Недетские игры

— Так, я не понял, мы пьём или не пьём? — Что за вопрос человеку с ящиком соджу в руках?! Чанёль делает шаг в сторону, пропуская Бэкхёна с тяжёлой ношей в квартиру, и вытирает мокрые руки висящим на плече полотенцем. Маленькие зелёные бутылки звонко звякают друг о дружку, Бэкхён плюхается на пол напротив входа в кухню, переводит дух и приветственно вскидывает руку выглянувшему на звуки хозяину квартиры Чонину. — И какого хрена ты тогда на своей машине приехал?! Хочешь, как в прошлый раз? Чанёль ещё и подпинывает расплывшуюся по полу округлившуюся задницу друга носком тапка, и тот от души размахнувшись, шлёпает его по бедру. — А в чём проблема? Выпили всего-то ничего, я нормально доехал! — Ага, и ящик за твоей спиной тонко намекает, что и сегодня выпьем всего ничего. Мне тебя-то не жалко, не подумай, сам хоть сразу с моста прыгай, а несчастных пешеходов давить я тебе сегодня не позволю. — Ой, ладно-ладно, моралист хренов! На такси доберусь, только не ной, я тебя умоляю. Есть пожрать что? Я чувствую божественные ароматы чего-то мясного с поджаристой корочкой! Чанёль закатывает глаза и, улучив момент, когда Бэкхён блаженно прикроет глаза, принюхиваясь, пинает его снова, на этот раз в оттопыренную ягодицу. — Да ты в зеркало на себя давно смотрел?! На тебе же брюки трещат, лопнут того и гляди! Чонин, этому сегодня только салат без майонеза. Нет, всего два месяца как в разводе, а уже запустил себя, смотреть страшно… — На себя смотри, раз на меня страшно! Это моя естественная форма, между прочим! Овощные салатики, тошнотворные смузи и шпинатные запеканки меня за три года едва в могилу не свели, но теперь всё это в прошлом, аллилуйя! Мужик должен жрать мясо, и мужик его жрёт! Чонин, чем пахнет-то?! — Утка с яблоками! Чонин выходит наконец в прихожую, протягивает руку барахтающемуся на полу Бэкхёну, пытающемуся стянуть ботинки, не развязав шнурков, и помогает встать, что удаётся ему с заметным трудом. — Бэк, серьёзно… не перебор? Может, тебе в зал походить? Чонин изумлённо пялится на толстую складку, образовавшуюся на животе друга, тот сконфуженно морщит нос и пытается втянуть живот, но складка никуда не исчезает, зато Чанёль взрывается хохотом и едва не сносит косяк, уворачиваясь от пролетевшего перед самым носом кулака. — Да отвалите вы! Меня всё устраивает, дайте пожить спокойно! Я только развёлся, у меня нервы… О, а это что у тебя на столе, капустка? Чонин, вилки где? И стопки давай, у меня с утра горло сохнет. Бэкхён прихватывает за горлышко одну бутылку и врывается в кухню округлым вихрем с нею в обнимку, Чонин лишь закатывает глаза, а Чанёль подхватывает ящик с оставшимся соджу. — Что интересного я пропустил? — По телеку показывали твою бывшую в очередном ток-шоу, не знал, что её книга продаётся так хорошо. Она так и не сменила фамилию? Чанёль распахивает морозилку, прищёлкивает языком, когда обнаруживает в углу призрак повесившейся в прошлом году мыши, и аккуратно укладывает туда бутылки одну за другой. Бэкхён плюхается на диван и с видимым удовольствием забрасывает ноги на подлокотник. — Понятия не имею. Я к этой секте овощеедов больше отношения иметь не хочу. И слышать о ней тоже! Ни-че-го! — Бэкхён фыркает, забрасывает в рот оливку с лимоном и, скривившись, косится на Чанёля будто безразлично. — Канал хоть приличный, или вы как обычно в первый домохозяечный пялитесь, стоит мне отвернуться? — Ну конечно! Мы не изменяем своим принципам, только дорамы и «Молодожёны» под нарезку салатов. А тут припёрся ты и как всегда испортил нам всю малину, так что давайте хоть напиваться начнём, а то совсем грустно стало. Чонин наблюдает за перепалкой лучших друзей, улыбается умилённо и достаёт из шкафа стопки по первому требованию. Соджу обжигает глотку, Чонин откусывает кусок бутерброда и блаженно прикрывает глаза. Сегодня ему исполнилось двадцать восемь лет, а он не чувствует в себе никаких изменений. В душе ему всё ещё двадцать два, он одинок, скучен и не планирует ничего дальше чем на два дня вперёд. — Так, а тост мы забыли! Первый тост должен быть в честь именинника! Так, Чанёль наливай по второй, а я пока соображу. Так-так-так, дорогой Чонин… ой, погодите, сколько времени? Бэкхён вытягивает руку, пытаясь взглянуть на циферблат часов, но манжета рубашки туго обтянула плотное запястье, и под хохот Чанёля ему всё же приходится расстегнуть пуговицу. — Чтоб тебя… надо купить пару новых рубашек. Почти восемь. Странно, чего это он опаздывает… Чонин вскидывает голову и уставляется удивлённо на невозмутимо жующего капусту друга. В груди нехорошо ёкает, и он не может понять, это возмущение, обида или дурное предчувствие так странно давит на сердце. Чонин разворачивает стул спинкой от себя и садится на него, хмуро глядя на Бэкхёна. — Ладно, ты забыл, по какому поводу мы вообще собрались, ладно без подарка припёрся, ладно, выпили по первой рюмке не за меня… но Бэкхён, на чужой День рождения левых людей приглашать? — Да какие левые люди?! Вы все его знаете! Старый знакомый, вы рады будете, вот увидите! Я его совершенно случайно в магазине встретил, когда соджу закупался, у него ещё карточка на скидку была, так что помог, считай. Ну, разговорились, ляпнул я про твой День рождения, у него аж глаза загорелись, как было не пригласить? Со мной ехать не захотел, сказал, чуть позже сам доберётся. Ну что вы пялитесь на меня как на врага народа? Прибор четвёртый ставьте! — М-да, Бён Бэкхён — человек-сюрприз, ни дня покоя. Кто приедет-то, признавайся! — Не поверите. Сехун приедет. Чанёль замирает у шкафа с посудой, а Чонин даже вздохнуть не может, сердце зажимает в тиски рёбер, и нервная тошнота подкатывает к самому горлу. Перед глазами мигом проносятся красочные картинки из студенческих лет, когда друзей в их компании было четверо, а у самого Чонина было столько счастья, что не верилось, что такое бывает. Чанёль косится на Чонина, хмурится и переводит взгляд на спокойно пялящегося в экран телевизора Бэкхёна. — О Сехун? Он ведь уехал заграницу? — Конечно О, ты другого Сехуна знаешь? Вернулся он давно, я расспросить толком не успел, да и вообще сами спросите, он будет с минуты на минуту. — О чёртов Сехун вернулся, а ты говоришь об этом вот так, походя, будто ничего особенного не случилось? Да ты мозг свой не сожрал с сегодняшним ланчем?! — Ну, забыл, всякое бывает, у меня другим голова забита, конец квартала, и вообще я только развёлся. Тарелки доставай, дылда, чего вылупился на меня? Вот всё делать самому надо: за соджу съезди, на стол накрой, гостей зазови… Чонин, а чего это у твоей утки бок чёрный? Чонин? Чонин!!! Чонин вздрагивает, чтобы тут же вскочить и броситься спасать подгоревшее блюдо, и едва успевает поставить его на плиту, как тишину разрывает трель дверного звонка. — О, вот и он! Я открою, а вы тут пошустрее, пошустрее! Бэкхён исчезает в прихожей, а Чонин всем телом чувствует настороженный взгляд Чанёля, но не может даже должного значения ему придать, в голове белый шум, а руки бессильно вертят в руках полотенце. В прихожей щёлкает замок, и следом раздаётся тихое, шелестящее, мягкое как кашемировый свитер: «Привет ещё раз, немного опоздал, жуткие пробки, пятница ведь». Чонин не мог забыть этот голос все шесть лет после выпуска, пытался изо всех сил, но их всё равно не хватило, и теперь эта короткая фраза словно доза наркотика прямо в вены: голова кружится, сердце бьётся как сумасшедшее, и ладони дрожат. Чонин выпускает из рук скрученное в крепкий жгут полотенце, поворачивается лицом к дверному проёму и улыбается возникшему в нём Сехуну. От столкновения взглядов в Чонине что-то коротит, он давится воздухом, но не позволяет себе закашлять, сглатывает щекотку и ждёт, не в силах и рта раскрыть. — Здравствуй. С Днём рождения. Сехун приходит в себя первым, улыбается немного несмело, идёт навстречу и тянет ладонь, чтобы поздороваться по-дружески, так, словно это не он бросил Чонина шесть лет назад, словно это не он бросил их всех, не он уехал за сотни километров в другую страну. Он ничуть не изменился, Чонин разглядывает его внимательно и отмечает только чуть обострившиеся черты лица, горящие ярко и взволнованно чёрные глаза и то, как ему идёт натуральный цвет волос, в юности Сехун постоянно экспериментировал с яркими оттенками. Сехун теперь совсем взрослый, солидный мужчина, плечи его такие широкие, что едва ли возможно обхватить руками. Чонин пожимает ладонь Сехуна, стараясь отвлечься от того, какая она тёплая и мягкая, и как хочется сжать сильнее, приложить к груди как подорожник, — помогает, Чонин проверял когда-то, — а потом прижаться лбом ко лбу и заорать что есть силы: «Сехун, какого чёрта?!». А вместо этого он просто улыбается, выпускает чужую руку из своей так легко, что сам удивляется, и отходит к столу. — Спасибо. Чанёль налетает на Сехуна с объятиями, Чонин знает, как он скучал, и не обижается, они ведь и познакомились когда-то раньше, уже потом, на втором курсе Чанёль случайно столкнулся с Чонином на вписке и силком притащил в свою компанию: непоседливый жирный Бэкхён, зубрящий день и ночь, сам Чанёль, помешанный на машинах и девушках, и Сехун, неземной, отстранённый и безучастный ко всему происходящему, и при этом самый адекватный. Волшебный, ласковый и очень жестокий, как выяснилось позднее. — Ты где пропадал, ублюдок?! Ты почему не сообщил, что вернулся? Когда вернулся-то? — Тише-тише, Чанёль, всё расскажу, только чуть позже, ладно? Дай дух перевести. У тебя красиво, Чонин. — Спасибо. — Что-нибудь ещё мне сегодня скажешь? Сехун сверлит Чонина взглядом, от которого хочется не то выпрыгнуть в окно, не то раздеться, но прошло шесть лет, и Чонин совсем не уверен, что сехуновы вкусы, взгляды на жизнь и чувства не изменились. Не живёт любовь шесть лет в людях, один Чонин такой уникум, пора бы смириться и не питать глупых надежд. Но Сехун здесь, на нём узкие чёрные брюки, розовая рубашка, а Чонину сегодня двадцать восемь, и он наконец-то получил то, что загадывал, задувая свечи на шести прошлых именинных тортах. От этого глупые надежды плодятся и размножаются быстрее мух, и Чонин встряхивает головой, роняя чёлку на глаза, чтобы чуточку прийти в себя. — Утка остывает. Давайте уже садиться. Мужчины рассаживаются по местам, не переставая расспрашивать Сехуна обо всём на свете, Чонин на правах хозяина разделывает утку, выкладывает её на фарфоровую чашу из старинного маминого сервиза и изредка поглядывает на неохотно и коротко отвечающего Сехуна. Нож дрожит в руке, и приходится потрудиться, чтобы не опозориться. — Так что, ты насовсем вернулся? — Кто его знает… как получится. Как держать будете. — Вот же самовлюблённый говнюк! В этот раз удержим, будь уверен! Как Пекин? Или ты в Шанхае жил? — В Пекин — в Пекин. Шумно, людно, скучно и дурно пахнет. Туда точно не вернусь. Как ваши дела? Чанёль? — Да что рассказывать, у меня всё хорошо. Женат, двое дочерей, свой автосалон в центре. — Неплохо! На ком женат-то? Давно? Я думал, ты так всю жизнь за каждой юбкой увиваться и будешь. — Не, по этим делам у нас теперь Бэк. Да сразу после выпуска на Дженни Ким, помнишь такую? — Крутышка Дженни?! Ты как умудрился её захомутать? — Всё оказалось проще, чем я думал, пара свиданий, и уже я оказался в ловушке, а не она. Я же спустя три месяца ей предложение сделал и не пожалел с того дня ни разу. У нас дочки чудесные, потом покажу фотки, у меня много в телефоне. А ты женат? У Чонина мигом пересыхает во рту, он нервно облизывает губы и не может не поднять голову, не посмотреть на Сехуна, что бросает на него кроткий взгляд и улыбается Чанёлю почти гордо. — Нет, я не женат. Ну, а у тебя как на личном фронте, Чонин? Чонин так и застывает, поднеся рюмку к губам и глядя на Сехуна в упор. В глазах его он не может увидеть ни на намёка, ни тени иных чувств, да просто хоть каких-то чувств, лишь интерес. Обычный человеческий, почти дружеский, почти равнодушный, на уровне «похуй, но спросить надо, чтобы разговор поддержать». Чонин улыбается, неожиданно разозлившись, но не показывает своих эмоций и отвечает честно. — На моём личном фронте последствия разрушительной войны шестилетней давности. Хотя как войны… так, бомбардировки по мирному населению. Повисает неловкая пауза, которая Чонина не смущает ни капли, как и чужие недоумённые взгляды, он рывком опрокидывает в себя стопку и продолжает смотреть на пошедшего пятнами Сехуна, внутренне ликует от того, как выбили из колеи его слова. Сехуну хочется сделать больно за то, как жестоко он поступил тогда, за то, как он невозмутим сейчас, как легко он вновь ворвался в жизнь Чонина и сидит сейчас напротив на чониновом стуле, на чониновой кухне с чониновой вилкой в руках, вот так просто спрашивает его о том, с кем он трахается. Чонин иногда трахается с разными неинтересными ему людьми, и не знает, возможно ли сделать больно Сехуну вообще. Бэкхён давится куском мяса, прокашливается и машет ладонью перед лицом Чонина. — Ха-ха, ты чего это, нахрюкался уже? Вроде только начали, а тебя понесло. Кстати, давайте выпьем, наконец, за именинника! Тост так никто и не сказал! Чанёль, наливай. — Да что я сегодня твой официант?! Сам наливай! — Бутылку давай сюда тогда. Ну, Чонин… чёрт, у меня такое чувство, что мы все внезапно вернулись в день нашего выпуска… Сехун, так неожиданно встретившийся мне в супермаркете, мой пузан как в студенческие годы, Чанёль вон патлы отрастил… Это судьба же просто! Столько лет не виделись, и вот именно сегодня, в твой День рождения всё так совпало… Давайте выпьем за то, чтобы нашему засранцу Чонину судьба благоволила всегда! Чонин, ты знаешь, что мы тебя любим… — И бла-бла-бла, Бэкхёна понесло, будем уже. Чонин первым выпивает ещё рюмку и зажмуривается накрепко до ярких вспышек под веками. Чанёль с Бэкхёном вновь препираются, на этот раз по поводу утиной ножки, на которую позарился второй, которому по словам первого, одним шпинатом надо питаться до конца жизни. Чонин открывает глаза и смотрит на Сехуна. Тот изучает его чересчур внимательно, скользит взглядом по смуглым рукам, сжатым в кулаки ладоням к крепкой шее, задерживается на кадыке и ведёт выше — Чонин вспоминает тактильно, как когда-то так же изучали его дрожащие сехуновы пальцы — и когда понимает, что попался, ничуть не смущается, улыбается издевательски и вдруг оборачивается к остальным. — А давайте поиграем! Чанёль с Бэкхёном мгновенно умолкают и настороженно замирают, присматриваясь к Сехуну. Бэкхён приходит в себя первым, прочищает горло, бросает неловкий взгляд на Чонина, у которого самого кровь в жилах застыла в предчувствии-предвкушении, и хмурится. — Как же мне этого не хватало, чёрт возьми… Даже мурашки по спине пробежали. Это одна из тех самых твоих психологических игр, после которых все бьют друг другу морды? У меня в понедельник встреча с инвесторами, учтите. Или одна из тех самых игр, после которых Чонин целовал Сехуна на крыше общежития. Или одна из тех игр, после которых полуобнажённый Сехун плавился в чониновых объятиях в пустом вагоне метро. Или одна из тех игр, после которых Сехун уехал в Пекин и вернулся только спустя шесть лет. — Ну, можно и так сказать. Только вот будет ли кровь — от вас самих зависит. Согласны? — Что за игра? — В правду. Задаём друг другу вопросы по одному, а отвечать можно только правдой. Прекрасная замена простым расспросам, я считаю. Только вопросы будут куда интереснее. И ответы, соответственно. Так что? Бэкхён постукивает пальцами по оттопыренной нижней губе, внимательно оглядывая друзей, крепко задумывается и в итоге хлопает ладонью по столешнице, соглашаясь. В пьяных глазах Чанёля Чонин видит уже разгоревшийся ярким пламенем азарт — дурной признак, из каких только переделок ему ни приходилось после таких вот вспышек Чанёля вытаскивать, но тот вдруг переводит на Чонина взгляд и неловко улыбается, будто только вспомнив о его присутствии. — Это может быть опасно, вы же знаете. Проходили уже. — Это очень полезно для настоящей дружбы — по душам говорить, а просто так решился бы кто-то из вас, а? Часто вы друг другу все тайны выкладываете? Слабо? — Нам не слабо, но вообще-то это праздник Чонина, мы у него в гостях, и решающее слово в любом случае за ним. — А Чонин уже в игре. Сехун улыбается, вновь глядя Чонину в глаза, и тот понимает, что попался на самом деле он, выбора у него уже нет, и что нисколько об этом не жалеет. Сехун всегда таким был, делал всё, что хотел, и получал всё, чего желал, просто умея грамотно попросить или предложить, и у Чонина не было сил отказать, как нет их и сейчас. Соблазн задать Сехуну все вопросы, которые мучают так давно, сильнее страха оказаться обнажённым душой перед всеми, и он кивает. — Значит, играем. Они выпивают ещё, с полминуты просто внимательно друг друга разглядывают, атмосфера становится странной, Чонин уже пьян, у Чанёля глаза дикие, у Бэкхёна растерянно-задумчивые, один Сехун абсолютно трезв, и Чонину на миг кажется, что за столом сидят совсем чужие ему люди, но так бывало всегда, когда они начинали играть в сехуновы игры, и сомнения быстро проходят. Сехун прочищает горло, подаётся вперёд, ставит локти на стол и щурится, как психолог на приёме. На запонках его выгравирован четырёхлистный клевер, Чонин смотрит на него неотрывно, и в голове его проскальзывает мысль спросить, повезло ли ему так, как он рассчитывал, добился ли тех успехов в карьере, о которых мечтал, но Чонин гонит её прочь, тратить на такую ерунду свой вопрос просто глупо. Сехун обращается к Чанёлю и Бэкхёну, но Чонин знает, что ответа он ждёт только от него. — Ну, я первый? Никто не против? — Ты свой вопрос уже задал, и я ответил. Теперь моя очередь. Сехун, в первые полгода в Пекине у тебя кто-то был? Бэкхён удивлённо вскидывает брови, глядит на Чонина, тот опускает взгляд в собственную тарелку и терпеливо ждёт. Сехун хмыкает, с тихим шорохом вытирает ладони о брюки и улыбается — Чонин копчиком чувствует натянутость его улыбки. Ему хотелось бы встретиться совсем иначе, в другом месте, в другой день и наедине. Тогда Чонин мог бы взять его за руку, а Сехун бы не смог скрыть эмоций, перед Чонином он всегда менялся кардинально. — То есть даже не почему я уехал, не зачем, не почему не оставил контактов и на связь не выходил… Ну, хорошо. У меня был кто-то в первые полгода. Даже в первые два месяца у меня уже кто-то был. Думаю, имя его вам ни о чём не скажет, так что не вижу смысла называть. Чанёль, Бэкхён? Чанёль хмурится, облизывает пересохшие пухлые губы и разводит руки. — Я не буду столь оригинален, меня действительно интересует, почему ты просто пропал и не пытался с нами связаться. Было обидно. — Пытался забыть одного человека, которому портил жизнь, а общение с вами этому бы, мягко говоря, не способствовало. Мне было нужно, я запутался совсем в себе, в жизни. Хотел стать другим человеком, понять, чего я стою и что могу сам, один. — И что выяснил? — Бэкхён снова тянется к утке, за что получает от Чанёля по пальцам и, насупившись, зло запихивает в рот лист салата. — Что я без этого человека пустой и обычный. Никакой исключительности, ничего интересного, заурядный и скучный, даже стыдно стало за то, что я напридумывал о себе в юности. Стало страшно. Это правда страшно. Чонин не хочет признаваться самому себе, что слова эти могут быть о нём, потому что если это о нём, то придётся думать, как теперь к Сехуну относиться, а у Чонина голова уже не соображает, а от своей смертельной обиды вот так отказываться, не зная подробностей, тоже страшно, хотя уже полностью готов. Не хватает лишь какой-то мелочи, зацепки, неосторожно оброненного слова и жеста, искреннего взгляда. Сехун не позволяет их найти, снова закрывается, прячется за маской равнодушия и легко постукивает вилкой по кусочку мяса в тарелке, трясёт ногой под столом, выдавая свою нервозность, но вдруг делает глубокий вдох и улыбается, как ни в чём не бывало. Чонин жгуче завидует этому его умению держать под контролем свои эмоции, его самого бросает в жар, и приходится расстегнуть ещё одну пуговицу рубашки. — Итак, все задали мне по вопросу, следующей жертвой выбираю Чанёля. Чанёль, дружище, то, что о женитьбе ты ни разу не пожалел, мы уже знаем и охотно верим, Дженни была главной красавицей нашего курса, и только идиот в неё влюблён не был. Но мне интересно вот что. Ты когда-нибудь с кем-нибудь… хотя бы раз… изменял своей жене? У Чонина начинает болеть голова, и он прижимает к вискам пальцы, легко надавливая. Отзвук вопроса тает в воцарившейся тишине, в которой слишком громко сглатывает слюну напрягшийся Чанёль, а Бэкхён вдруг откидывается на спинку стула и взрывается оглушительным хохотом, как умалишённый. — Этот подкаблучник?! Да ты чокнулся, Сехуни? Ты слишком многое пропустил и многого о нём не знаешь. Да он позже шести вечера домой раз в месяц возвращается, и то предварительно отпрашивается у дражайшей супруги, а потом трижды звонит, чтобы пожелать приятного аппетита, спокойной ночи и… — Да. Бэкхён осекается и умолкает, Чонин хмыкает, он в таком ответе и не сомневался, а Сехун улыбается замершему неподвижной статуей Чанёлю и придвигается ближе, заглядывая в опущенные глаза с поистине исследовательским интересом. Чонин думает, что если Сехун всё же стал профессиональным психологом, преуспел в этом деле стопроцентно — Сехун фанатик, и если чего-то страстно желает, он этого добивается, а психологию он всегда хотел больше, чем Чонина. Чанёль поднимает голову и оглядывает присутствующих взглядом приговорённого к смертной казни, стоящего перед осудившими его присяжными. — Да, изменял. Да, чего ещё?! — Односложные ответы не принимаются. С кем? Когда? По большой любви или зову природы? — Это ещё три вопроса, а ты свой уже задал. — Господа? — С кем ты ей изменял?! — Спасибо, Бэкхён. Чанёль трёт пальцами шуршащий щетиной подбородок и острый кадык, возвышающийся над тугим воротом рубашки, с трудом делает глубокий вдох, разливает соджу по стопкам и, подняв свою, выливает содержимое прямо в глотку. Бэкхён шокированно хлопает глазами, никак не может прийти в себя и пялится на друга, и тот, закусив куском мяса, вдруг улыбается виновато и смущённо, от чего вновь становится тем несуразным подростком, каким его и помнят эти трое. В глазах его плещется такая нежность и такое неподдельное радостное волнение, что Чонин всерьёз задумывается: а знает ли он хоть что-то о настоящем Чанёле? — У меня на работе есть девушка одна… молоденькая, только после университета, ни опыта, ни навыков, кудряшки такие милые, смеётся всё время невпопад, смущается… Старается, конечно, больше всех, кофе мне всё таскает… — А под кофеёк и себя предложила, а ты отказаться не смог? Бэкхён цокает презрительно, встаёт со стула и принимается расхаживать по кухне, раздражённо подпрыгивая на каждом втором шагу. — Да не было у нас ничего! — Как это не было? Ты же сказал, что изменил жене! — Изменил. Но не спал. — Ничего не понимаю. Изменил, но не спал. Но изменил. И не спал. Что за бред?! — Поцеловала она меня. А я не сопротивлялся, да ещё и ответил на поцелуй. Просто… она так смотрит на меня, как на Вон Бина, на меня Дженни так никогда не смотрела, даже в первые месяцы. Даже на свадьбе у алтаря вот так не смотрела. Я и растерялся, слабину себе дал, а когда опомнился, уже поздно было. А ты чего завёлся так, а?! — Да ты мне сейчас идеал семьи разрушил! Я же тебя всем знакомым в пример ставил, вот, мол, есть такой друг-дружище, от жены без ума, дочерей обожает, налево даже не смотрит. А ты, оказывается, кобе-е-ель! Бэкхён угрожающе трясёт перед лицом насупившегося Чанёля пальцем, и тот с силой отбивает его руку в сторону. — Сам такой! У меня с ней ничего не было! — Но думал ведь, согласись! Думал и хотел! И представляя-я-ял! — Ну, думал, но делать-то не стал в отличие от тебя. — А что я? Я свободный человек и делаю всё, что захочу. — Ты и будучи в браке это говорил, не потому ли твоя Миён не выдержала и ушла от тебя к этому фитнес-тренеру? А ты теперь разжирел, распустился совсем, осознал, какое ты без неё ничтожество, и наконец начал жалеть о том, что не удержал рядом эту святую женщину? — Ты язык-то попридержи! Ни о чём я не жалею, и вообще моих нынешних пассий всё во мне устраивает, только ей постоянно что-то не нравилось. «Бэкхён, худей! Бэкхён, сними носки! Бэкхён, не тронь мясо, это для Зеро». Да в нашей квартире мясо ела только эта её псина! Ненавижу… и ничего у неё нет с этим тренером! Это для пиара! Бэкхён наконец плюхается обратно на стул, тот жалобно трещит, и Чонин уже не может сдержать искреннего смеха, утыкается лбом в ладони и зажмуривается крепко. Слова Сехуна вновь всплывают в сознании, обжигая: «Пытался забыть одного человека. Я без него пустое место». Принимать на свой счёт всё ещё страшно, потому что обманываться в случае с Сехуном безумно больно, и Чонин отбрасывает все мысли и встряхивает головой, вновь глядя на насупившегося Бэкхёна и расклеившегося совсем Чанёля. — Теперь мой вопрос? Чанёль, ты любил её в тот момент? Этот же вопрос он хочет задать Сехуну, и задаёт, глядя ему в глаза, как получается, единственно возможным сейчас способом, потому что другой возможности может вообще не представиться. Сехун ведь в любой момент может просто встать и уйти, сославшись на планы и дела, а Чонин не посчитает себя вправе его останавливать, если только точно не будет знать. Сехун глядит на него исподлобья, прикусывает губу и напрягается, Чонин переводит взгляд обратно на замершего, непонимающе хлопающего ресницами Чанёля и загадывает, что его ответ и будет правдой. — Кого? — Ну, с женой всё ясно как белый день. Я о девушке этой, с которой целовался. — Это она меня целовала. — Но ты ответил. Любил, когда изменял? — Не знаю… она хорошая. Милая, добрая, отзывчивая. Девчушка совсем ещё. А мне почти тридцать, у меня своих девчушек двое подрастает, я себя педофилом с ней порой чувствую. Нет. Наверное, нет, не любил, не люблю, не влюблён даже, просто льстит, просто интересно… как будет с ней. — Ну, ты и ублюдок! — Бэкхён фыркает, демонстративно отворачивается от стола и уставляется в телевизор, по которому вот-вот начнётся повтор дневного ток-шоу. — Я хотя бы никому не лгу. — Никому кроме себя. Бэк, я впервые в жизни в такой ситуации, и я понятия не имею, что делать. Чанёль откидывается на спинку дивана и запускает пальцы в и вправду неприлично отросшие волосы. В каждом его движении чувствуется отчаяние, а Сехун безразлично потягивается с тихим стоном. Чонина передёргивает от контраста, рубашка Сехуна задирается на животе, Чонину не видно со своего места, но он прекрасно помнит, какой он мягкий и тёплый, и как приятно касаться его губами. Он вздыхает чересчур громко от нахлынувших воспоминаний, привлекая всеобщее внимание, Сехун прожигает его таким взглядом, словно догадался, о чём подумал Чонин, и, с лукавой улыбкой оправив рубашку, выпрямляется на стуле вновь. — Бэкхён, теперь ты. — Подожди, она сейчас выйдет. Чонин вскидывает бровь, и улыбка вдруг растягивается от уха до уха, когда он замечает, как сосредоточенно следит за происходящим в студии Бэкхёном, который даже ноготь на большом пальце принимается грызть. Нога его дёргается на месте, как отбойный молоток, а в глазах не то ярость, не то отчаяние, и когда ведущий объявляет перерыв на рекламу до появления Миён, Чонин ждёт от Бэкхёна возмущённого вскрика, однако тот лишь выдыхает облегчённо, обмякает и хватается за салфетку, чтобы утереть взмокший от волнения лоб. Чонин бросает взгляд на Сехуна и видит, что тот наблюдает за ним с не меньшим интересом и улыбается так же широко и умилённо. Он ловит чонинов взгляд, заговорщически ему подмигивает и, прочистив горло, придвигается вместе со стулом ближе к Бэкхёну. — Твоя очередь побыть откровенным. О том, любишь ли ты свою жену… — Бывшую! — … бывшую жену, скучаешь ли и хочешь ли её вернуть, спрашивать просто глупо — и последний идиот бы догадался, что да. Бэкхён раздражённо закатывает глаза, разворачивается на стуле и наливает себе ещё стопку соджу, кривится так, будто жабу проглотил, но не спорит, и в глазах его такая тоска, что на троих притихших в углу чанёлей хватило бы. Тот следит за Бэкхёном исподлобья и явно готовится задать совсем из ряда вон выходящий вопрос. Сехун оглядывает всех внимательно, укладывает острый подбородок Бэкхёну на плечо — Чонин осознаёт, что ни разу в жизни так Бэкхёну не завидовал — и шепчет на ухо, как заправский змей-искуситель. Тут Чонин понимает, как сильно он хочет его изменившееся тело, его сбивчивый страстный шёпот и его душу на этот раз. — Почему ты не пытаешься её вернуть? — Нахрен я ей сдался? Посмотри на меня. — Бэкхён задумчиво покусывает губу, скользит невидящим взглядом по стенам и вдруг всхлипывает, Чанёль даже вздрагивает от неожиданности. — Я ей такого наговорил, когда она вещи собирала, Сехун, мне так стыдно… Я не решусь никогда даже на смс, а ты говоришь, вернуть… кому я такой вообще сдался? Бэкхён хлопает себя по животу, кривится в плаксивой гримасе и становится похожим на того Бэкхёна-второкурсника с мечтами о красном дипломе и практике заграницей, которые канули в небытие после первого же оргазма с живой женщиной. Сколько их было у Бэкхёна с тех пор, Чонин бы сказать не взялся, — Сехун говорил, что это лишь его попытки компенсировать свои комплексы, — зато точно помнит, что недовылетов из универа у них на четвёрых было не меньше десятка. Его самого из круговорота пьянок и беспорядочных внутриобщежитских связей вышвырнуло резко и навсегда — одним откровенным поцелуем, остро-табачным шёпотом: «Давай поиграем, как будто ты только мой», — и навсегда примагнитившим к себе взглядом узких чёрных глаз, что сейчас горят напротив, будто пытаясь что-то сказать. Чонин не понимает, никогда не понимал, и сейчас злится, но не желает показывать этого. Он вытягивает из пачки, о которой все забыли, сигарету и закуривает. — Когда-то она полюбила тебя именно таким, если ты забыл. Да и твоих нынешних пассий ничего не смущает, ты сам ведь сказал. — Ой, шли бы они все! Я домой прихожу, а там тишина. Блендер не шумит, смешивая очередной смузи, от которого проблеваться охота с первого глотка, мерзость не тявкает, Миён не упрашивает скушать ещё морковку, потому что в ней бета-каротин, а ей нельзя, потому что она ребёнка хочет. Когда планируешь, нельзя витамин А, вы запомните, мало ли, пригодится… Чонин в наступившей тишине различает лишь стук собственного сердца и короткие бэкхёновские вдохи и выдохи, перемежающиеся всхлипами. Сехун многозначительно вскидывает бровь, откидываясь на спинку стула, и бросает взгляд на экран телевизора, разглядывая появившуюся в студии красивую женщину в белоснежном обтягивающем все изгибы платье. — Так она ушла, потому что ты ребёнка не хотел? — Я боюсь, Чонин. Одно дело псину её выгуливать раз в день, тапок с дивана в коридор бросать, чтобы побегала, а дети… это же куда серьёзнее! Пакчан, скажи! Ты же на переваренный кабачок был похож в первый год, когда малышка Лиса родилась! А я? А меня отцом представляете?! — Вообще-то очень даже. Хреновым, но всё же… Какой же ты идиот, Бэк. — Идиот. Зато я налево не смотрю! — Ага, идёшь, не глядя. Миён стервоза ещё та, конечно, но вы же идеальная пара, чёрт возьми. — Чанёль цокает языком, тоже тянется за сигаретой и прикуривает от сигареты Чонина. Сехун следит за его вдохами так жадно, будто только-только бросил, облизывает пересохшие губы, но Чонин понимает с опозданием, что его манит только одна конкретная сигарета, которую он сам держит сейчас между пальцев, подносит к пухлым губам и затягивается её белёсым дымом. Сехун тяжело сглатывает, ловит на себе пронизывающий взгляд Чонина и резко опускает голову, явно понимая, что снова был пойман на горячем. Чанёль странно косится на него, а потом на Чонина, но тот предпочитает сделать максимально невозмутимый вид и отвернуться в сторону Бэкхёна. Сехун прочищает горло, хмурится и продолжает. — Значит, ты просто струсил, а она разочаровалась в тебе и решила стать такой крутой, чтобы показать тебе, что не на тебе свет клином сошёлся. Ты, естественно, ещё и обиделся — как это, без тебя и зажила ещё лучше! — потом отчаялся, когда понял, что сам без неё никто, и запустил себя до такого состояния, что себе стал противен. Однако ты не обратил внимания на то, что всю свою энергию она направила на карьеру, а не на поиски нового кандидата в отцы для своего ребёнка. Сколько времени прошло, а она не беременна. — Сехун отхлёбывает из рюмки, щурится хитро, и Бэкхён, икнув, вскидывает голову, чтобы посмотреть на него по возможности осознанно. — Куда тебе до анализа ситуации и её реакций, ты лелеял свою маленькую обидку, отрывался по полной с доступными девицами, в то время как она хранила тебе верность, занимаясь работой и только работой. — Да с чего ты взял? Она вон с тренером этим… — Сам же сказал, нет у них ничего, просто пиар. Передумал? — Передумал. Нет. Ой, не знаю, отстаньте! — И не мечтай, ещё Чанёль не задал тебе вопрос. Чанёль? Сехун улыбается, откидываясь на спинку кресла, и не выдерживает, таки вытягивает из пачки сигарету и для себя. У Чонина ком в горле встаёт, когда он вдруг поднимается и тянется к нему, чтобы прикурить, игнорируя лежащую на столе зажигалку. Чонин этого хочет так, что сводит пальцы: жадно втянуть дым в рот, позволить Сехуну затянуться тоже, а потом поцеловать его, чтобы голова закружилась от горечи, но стоит Сехуну приблизиться к нему меньше чем на полметра, он вытягивает руку и с силой вдавливает свою сигарету в пепельницу. Сехун так и замирает с зажатым меж губ фильтром, склонившись над лицом Чонина, сверлит его острым взглядом, а тот выдыхает дым ему прямо в губы, провоцирует, плевать на что, на самом деле, лишь бы Сехун хоть что-то сделал без этой вот ухмылочки на лице. Чонин хочет его поцеловать, несмотря на всё, что было между ними шесть лет назад, и чего не было за эти шесть лет, на всё, о чём он не переставал мечтать, и ради чего он не переставал ждать. Бэкхён не обращает на них никакого внимания, вновь залипнув в ток-шоу, зато Чанёль едва дышит, напряжённо замерев в углу, и вдруг резко выпрямляется, заставив Сехуна отпрянуть и сесть обратно на стул. Сигарету он бросает в горстку пепла от чониновой сигареты и потирает лоб, пряча глаза за ладонью, а Чанёль прочищает горло, хмурит брови и ставит локти на столешницу, что не предвещает ничего хорошего, Чонин в этом уверен и мгновенно напрягается ещё сильнее. — Вместо того чтобы спрашивать Бэкхёна, с ним-то всё как раз ясно, я задам вопрос сразу вам двоим, нет, даже два. Три! Плевать на правила, я устал от этих ваших загадок. Какого хрена между вами сейчас происходит? Какого хрена происходило между вами шесть лет назад? И когда, вашу мать, это вообще началось?! Бэкхён вздрагивает от грозного рыка друга и медленно разворачивается, осторожно вглядываясь в чужие лица. Чонин прикусывает губу, исподлобья глядит в то место на столешнице, где только что были сехуновы ладони, а Сехун дрожащими пальцами вертит в руках вторую зажигалку, которая обнаружилась в его кармане. Чонину страшно ещё немного, но уже всё равно, давно пора было всё рассказать. Чанёль резко выдыхает и вскакивает со стула, Бэкхён переводит на него недоумённый взгляд. — Ты о чём? — Они трахались, ты не понял еще?! Вот же она — сидит прямо рядом с тобой, та самая несчастная любовь, которую лелеет бедное разбитое сердечко Чонина уже шесть лет. А ты думал, он просто из мужской дружеской привязанности в двухмесячный запой ушёл после отъезда Сехуна? Ха! А вот полюбуйся, собственной персоной тот человек, от которого сбежал Сехун, испугавшись непонятно чего, да так сбежал, что всех нахер бросил, всё бросил! Чего испугался-то, Сехуни? Ты, вечный провокатор, бунтарь, да нас только из-за твоих выходок восемь раз к декану на ковёр вызывали, и тут сбежал. Что он тебе сделал-то такого? Чонин, ты что ему сделал?! Скажите хоть что-нибудь! Сехун дрожит под пристальными взглядами, но лицо его остаётся невозмутимым, Чонин знает, что это снова лишь маска, и он снова играет. Только что он чувствует на самом деле неизвестно, и нет ни единого шанса узнать, если напрямую не спросить прямо сейчас, и Чонин уже готов задать самый главный вопрос, но Сехун его как всегда опережает. — Он сказал, что любит. Как ты, Чанёль, свою жену. Как Бэкхён Миён любит. Со всеми вытекающими: секс, сожительство и планы на общее будущее. И что хочет всё вам рассказать. И я вдруг понял, что игры закончились, а я не умею всерьёз. Чонин слушает, закрыв глаза, и всё ждёт, когда станет больно от воспоминаний, но боли нет, только долгожданное облегчение и несмелая пока радость. Сехун честен, он впервые говорит правду, говорит спокойно и без увёрток, не стесняется больше своих чувств и прошлого. Не стесняется Чонина, и в груди его расцветает, наконец, надежда, что всё ещё может быть, и вот сейчас что-то произойдёт, и всё изменится навсегда. Бэкхён давится пошедшим не в то горло салатом, Чанёль оказывается рядом и участливо похлопывает по спине, помогая откашляться, и когда это ему удаётся, Бэкхён вскакивает с места и выпучивает глаза ещё шире. — Так это правда? Чонин, ответь ты, я этих двоих уже слышать больше не могу! Это правда? — Да. Шесть лет назад я его любил, началось всё на третьем курсе на твоём, Чанёль, Дне рождения. То есть, началось раньше, взгляды, касания, мелочи все эти… Всерьёз всё началось в ту ночь. Все были пьяны настолько, что не соображали уже ничего, выключили свет в комнате и легли спать кто куда, нас человек десять было… Чанёль вдруг с громким шлепком припечатывает ко лбу ладонь, перебивая Чонина болезненным шипением, и тот поднимает на него непонимающий взгляд. — … и вы лежали на кровати Сехуна и сосались. Чёрт, я вспомнил! Я услышал, что кто-то целуется, подумал ещё, как кому-то повезло, девочку склеил, а потом психанул и сказал: «Эй, уединитесь!»… Да я даже смех ваш узнал, но даже не подумал тогда… Господи, я и предположить не мог… Чонин вздыхает, смотрит на замершего, испуганного Сехуна и решает, что дальше тянуть просто нельзя. Либо сейчас, либо никогда уже. — А потом он свалил, струсив. Как будто мне страшно не было… Но вот теперь вы всё знаете. О том, что происходит сейчас, говорить не буду, потому что сам нихрена не понимаю. Сехун, может, ты нам объяснишь? Зачем ты объявился сейчас? Зачем приехал ко мне и затеял эту игру? Чонин сцепляет пальцы в замок на столе, и Сехун, задержав на них взгляд чуть дольше нужного, смотрит ему в глаза с такой беспомощностью, что у Чонина сердце сжимается изо всех сил, и обнять его прямо сейчас хочется так, что пальцы белеют от напряжения. Этот взгляд оказывается той самой недостающей деталью паззла, которой не хватало Чонину, чтобы поверить окончательно в то, что Сехун ещё что-то чувствует, что в нём сохранилось что-то, что к Чонину неравнодушно, и сердце его от осознания этого начинает стучать в грудную клетку ощутимо сильнее. — Я просто… случайно встретил Бэкхёна и понял, что безумно хочу тебя увидеть. — Вот так просто… — Да, просто. Потому что хватит с меня сложностей уже, Чонин, наигрался. Устал. Правды хотел, рассказать всё хотел, вот и затеял это всё. Бэкхён, ты помнишь мой второй вопрос, который я тебе сегодня в супермаркете задал? — М? Дай подумать… сначала: «Куда тебе столько соджу?», — я ответил, что отмечаем День рождения Чонина, а ты… ты в лице поменялся и спросил: «У Чонина есть кто-нибудь?». Блин, я же ещё удивился вопросу, но ты заболтал меня, и я забыл. Бэкхён ещё бормочет что-то себе под нос, но на него уже никто не обращает внимания, Сехун намертво приклеивает к себе чонинов взгляд, а тому и не хочется его отводить. Сехуну снова двадцать, у него перепуганные глаза и алые искусанные губы, и Чонин всего за одно мгновение влюбляется в него заново. — Когда Бэкхён сказал, что у тебя никого нет, я позволил себе надеяться. Когда ты улыбнулся мне в первый раз, я позволил себе поверить, что всё ещё можно вернуть. Но с каждым моим словом после ты отдаляешься всё больше. Улыбка уже несмело тронула уголки губ Чонина, и в груди стало тесно от нахлынувших чувств, но последние слова выбивают его из колеи, и Чонин даже замирает от того, что вдруг понял: Сехун не может его прочитать. Сехун, сильнейший интуит, видящий насквозь всех и каждого, эмоции, чувства, желания и страхи, легко предугадывающий поступки людей и находящий объяснение самым странным, он смотрит сейчас на Чонина и не понимает, что тот чувствует. Удовлетворение и даже какая-то глупая детская гордость оказываются сильнее удивления, и Чонин позволяет, наконец, себе улыбку. - Сехун, ты никогда не мог меня прочитать? Сехун вскидывает голову и приоткрывает рот, но слов не находит, лишь облизывает пересохшие губы, кивая сконфуженно. — Скажи, почему ты вернулся? — Там было плохо без тебя. — Спустя два месяца ты уже нашёл утешение в чьей-то постели, не лги мне. — Мы ведь договорились говорить только правду, и я говорю тебе правду. Я пытался начать новые отношения, думал, забыть тебя поможет, но всё бесполезно было. Я вернулся спустя полгода, я всё бросил и приехал к тебе. Я тебя три часа у подъезда под дождём прождал, а потом ты приехал и вошёл в дом под руку с девушкой. В другой руке у тебя был пакет с продуктами, из которого торчал багет. И я вдруг представил, как вы нарезаете этот багет, вместе готовите салат и жаркое, ты открываешь бутылку красного вина и целуешь её плечи… И я понял, что нахрен тебе не сдался со своей любовью и играми своими. А сегодня после слов Бэкхёна я посмел надеяться… — На то, что я никому кроме тебя не нужен. — На то, что ты ещё сможешь что-то ко мне почувствовать, когда увидишь. Чонин зажмуривается и закрывает лицо ладонями. Сехуну всё ещё хочется сделать больно, но он делает больно себе самому каждым словом, и каждое слово делает больнее самому Чонину, и он не хочет больше сопротивляться. Он выпускает воздух через стиснутые зубы и считает до десяти про себя, чтобы успокоиться. На шести его перебивает Бэкхён. — Я позвоню ей. Прямо сейчас позвоню, а если не ответит, вызову такси и нахрен дверь вышибу. Я её адрес новый знаю, достал на всякий случай, как знал, что скоро пригодится. Я как вы тупить годами не буду, не-не, я ей всё расскажу, она там себе уже напридумывала поди… у неё фантазия богатая. Всё, парни, бывайте, я ушёл. Бэкхён резво вскакивает со стула, крепко пожимает руку каждому, с трудом натягивает ботинки, так и не развязав шнурков, и параллельно уже вслушивается в гудки из динамика. — Алло… Бён Миён, не вздумай бросать трубку! Ты здесь? Здесь… Слушай… Спасай меня, милая, я без тебя загибаюсь. Я люблю тебя. Люблю, слышишь? Нет, не пьяный, мы чуть-чуть выпили только с ребятами. Люблю тебя, жить без тебя не могу. Выходи за меня снова, а? Миён, ты бы видела меня, ой, я так себя ненавижу, на мне брюки едва сходятся… Бэкхён захлопывает за собой дверь, и Чанёль с улыбкой на губах отлипает от стены, наливает себе ещё соджу и, прихватив со спинки дивана пиджак, взмахивает остальным рукой на прощание. — Поеду и скажу Дженни, что она моя единственная, и не нужен мне никто больше. А вы говорите, парни, говорите, у вас времени-то ещё много. Когда дверь хлопает во второй раз, Чонин ещё минуту не решается поднять глаз, а Сехун щурится куда-то в окно за его спиной. — Знаешь, Чонин, я когда улетал, плакал. В зале ожидания сидел и ревел, и говорил с собой только об одном: «А когда ты в последний раз так убивался по кому-то? Когда ты вообще плакал в последний раз? Когда ты так сильно кого-то хотел себе?». И не мог вспомнить ничего, что было до тебя. Было странно и страшно, будто вся моя жизнь — это ты. — Так и было ведь. — Да, так и было. Но я себе в этом признаться решился только спустя полгода. А у тебя уже была женщина. — Очередная тщетная попытка наладить без тебя жизнь. Она была хорошей, ласковой, но не хотела мириться с моим пьянством, а я не мог трезвым с кем-то, кто не ты. — Я люблю тебя пьяного. — Я помню. — Я тебя просто люблю. Часы тихо тикают, Сехун встаёт перед Чонином на колени, по телевизору заканчивается очередная серия криминального сериала, у Чонина мокро между ресниц и очень тепло в груди, к которой Сехун прикладывает ладонь, зная, помня об её целительной силе. Чонин промаргивается и не сопротивляется, когда Сехун подаётся вперёд и осторожно целует его в губы. Поцелуй нежный, как первый у всех нормальных людей, их первый был на пьяной вечеринке, табачный, влажный и запретный. Чонину нравится и то, и другое, ему с Сехуном вообще всё нравится, лишь бы вместе, и он отвечает так, чтобы Сехун больше ни в чём не сомневался. Тот отстраняется после, прикусывает губу и так и замирает, вглядываясь влюблённо, но ещё пугаясь собственных чувств, в полуприкрытые чониновы глаза. — Давай заново? Всерьёз, даже если страшно и больно. И больше никаких игр. — Одна мне всё же нравилась. Называлась «Давай как будто ты только мой». — Я твой. Без «как будто». Навсегда. Словно в подтверждение своих слов Сехун берёт Чонина за руку, отрывает от манжеты его рубашки пуговицу и прикалывает на её место одну из своих запонок с четырёхлистным клевером. В чаше с подсохшей уткой остывает пепел от сигарет, за окном уже начинает светать. Сехун засыпает, сидя на полу, обняв чониновы колени, Чонин трогает кончиками пальцев его короткие жёсткие волоски, переходящие в пушок на шее, щурит глаза и тщетно пытается придумать очередное днерожденное желание. Всё, чего он желал, сбылось. Они с Сехуном вместе сбылись, как и должны иногда самые заветные мечты.