он не даст ей упасть, он не даст ей сгореть. Под веками вспыхивает яркими всполохами пламя, и каждое прикосновение его пальцев оставляет невидимые ожоги по всему телу, те самые, которые не залечишь, не перебинтуешь. Он сам будто огонь, который ее однажды заклеймил, выжег себя на ее коже. Он пахнет виски и сигаретами, а еще солью и дымом. Он пахнет так же, как и в момент, когда началась ее вторая жизнь в пылающем доме Люка. Жизнь, которая состоит только из Кайло, хочет он этого или нет. — Мне нравится это твое платьице, — Кайло собирает ее распущенные волосы в кулак, чуть оттягивает, выдыхает ей на ухо, обдавая волной запаха виски. И двигается все быстрее, чуть не вдавливая в кожу заднего сиденья машины. — Такое милое, знаешь. Ты его для меня надела? И она кивает, кивает, и волосы натягиваются до боли, зажатые в его кулак. Она и вправду надела это дурацкое платье для него. Все для него. Неужели он не понимает? — Хорошо, молодец, — он отпускает ее волосы и просовывает руку ей под живот, касается пальцами места, где они соединены, трет круговыми движениями клитор, заставляя ее глаза закатиться, бедра задрожать и пальцы ног поджаться. — Хорошая девочка, в следующий раз снова его надень. И она уже не может ни кивать, ни хоть как-то отвечать, потому что машина горит, все вокруг горит, из глаз катятся слёзы, словно в них опять попал дым и гарь, Рей задыхается так же, как и когда вокруг все оранжевое и обжигающее, заставляющее тени рвано танцевать по стенам. И снова он держит ее крепко, проводит через все это, направляя своими сильными, огромными руками. Стонет ей в висок, кончая, и щетина царапает пылающую кожу, а рука с силой нажимает на живот, почти до боли. В этом мире все о нем — о Кайло. Он сам об этом не знает, но так уж получилось. Ее никто никогда не любил. Ункар взял из детдома и, кроме побоев и трудового рабства, она от него ничего не видела. Люк приютил только потому, что ему ее навязали люди из соцопеки, еще и налоги урезали. Всем по сути было плевать, что с ней будет, живая она или мертвая. А потом появился Кайло. — Сегодня годовщина, — говорит Кайло, закуривая сигарету и приоткрывая окно, развалившись рядом на сиденье. — Ровно год. Сердце Рей замирает в груди, словно споткнувшись. Он… он все-таки помнит? Помнил ее все это время? — Ровно год с того пожара, — он задумчиво следит за ползущими по стеклу каплями полупьяным взглядом, чуть опустив веки, словно вспоминая. — Родители отдали меня на воспитание дяди еще совсем пацаном, избавились от меня, потому что были слишком заняты своими сраными карьерами. Зачем рожали — до сих пор непонятно. Я ненавидел дядю вместе с его гребаным домом. Это был не мой дом, не мой отец, не моя жизнь. Ненавижу каждый сраный год, проведенный в тех стенах. — Он крепко затягивается сигаретой, прикрыв глаза, а Рей даже не помнит, как дышать. — Поэтому, год назад, когда он уехал по делам в другой город, я нажрался и спалил его гребаный дом к хренам. Но… я же не знал, что на втором этаже была девочка. На кой хрен старому мудаку вообще потребовалось усыновлять подростка? Чёрт, до сих пор снится в кошмарах, — трет пальцами переносицу, морщится. — Никак нормально выспаться не могу… В тишине ночной парковки, в салоне машины, пропахшем похотью и виски, ее таки догоняет ревущее пламя. Набрасывается разом, обволакивает и облизывает кожу, сжигает волосы и ресницы, и красное платье расползается под обугливающейся кожей пальцев с чернеющими ногтями. Она возвращается на год назад и все-таки умирает там, никем не вытащенная из ярко-оранжевых волн огня. Беспощадного, неконтролируемого, голодного. — Слушай, прости, что пригрузил, — он снова мотает головой, пряди хлещут по щекам. Виновато улыбается и достает из кармана телефон, готовый записывать ее имя и номер. Снова. — Как-то все спонтанно случилось. Давай встретимся, когда я протрезвею?