***
Юнги раздражают навязчивые люди, вечно заваливающие тонной вопросов и требующие на них ответы. Его раздражает всё в этом центре — начиная со старой уборщицы, постоянно бубнящей себе что-то под нос, и заканчивая психиатром, всегда так упорно выбивающим из него хоть слово. Юнги знает — он не псих и никаких отклонений у него нет. — Тогда почему ты пытался покончить с собой несколько месяцев назад? — голос врача немного злой — мужчину раздражает упрямость его пациента. — А кому нужен инвалид-сирота, живущий на сраное пособие, на которое даже еды толком не купишь? — этот вопрос — единственное, что за всё время произнёс Юнги в его кабинете. Ему, правда, не нужна была ничья помощь, он просто хотел сдохнуть, только вот в этот раз набраться решительности было намного труднее. В прошлый раз ушло целых семь месяцев, страшно представить, сколько уйдёт в этот. Особенно учитывая то, что в памяти слишком ярко поселилась острая боль, которая до сих пор изредка появлялась в запястье при вспоминании о провальной попытке суицида. Конечно, он мог не резать в этот раз вены, например, выпить таблеток, повеситься или сброситься с крыши. Только вот денег на эти таблетки не было, повесится в квартире при всём желании — с его-то возможностью двигаться — не получится, а искать открытые крыши, на которые он сможет взобраться, не хочется вообще. Иногда его охватывало желание бросится под какую-нибудь мчащуюся слишком быстро машину, но он тут же избавляется от этой мысли — боится, что из-за этого поступка кто-то пострадает. В жизни Мина нет ничего, чтобы приносило хоть какую-то радость, да и что, собственно, может радовать того, чей отец почти два года как находится в тюрьме за убийство жены и сломанный позвоночник сына? Вот и Юнги не знал. Когда-то он был нормальным подростком, мечтающем заниматься музыкой, выступать на большой сцене, но теперь только и мог, что по несколько часов добираться до своей квартиры и проклинать весь этот чёртов мир.***
***
Чонгук мнётся на пороге, долгое время думает, что скажет, ведь и сам понимает, как странно выглядит. Юнги по-любому подумает, что он какой-то сталкер, потому что не может это, действительно, быть простым совпадением. Ему требуется ещё несколько минут, перед тем как он всё-таки нажимает на звонок, тут же дёргаясь от неприятного звука. За дверью мгновенно слышится приглушённый мат и неприятный скрежет — это коляска, цепляясь за неровность пола, приближается к входной двери. Чон удивляется, когда хозяин квартиры даже не спрашивает, кто к нему пришёл, просто открывает, несколько секунд безразлично смотрит на него и кивает, приглашая войти. Внутри всё в точности так, как рисовало воображение Чонгука — слишком мало места, и даже если убрать весь хлам из комнаты и коридора, его всё равно будет не хватать. В квартире явно не делали ремонт последние лет шестьдесят — потрёпанные обои выцвели настолько, что лишь в некоторых местах виднеется слабый рисунок, деревянный пол исцарапан и покрыт въевшейся в любые щели грязью. Кухни нет — всё необходимое находится прямо в комнате, из-за чего та насквозь пропахла самыми различными запахами еды, которые, смешавшись между собой, были просто отвратны. В квартире пахнет чем-то ещё, но Чонгук не может распознать — слишком много запахов витает в воздухе. — Ты меня преследуешь? — Чонгук дёргается из-за внезапного голоса, но ничуть не удивляется вопросу. Не снимая обуви, идёт за Юнги, остановившемся у кровати. — Меня назначили твоей сиделкой на этот месяц, — протягивая несколько бумаг, он внимательно рассматривает комнату, пытаясь найти хоть что-то, что принадлежало бы Мину. И он находит, только не совсем то, что искал. Несколько сваленных в кучу вещей, старенький ноутбук и не более шести коробок, стоящих в углу. Юнги даже не смотрит на бумаги, бросает их на прикроватный стол и подбирает пачку, доставая сигарету и звонко чиркая зажигалкой. В голове у Чонгука сразу всё встаёт на места — тот запах, что он так и не мог определить — это табак, пропитавший каждую вещицу здесь. — Можешь не приходить, — прерывая молчание, Мин бросает на него взгляд, ухмыляясь, видя непонимание. — Не ты первый, не ты последний. Это ведь тебе для характеристики в университет? — получив в ответ кивок, он медленно сделал затяжку, наслаждаясь отвратительным ощущением от дешёвых сигарет. — Я посещаю все эти чёртовы обследования, да и подпишу, что ты «исправно выполнял свои обязанности и помог мне не только в делах домашних, но и стал верным другом, готовым помочь в любую минуту», так что не переживай. В конце концов, не ты первый, не ты последний. Лучше на подработку на это время устройся, ещё денег заработаешь — сиделки копейки получают. — Так хочется зарасти грязью и сдохнуть в покрытой плесенью квартире? — Чонгук уверен, плесень здесь есть, уверен так же и в том, что этот месяц будет сложным для них обоих, ведь он не привык получать что-то за просто так, а Юнги — подпускать к себе кого-то. Чонгук уверен, у них начнётся война, которая не закончиться до тех пор, пока ему не удастся пробить брешь в защите Мина. Чонгуку не хочется усложнять свою жизнь, но ему очень сильно нужна эта долбаная характеристика.***
Юнги не любит, когда вторгаются в его личное пространство, тем более не любит, когда около него есть кто-то, кто пытается хоть как-то сблизиться. За эти почти два года, что он прикован к коляске, Мин полностью разучился говорить с людьми. Ему кажется, что он выглядит настолько жалко, что не достоин и пары слов. В начале, когда он только переехал в эту древнюю, как мир, квартиру, он изнывал от желания общения, но чем больше проходило времени, тем больше он замыкался. В голове всегда была назойливая мысль, что доверять нельзя никому, в особенности тем, кого знаешь очень долго. Убедившись на собственном опыте, что люди имеют свойство совершать что-то, что не поддаётся объяснениям, Юнги не желал вновь страдать. Конечно, ошибись он в этот раз, потерять родных будет просто нереально — их уже нет, но чувствовать разочарование, предательство и дикую боль от собственной беспомощности не хочется. Иногда, когда он ложится в кровать, его память решает играть с ним в весёлую, по её мнению, игру — прокрутить в мельчайших подробностях день, сломавший его жизнь. Такого бессилия Мин не чувствовал никогда — он лежал, не мог пошевелиться, а в нескольких метрах его собственный отец раз за разом с бешеной яростью вгонял нож в тело кричащей мамы, умоляющей о пощаде. Никто так и не узнал, что стало причиной такой жестокости — отец после задержания не сказал и слова, и это очень сильно раздражало Юнги. До сих пор он не мог прекратить искать ответ на этот вопрос. С превеликим удовольствием парень давно бы перерезал провод звонка, чтобы не слышать, как каждый день, ровно в восемь утра (и плевать, что Юнги ещё спит) Чонгук нажимает на небольшую кнопочку с той стороны двери, погружая крохотную квартиру в ужасный звук, который когда-то, наверное, был мелодичным чириканьем птиц. Только вот достать до проводов сам Мин не может — пробовал в первые дни, а просить Чона об этом глупо — он ни за что не выполнит эту просьбу. Зато с превеликим удовольствием выполнял любые другие, радуя этим старшего и давая надежду на то, что всё это скоро закончится. Юнги нагло пользовался тем, что с ним хотели сблизиться — засыпал тонной дел и вечно заставлял бегать в магазин за покупкой еды, причём денег на эту еду он не давал никогда. Он считал, что Чонгуку надоест быть на побегушках, и он сдастся. Только вот рвения у парня хоть отбавляй. Конечно, Мину невдомёк, что каждый день младший, без сил рухнув на кровать у себя дома, клялся, что это был последний раз, когда он так надрывается. Обещания, данные самому себе, для Чонгука не играют особой роли, поэтому он вновь поднимался в шесть, делал несколько дел по дому, и опять собирался в квартиру, которая до сих пор пахнет просто ужасно. — А это что за коробки? — разминая порядком уставшие руки, Чонгук борется с желанием смыть с себя пот, льющийся по телу рекой. За неделю ему удалось знатно преобразить комнату и крохотный коридор. Теперь было намного больше места, даже можно было почти без помех вместе с Юнги находится на пороге, да и пыль с грязью полностью исчезли, если не считать ту, которая была в щелях — достать её никак не получалось, сколько ни старайся. В его голове зарождалась мысль о том, что совсем скоро вечная уборка прекратится, и он сможет нормально помогать Мину, который до сих пор не особо горел желанием говорить о чём-то, что не касалось бы его жилплощади. Осталось чуть меньше трёх недель, а их до сих пор разделяла огромная ледяная стена, из-за чего Чону казалось, что Юнги просто издевался над ним. На деле так и было, но он упорно не хотел в это верить. — Там мои вещи, — из коридора послышался спокойный голос, а после показался и Юнги, неуклюже пытающийся ехать нормально и при этом держать небольшой полный чайник. Выходило у него как ни странно паршиво, но он старался, очень. Поэтому возмущённо втянул носом воздух, когда Чонгук забрал из его рук чайник и, поставив его на подоконник, помог преодолеть маленький порожек. Вот в этом не было вообще никакой необходимости, но не шевелящийся из-за обиды, которая была столь глупой и детской, Юнги так и просидел бы в коридоре, пока не пришёл бы в себя. Помогая заварить лапшу, Чонгук вновь задавался вопросом, зачем его вообще постоянно в магазин посылать, если из забитого уже до предела холодильника не исчезает ничего, кроме воды. Под лёгкую футболку пробирался морозный воздух из настежь открытого окна, но Чон лишь накинул на плечи плед и присел на кровать, ожидая приготовления еды. — Что именно? Может, следует разложить по полкам, а то, наверно, неудобно постоянно в них лазить, — вспоминая про коробки, пытался завести разговор. Чонгук устал настолько, что навряд ли сейчас станет заниматься ещё чем-то, но не хотел упускать такую возможность хоть сколько-то пообщаться. — Забей, их вообще бы выкинуть, — голос у Юнги погрубел, стал резче, и сам парень тут же потянулся к пачке, спустя несколько секунд погружая комнату в дым. — Тогда почему до сих пор не выкинул? — насмешка в голосе Чона бьёт по остаткам самолюбия, и Юнги кривит лицо. Благо младший находится за его спиной и этого видеть не может. — Они тебе важны, пусть ты этого и не признаёшь, — его голос отдалился и вновь приблизился, а последние слова и вовсе были произнесены с трудом. Однако Юнги не поддавался любопытству и не поворачивался до тех пор, пока по маленькой комнате не раздался противный звук сдираемого скотча. — Ты что, блять, делаешь? — зло смотря на парня, он уже почти выпустил сигарету из рук, но вовремя вспомнил про неё и, потушив, быстро, насколько это позволяла коляска, оказался рядом с Чонгуком. — Положи на место! Чон слегка дёрнулся от резкого и непривычно громкого голоса, но коробку из рук не выпустил и, пользуясь физическим превосходством, всё-таки вырвал её из рук старшего. — Сам же сказал, что выкинуть можно, так чего тогда бесишься? — пряча вещь за спиной, вновь с насмешкой спросил, с вызовом смотря в чужие глаза. Наверное, на лице Мина впервые были такие эмоции. Чонгук даже растерялся, впервые сталкиваясь не с очередной маской, а с настоящим Мин Юнги. Боль, страх, решительность, смятение, даже отголоски радости были в его глазах. Однако этот калейдоскоп слишком быстро сменялся, не давая Чону возможности в полной мере изучить каждую эмоцию. Юнги не двигался, всё так же держал уже пустые руки вытянутыми в воздух и даже не обращал внимания на спавший с ног плед. Он не знал, как следует поступить, и винил себя за эту слишком долго тянувшуюся минуту слабости, которая оголила его, сделала уязвимым, таким же, как почти два года назад. — Там моё прошлое, с которым я ещё не готов столкнуться, — Мин словно вновь постепенно ожил, опустил руки и поднял плед, плотно закутывая ноги так, чтобы их не было видно. Его голос вновь был пропитан безразличием, только вот младший видел, с какими трудом ему даётся каждое слово. Чонгук молчал, слышал тихий щелчок таймера, говорящий, что лапша готова, и опустил коробку на кровать. — Давай откроем их, когда будешь готов, — он говорил тихо, стараясь вложить в эти слова всю мягкость и нежность, которые почему-то переполняли его через край, и поднялся с места. Вцепившись в ручки коляски, подтолкнул Юнги к столу и очень надеялся, что старший простит ему это минутное ребячество.