Blood Honey

Вот уже третий чертов день Слава лениво валяется то на кровати, то на полу, то на диване, то еще черти где и курит, курит, курит до тех пор, пока вся кожа не пропахнет мерзким запахом табака, а ожоги от затушенных об себя сигарет не начнут неистово чесаться. Но даже эти достаточно неприятные ощущения не перекрывают ноющую боль под кожей в тех самых местах, где раньше были нити. Машнов не помнит, когда в последний раз ел, и все, чего он сейчас хочет — это вырвать из впалого живота отвратное и такое привычное чувство голода. А еще Слава не помнит, когда в последний раз видел своего нынешнего соулмейта. И на фоне происходящего неудивительно, что однажды утром он слышит собственный голос в своей голове. Кружка с дымящимся кофе летит на пол, а Слава дрожащими руками хватается за голову в попытках унять, заткнуть, утихомирить голос собственной совести (или своего внутреннего демона?). — Убей его, — ласково и как-то отечески нашептывает он, — убей, убей, убей… — Еще не время, — тихо шепчет Слава, потирает виски, сдавливаемые невидимым прессом и некрасиво, по-детски, всхлипывает. — Он должен жить, должен, пока я не захочу обратного. Он смеется, будто издеваясь. — Заткнись, — тихо произносит Слава вслух, стягивая нож со стола. Зачем — непонятно, но в тот момент кажется, что собственного демона можно убить без вреда для себя. — Замолчи, блядь! — он резким движением бросает его прямиком в стену, но нож почему-то не долетает и вонзается в ножку стола. Слава упрямо тянется к рукояти, совсем не обращая внимания на лужу уже остывшего кофе и мелкие осколки любимой чашки. Керамика больно впивается в кожу, сладкая медовая кровь перебивает своим железистым ароматом запах кофе, а Машнов, совсем не чувствуя боли, пытается вытащить злополучный нож, не обращая внимания на едва сгибающиеся пальцы и ноющие порезы, проходящие в опасной близости от вен. — Оставь меня в покое! — Слава срывается на крик и чувствует, как по щекам течет что-то соленое, неприятно щекочущее кожу. — Будь ты проклят, — добавляет он тише, обессиленно хватаясь за рукоятку ножа. Руку обжигает, в локоть неприятно отдает терпкой болью. И Слава, теряя сознание, лишь успевает услышать тихий скрип открывающейся двери, звук брошенных на пол вещей и гул быстрых и тяжелых шагов в коридоре. Он приходит в себя слишком резко для потерявшего силы человека и видит рядом Гену, задумчиво смотрящего в окно и барабанящего пальцами по спинке дивана. Машнов грустно улыбается, чувствуя на руках плотно затянутые бинты, и осторожно кладет свою кисть поверх Гениной. Тот вздрагивает то ли от неожиданности, то ли от холода Славиной руки, но вымученно улыбается в никуда и поворачивается к Машнову, невидяще скользя взглядом по бинтам с буроватыми потеками крови и обхватывая его ладонь. — Прости, — абсолютно неискренне (так, что это понятно даже Гене) говорит он и пытается улыбнуться. Гена не реагирует, сжимая все сильнее Славину изрезанную кисть. — И спасибо тебе… — слова застревают в горле осколками стекла, и Машнову хватает сил лишь на то, чтобы еще сильнее сжать Генину руку и закрыть глаза, — за все. Фарафонов не отвечает, лишь кусает и без того обветренные губы и, как видит Слава, явно хочет на него наорать. Но вместо этого всего-то выдыхает и, уткнувшись в спинку дивана, глухо спрашивает: — Неужели ты тоже меня настолько ненавидишь? «Мне не нужна причина, чтобы ненавидеть тебя. Ненавидеть лишь за то, что ты мой чертов соулмейт, один из этих гребаных предателей», — устало думает Слава, позволяя себе короткую усмешку, а вслух лишь небрежно кидает «непонимающее»: — Что за бред ты несешь? — Немного возмущения в голосе, обличительная интонация… Он почти искренне произносит это, чувствуя, как саднят и зудят под слоями бинтов непонятно как порезанные руки. — Бред?! — Отвечать вопросом на вопрос в диалоге со Славой бессмысленно, но Гена давится собственным возмущением, резко встает, непроизвольно дергая Славину руку, и, не найдя сил на истерику, лишь тихо шепчет. — Что ж, по-твоему, можно еще подумать, когда хочешь навестить своего соулмейта и находишь его с изрезанными руками? Машнов якобы пристыженно опускает глаза в пол. — Что произошло? — резкий Генин вопрос вырывает Славу из собственных размышлений, и тот непроизвольно краснеет. — Ничего… особенного, — Машнову нравится издеваться над родственной душой, провоцировать Фарафонова на гнев, отыгрываться на нем за очередное предательство. И плевать, что его не было. «Пока что не было», — поправляет себя Слава и некрасиво ухмыляется. Машнов заинтересованно разглядывает соулмейта, читает его эмоции как распахнутую книгу, понимая, что Гена разрывается между желанием уйти, хлопнув дверью, и остаться с ним. «Не останешься же, — лениво думает Слава. — Я знаю». Гена встает, порываясь уйти, но обессиленно падает обратно на диван, закрывая лицо руками. Слава отрешенно поглаживает заботливо перебинтованные запястья и запускает внутри себя обратный отсчет. У тебя две минуты, чтобы остаться или… решиться. Через минуту и двадцать три секунды Гена проводит кончиками пальцев по лицу и шее, будто пытаясь себя расцарапать, и решительно смотрит на Славу. — Что же с тобой не так… — Фарафонов кусает губы и задумчиво дергает красную нить на своем запястье, вызывая у соулмейта тихий приступ бешенства. Слава делает глубокий вдох и считает до десяти, отчаянно пытаясь не придушить недородственную душу. — Только не говори опять, что все в порядке. Машнов мысленно мечется между желанием фальшиво улыбнуться и показать, что все в полнейшем порядке, и навязчивой идеей придушить Гену прямо сейчас. От первого его удерживает понимание, что неискренность выбесит соулмейта, а от второго — желание все-таки закончить исповедь. А вот потом можно будет и убить. С особым садизмом. Слава мечтательно ухмыляется улыбается, слыша, как урчит от удовольствия его внутренний демон и как отчаянно скребется о задворки сознания совесть, но тут же стирает гримасу с лица, пока Гена не заметил. — Все нормально, правда, — очередная фальшивая улыбка, впрочем, не затронувшая навсегда заледеневших глаз и очередное успокаивающе-небрежное поглаживание по плечу. — Прости, что так вышло, мне… — слова «очень жаль» застревают в горле липким колючим комом, когда Гена поднимает взгляд, и Слава видит в расширенных зрачках соулмейта концентрированную, ничем не прикрытую ярость. Цветовая гамма Славиного мира в этот момент трескается и распадается на неровные острые куски. Машнов почему-то не верит, что Гена способен по-настоящему чувствовать ярость «всего лишь» из-за столь… недвусмысленной ситуации. Фарафонов смотрит на него так, будто испытывает непреодолимое желание голыми руками вырвать Славе язык, если тот сейчас же не договорит. И Машнов понимает, что если он скажет те два слова, что так и норовят сорваться с языка, ему будет нехорошо. — … не хотелось бы об этом говорить, прости. — Гена вроде как успокаивается (по крайней мере, так очень хочется думать Машнову). Фарафонов долго смотрит на соулмейта, будто пытаясь уличить его во лжи, а затем кивает своим мыслям. — Ты же прекрасно знаешь, что можешь высказать мне все что угодно и когда угодно. Так почему же… не делаешь этого, Слава? — от Гениного почти шепота у Машнова волосы на загривке встают дыбом, а инстинкт самосохранения орет дурниной, предупреждая об опасности. Славе так и хочется выплюнуть пока-еще-нынешнему соулмейту в лицо всю правду, заорать на всю квартиру о том, как он его ненавидит и как сильно мечтает о его смерти и как хочет убить своими собственными руками лишь за то, что они случайно оказались «родственными» душами. Но вместо этого он всего лишь задумчиво пожимает плечами, прикусывает щеку, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, и лихорадочно обдумывает свою линию поведения. — Я хочу, чтобы ты продолжил свою исповедь, — на последнем слове Фарафонов как-то странно, даже презрительно усмехается, а у Славы в жилах вскипает кровь. «Он знает», — проносится в воспаленном мозгу мысль, но Машнов отметает ее как бредовую почти сразу. Он же не мог ни на чем так позорно проколоться… Или мог? Что-то в речи родственной души не дает Славе покоя. Он и сам не понимает, что происходит, но явно чувствует — что-то не так. От сумбурных мыслей его отвлекает звук оповещения. Гена читает что-то на экране смартфона, хмурясь все сильнее с каждой прочитанной строкой, и поднимает встревоженный взгляд на соулмейта. — Прости, но это очень срочно, — Гена порывисто встает и приобнимает соулмейта, чудом не задевая перебинтованные руки. — Надеюсь, что вернусь к вечеру; тогда все и объясню. «Лучше не возвращайся вообще», — думает Слава, но внешне не подает и вида. Только приобнимает соулмейта в ответ и молча отворачивается к стене. Гена лишь хмыкает на такое поведение и быстро выходит из комнаты. Слава машинально водит пальцами по перебинтованным запястьям и пытается понять, в какой из моментов его жертва стала более опасной, чем он сам. Когда он что-то упустил в поведении соулмейта? Внезапно Машнов понимает, что все то, что рассказывал о себе Гена, он практически напрочь забыл, будучи уверенным в том, что эта бесполезная информация ему никак не потребуется и что проще на нее забить, чем хоть что-то запомнить. Слава хочет по привычке дотронуться до одного из шрамов от нитей на запястье, но пальцы лишь упорно сминают бело-бурый бинт. В этот момент мозаика складывается окончательно. Гена знает.