Чтобы рисовать, ты должен закрыть глаза и петь. Пабло Пикассо
Бэкхен отклеил защитную пленку от пластыря с динозавриками, что достал из упаковки, на которой было написано «для детей», и налепил его вокруг среднего пальца. Сегодня пятница. И он снова стер себе кожу ручкой для графического планшета. Кровь пятном расплылась на бумажке, где он делал какие-то пометки, если вдруг в голову придут идеи о чем-то другом, но до боли в сердце нужным. — Ах, ничего не выходит, — выдохнул художник, откидываясь на спинку и залезая ногами на стул, упираясь пятками в его край. Рисунок выходил плоским, отвратительно грубым и пустым. Даже глядя на набросок, он чувствовал больше, чем видя почти полноценную картину. Разочарование — отвратительное чувство. Оно накрывает обычно неожиданно, стоит только чему-нибудь пойти не так, стоит только на секунду скатиться по лестнице успеха, как ты уже готов размазывать слезы по щекам. У разочарования горький вкус, словно у маринованной редьки, острый, как у перца, но вмиг отрезвляющий, заставляющий либо опустить руки, либо взяться за свое дело вновь. Бэкхен встал, прошаркал ногами до кухни, открыл холодильник и взял кувшин с водой. Сегодня даже холодная вода не охлаждала воспалившийся ум и не давала привычного спокойствия. Ни композиция в университет не рисовалась, ни арт в Инстаграм. Он достал телефон и ткнул в цифру один в быстром наборе. — Эй, Бён Бэкхен, ты на часы смотрел? — на том конце раздался сладкий зевок. Художник кинул взгляд на настенные часы и скривился. Третий час ночи и уже даже не пятница, а суббота. — Опять не рисуется? — Угу. — Опять надо спеть колыбельную? — Бэкхен вновь промычал в трубку. Почему-то голос друга всегда заставлял его начать работать либо пойти спать. — Только обещай, что сразу же пойдешь спать, окей? Нам завтра нельзя опаздывать на первую пару, иначе пропустим последнюю возможность получить зачет автоматом. Ты понял меня? — Знаешь, Кенсу, как сильно я тебя люблю? — Все так плохо? — раздался сочувствующий голос. — Да, совсем не выходит ничего. Это больше похоже на, — Бэкхен пощелкал пальцами в воздухе, пытаясь подобрать подходящее слово, но на ум совсем ничего не приходило, — я не смог подобрать слова, но выглядит это хуже, чем преподаватель Чхве. — Даже так, — прокашлялся друг. Преподаватель Чхве был удивительным человеком, который всего лишь за одну лекцию мог спокойно рассказать весь материал истории искусства простыми словами, но внешний вид мужчины заставлял желать лучшего. — Ну, я готов петь тебе колыбельную, а ты уже в кроватке? Бэкхен заполз под теплое одеяло, положил телефон рядом, на подушку и прикрыл уставшие глаза. Он прекрасно понял, что ничего больше не нарисует, поэтому выключил все, погружая комнату в полумрак. У друга голос успокаивающий, ласкающий слух и убаюкивающий. И Бэкхен не уставал говорить даже самому себе насколько благодарен судьбе, что в его жизни есть прекрасный карлик по имени До Кенсу.***
Время отвратительно само по себе. Оно постоянно ставит тебе рамки, ограничивает в действиях. Бэкхен лениво перекатился на другую половину кровати, почесывая живот сквозь футболку. Пластырь отклеился давно, прилипнув сейчас к русым, сбившимся на затылке, волосам. Слюна мокрым пятном размазалась по щеке, неприятно стягивая кожу. — Бен Бэкхен!!! Ты где, черт возьми??? — закричал Кенсу, стоило только Бэкхену промычать что-то непонятное в микрофон. Парень положил телефон рядом на подушку, чмокнул губами, не открывая глаза. — Только не говори мне, что ты еще спишь. Ты на часы смотрел? Ты, маленький кусок идиота! — Боже, ты чего кричишь? — промурчал в микрофон Бэкхен, наконец открывая глаза. Экран телефона услужливо показал ему время. Отвратительно. Двадцать минут до начала пары. — Черт, Кенсу, задержи препода каким-нибудь чудом, окей? — Ты издеваешься? — прикрикнул Кенсу, в конце тихо ругнувшись. — Сделаю, что смогу. Давай быстрей. Бэкхен чертов счастливчик, ведь институт в десяти минутах ходьбы, а добежать можно и за пять. Он пулей вскочил с кровати, скидывая телефон на ножку стула. Отлично. Начать утро с разбитого экрана. Бэкхен цыкнул, погладил устройство по стеклу, но все равно полетел собираться, потому что если он не получит автомат, то провалит экзамен, ведь сдать его преподавателю Чхве нереально. Пластырь пришлось вырывать с клоком волос, тосты есть подгорелыми и без какой-либо начинки, а идти в домашней одежде. Бэкхен раз десять поблагодарил своего арендатора, который поставил самозакрывающуюся дверь. За минуту до начала лекции Бэкхен влетает в аудиторию, прямо перед преподавателем, и плюхается рядом с Кенсу, удрученно падая головой на парту, больно стукаясь лбом. — Еще раз ты ляжешь так поздно спать из-за свох рисунков, я лично тебя отхожу ремнем, — прошипел сквозь зубы Кенсу, склоняясь к уху Бэкхена. Художник сглотнул, а после протянул другу телефон, покрытый тонкой сеткой трещин. — Меня жизнь уже наказала, понимаешь, — Бэкхен нажал кнопку блока, но устройство не среагировало. Художник начал активней зажимать, но ничего не поменялось. Кажется, все кончено. — Су, он не включается. — И что? — шепотом ответил друг, потому что лекция началась, а он явно настроен не терять суть и заполучить последнюю оценку для автомата. — Я не могу выйти в Инстаграм, — сипло выдавил Бэкхен, рывком снимая крышку с задника и доставая батарею, наивно полагая, что это поможет. — Зайди с моего аккаунта… Черт, ты же не запоминаешь свои пароли, — Кенсу неловко потер шею, после чего похлопал художника по спине и произнес: — Только что ты потерял свой аккаунт. Сожалею. Бэкхен отмахнулся, отшвыривая смартфон на деревянную поверхность. Отвратительно. Кажется, это слово стало девизом сегодняшнего дня. Парень просто мысленно скрестил пальцы, чтобы в сервисе по ремонту телефонов был его экран, ведь фирма довольно популярная. Он даже был готов заплатить за это круглую сумму денег, лишь бы вернуть себе свой аккаунт. Он жил Инстаграмом уже два года, работал для него и не спал ночами, стирая кожу на среднем пальце правой руки. Рисовал до упоения, до тошноты и головокружения, лишь бы его заметили, узнали и признали. — А про Пабло Пикассо нам расскажет сегодня… — преподаватель Чхве склонился над журналом, пробегаясь глазами по строкам с фамилиями и именами. Рядом с Бэкхеном нервно завозился Кенсу, вскидывая через секунду руку вверх, явно готовый рассказать абсолютно все о великом творце. — До Кенсу? Что ж, у Вас, как я посмотрю, не хватает одной оценки до автомата. Знаете, Вы исправно посещаете мои лекции, пишите доклады, активничаете на лекциях. Думаю, я поставлю Вам автомат и без этой оценки, а вот вашему соседу, господину Бен Бэкхену, я этого сделать не могу. Ну, тогда Вы нам и расскажете. Я внимательно слушаю. Сердце Бэкхена разбилось на сотню осколков, за ним ухнула со свистом и душа. Ладони вспотели, слюна стала вязкой и горькой — сказывалось отсутствие завтрака. Он не готов. Он, черт возьми, не готов. Пока До Кенсу готовил материал и старательно его зубрил, словно белка орех, он сидел на своем стуле в полумраке и пытался найти гармонию цветов в своем новом арте, который во вторник он должен был загрузить в сеть на всеобщее обозрение. О Пабло Пикассо Бэкхен мог сказать чисто базовые факты, которые всем присутствующим, а особенно преподавателю Чхве, давно известны. — Я слушаю, — пренебрежительно выгнул свою не выщипанную бровь преподаватель Чхве. — Вы так хотите сдавать мне экзамен? — Нет, но я не смогу ответить Вам сейчас на достойном уровне. — Что же, тогда мне ничего не остается как поздравить Вас с личной встречей. Жду Вас на летней сессии, Бён Бэкхен. Будет печально, если Ваша стипендия накроется, ведь вы, бесспорно, один из лучших художников среди всех студентов. Будет очень обидно. Итак, тогда… Следующим под расстрел пошла девушка с длинной косой, но она была готова. День сегодня действительно отвратительный. Бэкхену раз сто уже дал подзатыльник Кенсу, который, кажется, совсем не устал пилить мозги другу, ведь у художника, по мнению все того же До Кенсу, полное отсутствие мозгов. В столовой Бэкхен пытался в сотый раз включить мобильник и откровенно не понимал как так вышло, что он этого не заметил изначально. Кенсу лениво двигал челюстью, пережевывая сладкий батончик из автомата. Есть что-то существенное никому не хотелось. — Вот тебе так лень было набросать что-нибудь про этого чертового Пикассо? — Я рисовал, — пробурчал Бэкхен, пряча телефон в рюкзак. Захотелось вдруг спать. Нет, даже не так, скорее просто лечь в кровать и полежать в ней, замотаться в одеяло как гусеница и лежать. Думать о вещах, которые могли произойти, но не вышло, придумывать как пошло бы потом. Этого хочется сейчас, а не времени, что летит вперед так быстро. — Дурак, — пробухтел Кенсу, поднимаясь со стула, со скрипом его задвигая под стол. — Поднимайся, у нас твоя любимая пара. — Рисовать, — сладко пропел Бэкхен, вскакивая и убегая вслед за другом. Рисовать дано не каждому. Это Бён Бэкхен понял в младшей школе, когда их класс попросили нарисовать свою семью. Все тогда принесли непонятные кружки и треугольники с палками на бумаги, говоря где мама, а где папа с младшим братом. Это было отвратительно. Настолько, что первым, что сказал Бэкхен, выйдя к доске со своим рисунком было: «Это ужасно. Не берите в руки больше карандаши». Ему было семь и он очень серьезно относился к рисункам. Сидя на твердой табуретке у мольберта, Бэкхен не сразу замечает, как с кончика кисточки на чистые штаны падает пятно акрила. Сегодня рисуется бесподобно легко, словно вчерашнего, а точнее сегодняшнего, застоя не было. Словно не Кенсу пришлось петь колыбельную, чтобы успокоить чужие нервы. Наверное, просто солнце находилось под нужным углом с чертовыми кувшином и яблоками для классического натюрморта. В голове было пусто. Ни одной лишней мысли, ни надоедливой мелодии. Ничего, что могло бы помешать творить, создавать искусство. — Бён Бэкхен, с Вами все хорошо? — раздался голос преподавателя Ми. Женщине было лет под сорок. Она постоянно ходила с собранными в пучок волосами, в рубашке с отутюженным воротником и узкой юбке-карандаш. Она стояла прямо за его спиной, обеспокоенно глядя на полотно. — Да, а что? — Ваш рисунок… — она замялась, явно подбирая выражение. Бэкхен мысленно скрестил пальцы, чтобы это было не то самое слово, которые у него уже в печенках сидит за сегодняшний день, — отвратителен. Провал. Бэкхену нравился результат. И ничего, что яблоко у него сегодня цвета фуксии, а листы ядрено голубые. Ничего, что у кувшина нет и половины горлышка, только осколки. Ему все пришлось по душе. — Вы забыли, что сегодня у нас реализм. Видимо, со зрением проблемы. Посмотрите на доску, хорошо? — женщина развернулась на пятке и ушла в другую сторону, а парень посмотрел на доску, цокая от досады. Там большими буквами было написано: «Ничего менять нельзя. Ни цвет, ни форму, ни построение». Сегодня точно не его день. — К счастью, молодой человек, Ваше устройство спасти можно, — после осмотра выдал парнишка в сервисе у дома, куда Бэкхен полетел быстрее ветра. С мокрым пятном на штанине. Все-таки акрил та еще штука. Пока его телефон разбирали на составные, художник уже пятьдесят раз успел присесть на стульчик, под корень сгрызть ноготь большого пальца с родинкой у кутикулы. — Слава Богу, — выдохнул художник, прижимая руку к груди. — Даже больше могу Вам сказать, что сегодня завезли три новых экрана на вашу модель, и уже к четвергу мы вам его поменяем. — Круто! Стоп, к четвергу? — выпучил глаза художник. — Так сегодня же суббота. Это почти неделя! — Все делается в порядке живой очереди, — пояснил рабочий, возвращая устройство владельцу. — А если я заплачу за скорость, сможете к сегодняшнему вечеру? — Минуту. Работник скрылся в подсобке, с кем-то переговорил, громко посмеялся, а после вернулся, коротко кивая головой. Сумма вышла в три раза больше изначальной. Отвратительно, но все же, ничего не поделаешь. Бэкхен решил пройтись до торгового центра, пока его «сына» реанимируют. Купил себе мороженое, сел на лавочку у детской площадки, куда все мамочки стаскивают своих детей, чтобы те резвились на горках, пока сами будут снимать крупные суммы с карточек. Что-то шло не так. Почему-то не хотелось рисовать что-то полноценное и красивое. Не хотелось видеть кувшин таким, каким его заставили видеть. Хотелось нового. Примерно такое ощущение возникает тогда, когда тебе стукает в голову идея, что нужно попробовать что-то новое. Бэкхен достал скетчбук из рюкзака и открыл его на последней странице. Море. Черт возьми, как он любил море. Холодное, теплое, голубое, темно-синее, почти черное. Любое. Готов был отдать все, лишь бы жить рядом с морем, чувствовать бриз и слышать, как кричат чайки. Смотря на набросок, художник тут же вспомнил chanyeori_1485. Вот кому точно повезло. Ведь ему стоит только открыть окно, как море будет, считай, на ладони. Счастливчик. — Прекрати расклеиваться, Бён Бэкхен. Это был всего лишь один день. У всех бывают неудачи. И у тебя пройдет. Главное — не сдавайся! — прошептал себе под нос парень, залпом допивая растаявшее, за эти полчаса, мороженое. Завтра точно будет лучше. И слово «отвратительно» навсегда теперь уйдет из его лексикона.