Макияж

— Айвен, ну что ты вертишься, как девственница под маньяком? — Да у меня просто ноги затекли под твоей задницей! — Не преувеличивай, Айвен, я не такой уж и тяжелый. А будешь дергаться — опять размажу тебе левый глаз на полрожи и придется начинать заново. Айвен застонал сквозь зубы, громко и демонстративно. Он и без того сидел практически неподвижно, раскинув руки по спинке маленького диванчика, разве что вот ногами пошевелил слегка. Но возражать не стал, ибо перспектива слишком долгого затягивания макияжа и всего ему сопутствующего совсем не радовала. Не то чтобы он не любил, когда его лицо гладят чьи-то пальцы, а по голым (ну, почти голым!) коленям ерзает чья-то задница, но все же предпочитал, чтобы и пальцы, и задница принадлежали существу несколько более симпатичному, чем Байерли Форратьер. Ну или хотя бы чтобы существо это было противоположного Айвену пола. Надо было сразу обо всем догадаться, когда чертовы сестрички Куделки предложили сделать ему макияж, слишком уж вкрадчивый был у Марсии голосочек, слишком ехидная улыбочка у Делии, но Айвен всегда терялся перед агрессивными деловыми блондинками, особенно если они настолько красивы. А тут еще и представил, как шаловливые пальчики одной из них нежными ласкающими движениями наносят тональный крем на его лицо, как она (кто именно? чопорная Делия? шаловливая Оливия? решительная Марсия? да какая, в сущности, разница!) сядет с ним рядом (на коленки — это, допустим, вряд ли, но рядом обязательно, вплотную, иначе как красить-то?), как наклонится к его лицу, вынужденная почти прижаться или даже чуть ли не лечь на Айвена, если увлечется своим занятием (ведь не станет же он подниматься с дивана, на котором так удобно устроился, в самом-то деле?), как будет вздыматься ее грудь, близкая настолько, насколько это вообще позволяют приличия, как… Короче, Айвен сам настолько увлекся захватывающими дух перспективами, что совершенно упустил тот момент, когда следовало сказать свое твердое мужское: «Нет!». А в следующую секунду Делия уже сообщала кому-то в комнате, отодвинув рукой часть загораживающих проход театральных костюмов: — Я же говорила, что он согласится. Иди, крась! И между расступившихся подлых сестричек в тесную гардеробную уже протискивался Байерли в своем невозможном возмутительном наряде и со своей вечной невозможно-возмутительной ехидной ухмылочкой. И не успел Айвен вознегодовать от столь наглой подставы, как этот гнусный клоун уже плюхнулся верхом ему на колени, поерзал, устраиваясь поудобнее, выцепил из расставленной на придиванном столике косметики какую-то баночку и первый раз мурлыкнул свое сакраментальное: — Не вертись, Айвен! Айвен представил, как смешно и нелепо будет он выглядеть, начав отбиваться от этого типичного представителя мерзкого клана Форратьеров на глазах у довольных (и языкастых) сестричек… и решил, что проще смириться, расслабиться и думать об Англии. — Пользуешься тем, что у меня ногти сохнут и я не могу оказать достойного сопротивления? — проворчал он, стараясь не шевелить губами, к покраске которых Бай как раз приступил, покончив наконец с накладыванием правильной тени на левое айвеновское веко. Но Бай только фыркнул в ответ, обдав Айвена запахом дорогого коньяка и чего-то терпко-сладкого (настолько типично байевского, что у Айвена аж зубы заломило) и повторил с ласковой издевкой (тоже типично байевской): — Не вертись, Айвен. Хотя Айвен вовсе и не вертелся. Но это же Бай! Он ничего не делает и не говорит без подстеба, надо было сразу понять, еще только когда он соблазнял Айвена принять участие в этом безобразии. Надо было сразу заподозрить неладное и отказаться. Трансгендерный бал в честь нового бетанского посла, только для высших форов, мальчики одеваются девочками, девочки мальчиками, ну и ведут себя соответственно, демонстрация толерантности правящей барраярской аристократии и все такое, бла-бла-бла. Айвен собирался пропустить это сомнительное удовольствие, сказавшись больным, но Байерли так расписывал прелести младшей из своих двух дальних своячениц, которых должен был туда отвести на правах столичного родственника, — провинциалки, неиспорченные цивилизацией простые девушки с южного континента, ну старшая, ладно, красотой не блещет, зато младшая просто бутончик! — что, наверное, уговорил бы и монаха. Айвен монахом себя не чувствовал — ни тогда, ни сейчас. Зато сейчас он чувствовал себя дураком. Полным. Бутончик, ха, надо же было поверить! И кому?! Баю! Интересно, почему в его подаче даже идиотская идея взять напрокат кучу театрального реквизита и устроить совместные переодевания старых друзей и подружек в особняке Форкосиганов («Ну, Айвен, как в старые добрые времена, ну это же будет забавно!») могла показаться Айвену соблазнительной? — Ну вот… — Бай тем временем закончил обводить рот Айвена темно-коричневым карандашом, отстранился, чтобы оглядеть дело рук своих удовлетворенным взглядом истинного творца, а потом снова приблизился и аккуратно удалил излишки наложенной ранее помады острым алым ногтем. Снова отстранился, разочарованно хмыкнув — и Айвен вознес благодарственную молитву собственной выдержке: он не отдернулся, не доставил гребаному засранцу такого удовольствия, хотя Бай и царапнул кожу, причем наверняка неслучайно (случайно и Бай? Не смешите!). — Пожалуй, я превзошел сам себя, — Бай усмехнулся и в деланном смущении затрепетал ресницами. — Ох, Айвен… Ты такой неотразимый… такой возбуждающий… Хочешь полюбоваться? — Уволь. Бай хихикнул, довольный. Айвен прислушался к доносившимся из комнаты приглушенным женским голосам и тут же поморщился: все перекрыл громовой хохот Тересии, старшей из тех самых провинциальных родственниц Бая. Старшей, это бы еще ладно, и даже то, что она была выше Айвена на пару сантиметров и шире в плечах тоже можно было бы стерпеть, как и ее полицейский мундир (к тому же пристегнутые к поясу наручники очень даже соблазнительно позвякивали при каждом ее движении и навевали довольно интересные мысли). Да и не прав был Бай, вовсе не была она такой уж уродиной, просто было ее… ну… много. Крупнолицая крепкая женщина с грудью девятого размера, короткими рыжеватыми волосами, здоровым румянцем во все щеки и постоянной готовностью рассмеяться на любую шутку или даже малейший намек на что-то шуткообразное… ну да, громко рассмеяться. Очень громко. Жизнерадостная, что в этом плохого? Смеющаяся девушка — это девушка на полпути к койке, уж что-что, а смешить Айвен умел мастерски. Ну, крупная, да, но почти симпатичная, даже щель между передними верхними зубами лишь придавала ей очарования. И грудь, опять же… Немалое достоинство, очень немалое. А рост? Что рост, он не имеет особого значения не только тогда, когда двое лежат, хоть у Майлза спросите. Или у Лизоньки. Н-да. Лизоньки… Айвен помрачнел, вспомнив свое главное разочарование этого вечера, и уставился на Бая, который, похоже, тоже прислушивался к приглушенным звукам из комнаты, слишком уж благостная у него была улыбка. Заметил грубо: — Если ты кончил, может, уберешься наконец с моих коленей? — Ох, Айвен, в том-то и дело, что пока еще нет. — Сладкая двусмысленная улыбочка Бая придала айвеновской фразе еще большую непристойность, чем в нее вкладывал сам говоривший. Бай демонстративно посмотрел на свой пах и преувеличенно горько вздохнул, после чего снова поднял смеющиеся глаза на Айвена. — Ты, конечно, сейчас ужасная милашка и даже представить себе не можешь, как я благодарен тебе за подобную заботу, но увы, увы, мой не оловянный солдатик слишком стойкий… Неужели сам не видишь? — Уволь, — повторил Айвен и закрыл глаза. Он вообще старался не опускать взгляд ниже подбородка своего визажиста, потому что Бай не был бы Баем, если бы из всех возможных женских нарядов не выбрал бы самый скандальный. Черно-розовый кружевной топик — еще бы ладно, но вот лосины… Ядовито желтые, в нежно-розовую крапинку и такие тонкие и эластичные, что казалось, будто ниже пояса Бая просто облили краской. Надо ли говорить, что под лосинами на Бае не было ничего... ну то есть вот вообще ничего там не было, кроме самого Бая? — Ой, Айвен! Ты такая прелесть! Тебя просто не узнать! — С таким довольно сомнительным комплиментом в крохотную гардеробную протиснулась Тати, в приталенном мундирчике Форбреттенов (темно-зеленом, с широким оранжевым кантом) выглядящая так очаровательно, что Айвен с трудом подавил тяжелый вздох. Обычно замужние дамы, тем более называющие его прелестью, казались ему куда соблазнительнее незамужних девиц, но тут явно был не тот случай. Рене счастливчик. Тати настолько обожает своего мужа, что даже на этом маскараде осталась верна традициям его рода (ну насколько это возможно), а не воспользовалась, подобно большинству остальных девушек, широким выбором мужских галактических мод. Так что тут у Айвена никаких шансов. Тати между тем углядела то, за чем пришла, просияла, сдернула с вешалки что-то бежевое и пушистое и выскользнула из гардеробной. Плотно висящие на вешалках платья качнулись снова, пропуская внутрь Марсию в узких брюках эскобарского кроя и пикантно полурасстегнутой мужской сорочке. — Развлекаетесь, мальчики? — Марсия пристально оглядела подставки с головными уборами, хмурясь и покусывая розовую губку. Бросила рассеянно: — Айвен, тебе идет. Ты себя уже видел? Бай хихикнул. — И смотреть не хочу! — буркнул Айвен и закрыл глаза, продолжая тем не менее подглядывать сквозь густо накрашенные ресницы. — Смейтесь, смейтесь над моим позором, чего уж там… Марсия нахмурилась, присмотрелась к Айвену внимательнее, пожала плечами: — А по-моему, очень миленько. И… хм-м. ярко. Так… по-баййерлевски. — Это-то меня и пугает! Бай захихикал еще противнее. Марсия снова пожала плечами, теряя интерес к разговору: — Ну так отомсти ему той же монетой, проблем-то. — В смысле? — Айвен лениво приоткрыл левый глаз. Пробить на жалость, похоже, не получилось. Но мысль каким-либо образом отомстить Баю показалась ему привлекательной. — Ну накрась его в отместку как девицу из караван-сарая. — Ни за что! Моя репутация не переживет такого надругательства! — заверещал Бай в притворном ужасе, хихикая, дурашливо отмахиваясь руками от потенциальной угрозы и от избытка чувств подпрыгивая на айвеновских коленях, словно это был батут. — Ни за что, — подтвердил Айвен. — Ты видела, какие у него когти? Мне еще зрение дорого. Бай, брысь с моих коленей, кому сказано! — Меня нельзя брысь! Мне некуда брысь! Тут слишком тесно! Тут слишком много блондинок! Ай! Они еще и пинаются! — Хм… — Марсия отложила в сторону похожую на детское ведерко шляпу, которую до этого критически рассматривала, и столь же критически посмотрела теперь на Бая. После чего крикнула, обернувшись через плечо: — Терс, иди сюда! Нужна твоя помощь! — Что случилось? — громыхнула ряженая полисменша, моментально возникая над плечом Марсии, и Айвен кисло подумал, что ее оперативности могли бы поучиться и настоящие копы. — Да вот, — Марсия чуть посторонилась, давая возможность протиснуться в гардеробную и встревоженной великанше (теперь тут действительно стало тесно), — Бай капризничает, не дает Айвену себя накрасить. Надо бы придержать. И она схватила Бая за левую руку, заводя ее за спину. Тересия задумчиво взялась за правую. Бай завопил: — Караул! Я попался в лапы злобным маньячкам! Убивают! Насилуют! Спасите, люди добрые! И еще что-то о насильственном отбирании чести, причем так фальшиво, что ему не поверил бы и самый доверчивый присяжный. Тересия хохотнула и пробасила: — Мечтать не вредно. Айвен подумал и понял, что, пожалуй, самое время начинать волноваться. А может быть, даже и слегка встревожиться. — Эй! — попытался он привлечь к себе внимание спевшейся троицы. — Я не могу его красить! Я не умею! — Можно подумать, ему это помешало, — хмыкнула Марсия, и решительные нотки в ее голосе подсказали Айвену, что начинать тревожиться, похоже, надо было несколько минут назад. Айвен судорожно перебрал наличествующие аргументы и выбрал самый на его взгляд действенный (ну, по крайней мере, безотказно действовавший уже довольно долгое время): — У меня ногти еще не высохли! — Это за полтора-то часа? — безжалостно пресекла Марсия его последнюю попытку спастись. — Приступай, Айвен, у нас мало времени. Держи крепче, Терс. — У меня есть идея получше, — задумчиво пробасила Терс, и в следующую секунду что-то громко щелкнуло, а Бай дернулся и вскрикнул: — Эй, вы чего?! — И на этот раз испуг в его голосе показался Айвену неподдельным. — Отличная идея! — восхитилась Марсия, отступая на шаг и рассматривая спину Бая. Ну, это Айвен так вежливо подумал про спину, потому что на самом деле взгляд Марсии был устремлен несколько ниже этой спины. И, скажем так, чуть выше коленей Айвена. И Айвену совсем не понравился этот взгляд, слишком уж он был радостный. Бай попытался вскочить и развернуться, но сделать это без помощи остававшихся за спиной рук оказалось не так-то просто: Айвен с самого начала держал колени по-мужски широко расставленными и сводить их ради удобства всяких там Баев, без спросу на них плюхнувшихся, вовсе не собирался. Поэтому последнему всего-то и удалось, что приподняться немножко, пытаясь или вывернуться, или сомкнуть своими ногами ноги Айвена (оставаясь внешне совершенно неподвижным и расслабленным, а внутренне посмеиваясь, Айвен напряг бедра и не позволил этого — просто так, из вредности). А тут еще и Тересия положила на плечо Бая свою огромную лапищу и со значением толкнула вниз. Бай не удержался и упал обратно на айвеновские многострадальные коленки. Завертел головой, захихикал нервно, задергал плечами, пытаясь сбросить придавливающую ладонь, но свои собственные руки продолжал держать за спиной, словно сцепив их там в замок, и через секунду Айвен понял причину — когда не увидел на поясе отступившей Тересии наручников. Тересия перехватила взгляд Айвена и подмигнула, ухмыльнувшись. Айвен вздрогнул — он мог поклясться, что взгляд был тот самый, заинтересованный и вполне себе обнадеживающий. Он такие взгляды ловил лет с тринадцати и научился вычленять из массы других, похожих или не очень. Это был взгляд вполне определенного сорта, правильный, после таких не бывает отказов, если ты сам не спасуешь… Айвен сглотнул, губы его сами собой начали растягиваться в ответной улыбке — тоже той самой, правильной, понятной и недвусмысленной. Но в этот миг подмышкой у полисменши в гардеробную протиснулась Лизонька (как почувствовала), обожгла всех ревниво-подозрительным взглядом и хозяйским жестом цопнула подругу рукой поперек талии — как раз на уровне получилось, она своей чернявой макушкой Тересии и до плеча не доставала. Тересия погладила Лизоньку по черным кудряшкам и улыбнулась — уже ей. Той самой улыбкой, правильной. А Айвен разочарованно откинулся обратно на спинку дивана, глядя, как смыкаются за подружками створки платьев и обиженно думая, что мир устроен до крайности несправедливо, если даже на Барраяре, при острейшем дефиците женщин, эти самые женщины начинают интересоваться друг другом больше, чем мужчинами. Бай больше не хихикал, разглядывал Айвена молча и с каким-то новым интересом, хотя глумливая улыбка на его губах и мерцала по-прежнему — но это же Бай, он всегда так улыбается. Наконец губы его дрогнули, улыбка стала ярче и отчетливей. — Ну что, — спросил он с коротким смешком, — будешь красить, или мне можно убираться ко всем чертям с твоих коленей? Ах, ты бы видел свои коленки, Айвен, и эти чулочки сеточкой… Ты бы тоже не смог устоять, это же такое искушение, Айвен, эти сеточки, ах… Голос у Бая был насмешливый и ровный, глаза щурились с усталым презрением — Бай был Баем. И Айвен даже самому себе не мог бы объяснить, почему ему вдруг показалось, что на самом деле Бай сейчас думает о чем-то своем и ему совсем не смешно. Очень так не смешно. Айвен мотнул головой — конечно же, показалось. Это же Бай. Он всегда такой. — Ну ты же их знаешь... — Айвен с философским смирением отлепился от спинки дивана и потянулся к косметическому столику. — Раз решили — теперь не отвяжутся. Проще накрасить. Это помада? Как думаешь — розовая пойдет к твоим лосинам? Бай презрительно поджал губы и передернул плечами. — Вообще-то для начала накладывают тональный крем. Или пудру. — Обойдешься. Айвен развинтил перламутровый цилиндрик и вытащил из него длинную палочку с поролоновым шариком на конце. Шарик был густо обмазан чем-то блестяще-розовым и липким даже на вид. Хм… вот этим, значит, и красят. Что ж, вроде бы в этом не должно быть ничего сложного, женщины это каждый день делают. Айвен перевел взгляд на губы Бая, сосредотачиваясь. Тот, все это время наблюдавший за его приготовлениями с возрастающей тревогой, снова передернул плечами, неловко шевельнулся, словно пытаясь найти более удобную позу, и вдруг предложил: — Айвен… давай местами махнемся? Скользнувшее в голосе напряжение настолько не соответствовало глумливой ухмылке и ехидному прищуру, что Айвен замешкался на секунду. — Зачем? Бай пожал плечами, хмыкнул и крутанул задницей, стараясь надавить посильнее. — У тебя колени устали и вообще… мне не слишком удобно так сидеть. Он опять то ли передернулся, то ли поежился. Похоже, не врал, долго сидеть в такую сильную раскорячку, как у него сейчас, да еще и со скованными за спиной руками — удовольствие то еще. Впрочем, сам виноват — никто его на айвеновские коленки на аркане не затаскивал и когтями отмахиваться тоже никто не заставлял. Айвен почувствовал, что его собственные губы раздвигает такая типично байевская улыбочка. — Мне — удобно. А теперь помолчи. Айвен ожидал, что Бай начнет спорить (не в надежде победить, но это же Бай, с него стало бы просто из вредности, чтобы помешать и время потянуть), но тот вопреки ожиданиям замолчал и как-то странно притих. И сидел неподвижно, к вящему разочарованию Айвена — тому ни разу так и не удалось сказать ему: «Не вертись, Бай!», а хотелось ужасно. Наверное, решил отомстить так, чтобы хотя бы по мелочи, но восторжествовать. Вот, мол, я сидел как статуя, совершенно не мешал — а у тебя все равно не получилось. Потому что первый раз у Айвена действительно вышел просто кошмарный, хорошо, что никто из девушек не видел. Вроде бы просто — взять и накрасить губы, не вылезая за края. Аккуратненько так. Чего сложного? Но почему-то розовая блямба получилась раза в два больше нужного размера. И ни о какой аккуратности тут и речи уже не шло. Айвен философски вздохнул. Помянув первый блин (на который сотворенное больше всего и было похоже), достал из пачки влажную салфетку и тщательно стер получившееся безобразие. Бай тоже вздохнул, резко и коротко, катанул желваки на скулах, но от комментариев воздержался. Второй раз вышло получше, но все равно неровно и с заездами за края. О! Края! Айвен вспомнил про карандаш, которым Бай обводил его губы — коричневый, кажется. Интересно, к розовой помаде тоже можно коричневый? А, какая разница. На этот раз с салфеткой пришлось повозиться — помада, которую Айвен наложил густым слоем, от души, размазывалась и никак не хотела вытираться вся, да и Баю, похоже, надоело сидеть неподвижно, он ежился и вертел головой. И Айвену наконец удалось дважды вставить: «Не вертись, Бай!», и хотя это не возымело ни малейшего результата, но хотя бы моральное удовлетворение он получил. А еще он заметил интересный эффект — каждый раз, когда он проводил краем салфетки по середине верхней губы Бая (даже совсем-совсем легонько, еле касаясь), того передергивало, словно от отвращения. Айвен специально провел четыре раза подряд — и с неизменным результатом, причем раз от раза усиливающимся. Пятый раз не рискнул — Бай заалел скулами, начал злиться и сердито сопеть. Обвести губы по контуру тоже оказалось не так-то просто — тем более что Бай то ли действительно устал сидеть в неудобной позе неподвижно, то ли решил сменить тактику и теперь Айвену всячески мешал. Но делал это так, что не придраться — то вздрогнет не вовремя, то чуть отдернет голову в тот самый момент, когда Айвен уже готов нанести точный завершающий штрих, то еще что-нибудь такое же, вроде бы почти незаметное. Ждал, наверное, что Айвен разозлится и плюнет. Но не на того напал. Айвен с безграничным терпением доставал новую салфетку, стирал испорченное и начинал рисовать контур заново. Не забывая каждый раз в отместку тронуть уголком салфетки серединку баевской верхней губы — даже если этого и не требовалось и тоже вроде как бы случайно. Его эта игра начала забавлять. А больше всего забавляло то, что его спокойствие Бая, похоже, злило, и чем дальше — тем больше. Во всяком случае, дышал он все тяжелее, гонял по скулам желваки и смотрел на Айвена уже чуть ли не с откровенной ненавистью. Странная штука: чем больше бесился и дергался Бай — тем увереннее, спокойнее и удовлетвореннее чувствовал себя Айвен. Похоже, вечер мог оказаться вовсе не таким неприятным, как ему представлялось поначалу. Ну вот, на этот раз и контур получился уже вполне себе аккуратный, ровный и красивый. Настоящий контур настоящих губ, а не непонятно что, во все стороны разъезжающееся. Какой это был контур по счету, Айвен не помнил, он сбился на шестом и далее не считал. Что ж, теперь помада. Интересно, на эту упругую поролоновую кисточку Бай отреагирует так же, как и на салфетку? Оказалось, что даже еще лучше! Стоило Айвену, аккуратно прокрашивающему верхнюю губу Бая, легонько коснуться розовым шариком ее серединки, как тот рефлекторно отшатнулся и зашипел сквозь зубы что-то бессвязное. — Не дергайся, Бай, — заметил Айвен не без злорадного удовлетворения и мстительно добавил: — А то мне придется снова перекрашивать. Бай аж задохнулся от возмущения. — Айвен, ты издеваешься?! — рявкнул он шепотом. Айвен без труда подавил усмешку. — А ты не дергайся. — Издеваешься… Бай остыл так же быстро, как и вспыхнул, и, похоже, смирился. В голосе его больше не было гнева, только усталая обреченность, да и замер он вполне качественно, не ерзал, не дергался под руку, не пытался отстраниться. Старался даже не дышать. Короче, вылитый мальчик-пай. Во всяком случае, до тех пор, пока Айвен не вспомнил про то, как сам Бай напоследок царапнул его острым ногтем чуть ли не до крови (ну, по крайней мере, сейчас это вспоминалось именно так). И не решил, что еще разок тронуть ноготком серединку его верхней губы будет самым правильным решением — тем более что там как раз остался некрасивый сгусток помады, который следовало бы размазать. Ну и это, конечно же, будет совершеннейшей случайностью, что Бая каждый раз перекашивает, стоит его там тронуть. На этот раз Бай не стал дожидаться — отшатнулся раньше. Обжег ненавидящим взглядом, процедил сквозь зубы: — Айвен, прекрати. — Голос был злым и отчаянным, но очень тихим, словно Бай боялся, что его могут услышать в комнате. — Прекрати, слышишь? Иначе я за себя не ручаюсь. Он смотрел Айвену прямо в лицо, смотрел пристально, улыбаясь зло и никуда не показывая глазами. И вообще ничем никуда не показывая, он не шевелился даже. Но Айвен вдруг почему-то сразу понял, куда надо смотреть, может быть, по этой улыбке, по взгляду этому, злому, насмешливому и смущенному одновременно. Айвен опустил взгляд — и не удержался, присвистнул. Коротенько, правда, поскольку очень трудно свистеть, когда твои губы сами собой расплываются в злорадной улыбке. — Кончай ржать, придурок! — Бай говорил по-прежнему сквозь зубы, отчаянно, зло и тихо. — Кончай. Слышишь?! Это было даже… забавно, что ли. Да. Наверное, именно забавно, лучшего слова и не подобрать — видеть, как признанного городского шута корежит от того, чем он собирался шокировать окружающих. Ведь по замыслу Бая это именно окружающие должны были смущаться от его мнимого возбуждения, он специально пристроил член под лосинами в положении вверх, прижав его к животу тонкой упругой тканью. И собирался вдоволь повеселиться, весь вечер разгуливая в таком виде по залам императорского дворца и позволяя прочим гостям возмущаться или деликатно игнорировать его фальшивую эрекцию. Только вот сейчас эта эрекция вовсе не была фальшивой. И тонкий латекс, облепивший напряженный член, словно вторая кожа, ничего не скрывал, Айвен отчетливо видел даже набухшие вены, слегка прижатые тканью, но от этого ничуть не менее рельефные. Обнаженное тело не могло быть откровеннее. Бай стал жертвой собственной проделки и, похоже, чувствовал себя до крайности неуютно, потому что есть огромная разница между «казаться» и «быть». Ох, как Айвен мог бы сейчас вернуть ему фразочку про «кончай»! Ох, как же уместно бы она в данном контексте прозвучала! Но Айвен не стал ничего говорить. А вместо этого тронул алым ноготком то, что распирало ядовито-желтые лосины, натягивая тонкую ткань чуть ли не до звона. Там тронул, где натяжение было самым сильным, под рельефно проступившей головкой. Бая аж выгнуло, словно от удара электротоком. — Айвен, что ты творишь?! — простонал он и задергался, пытаясь свести бедра вместе. Но почти сразу обмяк, поняв полную бесполезность подобных попыток. И начал ругаться, бессвязно и тихо, то и дело срываясь на поскуливания, потому что Айвен снова провел пальцем вдоль напряженного ствола до головки, пощекотал вокруг и чуть придавил сверху, у ложбинки. Бай задохнулся на вдохе и замолчал, и теперь только дышал, неровно и быстро, словно после долгого бега. Такая власть над чужим телом… завораживала. Вообще-то Айвен не считал себя жестоким человеком. Да что там, он и не был жестоким, кого угодно спросите. Но это же Бай! Тот самый Бай, который так часто издевался над самим Айвеном, что не воспользоваться сложившейся ситуацией будет как-то ну просто… неправильно. Несправедливо. Это очень удачно получилось, что Айвен с самого начала так широко развел ноги, и Бай не столько сидит на его коленях, сколько висит между ними, очень, очень удачно. Обеспечивает свободу доступа. И с наручниками тоже удачно. Бай может злиться сколько угодно, но поделать не сможет ничего, даже заорать не сможет: не в его интересах привлекать внимание. Маленькая такая разница между быть и казаться… — Ты извращенец, Айвен! Грязный извращенец! — нервно рассмеялся Бай сквозь зубы и завертелся, пытаясь увернуться, когда Айвен прочертил уже двумя пальцами спиральку по его члену от самого кончика и вниз, до основания, и дальше, между маленьких напряженных яичек. — Так вот почему ты до сих пор не женат?! Убери свою грязную руку от моей задницы, ты слышишь?! Убери. Свою. Руку. Убери. Немедленно! — Это далеко еще не задница, Бай, — мурлыкнул Айвен, сладко улыбаясь: реакция Бая, которого уже откровенно трясло, показывала, что Айвен нащупал нужную точку. Бай прогнулся, пытаясь отодвинуть уязвимое место как можно дальше, но в итоге лишь почти лег прижатым к низу живота членом на запястье Айвена. Замер, тяжело дыша. А потом вдруг не выдержал и ерзнул пару раз, изо всех сил вжимаясь в айвеновскую руку, застонал, замер (Айвен буквально кожей ощутил, каких усилий ему это стоило) и наконец отшатнулся с полузвдохом-полувсхлипом. И снова сел прямо, прерывисто дыша. грызя губы и глядя с бессильной ненавистью. Айвен ухмыльнулся и надавил большим пальцем на явственно прощупываемое уплотнение чуть позади яичек. Провел с нажимом по кругу, снова надавил. Бай судорожно вздохнул и зажмурился. А когда через два или три рваных вдоха (и два или три массажных круговых движения айвеновского пальца) он снова открыл глаза, это был уже совсем другой взгляд, поплывший, ничего не соображающий, шальной, тающий… — Бай, ты мне нужен как мужчина! Глянь, что лучше подойдет к клетчатой крылатке — охотничье кепи или классический стетсон? В гардеробную протиснулась Оливия с двумя шляпами в руках. Айвен никогда не умел быстро что-то делать или говорить. В опасных ситуациях он обычно замирал и прикидывался мертвым, и такая стратегия, как ни странно, срабатывала. Даже с начальством. Быстро он умел только думать. Вот и сейчас он только и успел, что отдернуть руку, словно мальчишка, застуканный старшей сестрой у банки с вареньем. Да и то еле-еле успел. Замер в вальяжной расслабленной позе, расплываясь в улыбке, ленивой и благожелательной. Мысли же летели со стремительностью горного водопада, в несколько почти не пересекающихся потоков. Бай не сможет ответить — у него в глазах уже вполне осознанная паника, но дыхание поверхностное и рваное, взгляд все еще плывущий, зрачки во всю радужку, припухшие губы закушены, да и голос наверняка сорвется. Впрочем, голос ерунда. Стоит Оливии только увидеть его красное растерзанное лицо с изгрызенными губами в остатках несчастной помады, и она все поймет, ей даже ниже смотреть не придется. И завтра же весь Форбарр-Султан будет судачить о том, что Форпатрил с Форратьером зажимались в шкафу. О да, плохая наследственность, по той линии вечно разное, но капитан казался таким милым мальчиком… Баю не привыкать, про него и похуже сплетни ходят, а вот Айвену придется туго. Косые взгляды. Шепотки за спиной. В глазах вчерашних друзей — брезгливая жалость. И если дойдет до леди Элис… нет. Не так — как скоро до нее дойдет?.. Оно тебе надо, Айвен? Можно ведь и по-другому. Дьявол в деталях и способе подачи информации… Заорать: «Фу, Бай, ну ты и извращенец!», сбросить его с колен прямо под ноги Оливии, чтобы та точно все в подробностях рассмотрела — он не сможет сопротивляться, даже если бы не наручники, он сейчас не в том состоянии, он и на ногах-то скорее всего не устоит. А дальше все просто. Твое слово против его, но кто же в здравом уме поверит тому, что говорит Бай? Это же Бай! Впрочем, он и говорить ничего не станет, наверное, он ведь все понимает ничуть не хуже тебя. Захлопнется словно устрица, будет мерзко улыбаться и сыпать своими вечными гадостями. И ты останешься чистеньким и непричемным. Тебе порукой безукоризненность макияжа (если бы что-то было, сами подумайте, разве бы он не стерся?) и кристальность репутации, ты столько лет на нее работал, вот и ей теперь предстоит поработать на тебя. А Бай… ну что Бай? Ему не привыкать. У него такая репутация, что пятном больше, пятном меньше — никто не заметит. Да он еще и гордиться этим потом будет, рассказывать с гаденькой кривой улыбочкой всем подряд, это же Бай, и первым же будет смеяться… И глаза у него при этом будут такие же, как сейчас. То есть ну вот совсем не веселые. — Лив, ну не отвлекай ты его а? — Айвен сделал самый умильный голос, какой только мог, да еще и накрашенными ресницами похлопал для пущего эффекта. — Он же и так постоянно вертится! А если еще и вы будете каждую минуту «Бай, глянь сюда, Бай, глянь туда», я же его вообще до завтрашнего утра не накрашу! Сработало: Оливия рассмеялась, махнула рукой и со словами: — Толку с вас, одно название, что мужчины! — убралась обратно в общую комнату. Платья качнулись, смыкаясь за ее спиной. Бай прерывисто вздохнул. Айвен, следивший за качающимися платьями (вдруг вернется?) взглянул на него и успел заметить, как в карих глазах тает что-то черное и угловатое. Миг — и исчезло. Бай хмыкнул, иронично подвигал бровями, словно спрашивая: «И что это сейчас тут такое было, а?» Похоже, времени прийти в себя ему вполне хватило. Айвен демонстративно скользнул взглядом вниз и тоже хмыкнул, не менее иронично. Может быть, времени Баю и хватило, да не совсем. Айвен задумчиво шевельнул пальцами, словно бы их разминая. Бай проследил его взгляд и явно запаниковал. Заерзал, облизал губы, заторопился: — Айвен, если ты сейчас снова… если ты вот сейчас… свою руку. свою гребаную руку, Айвен! Я не шучу! — Ну и что ты мне сделаешь? — Айвен даже приостановился, ему действительно было интересно. — Я… я всем скажу, что ты у меня отсосал! — Бай дернул зубами нижнюю губу, оскалился. — Всем. Понял? И буду повторять снова и снова! Кто-нибудь, да поверит. — Даже не смешно, Бай. — Вопреки собственным словам, Айвен все-таки тихонько рассмеялся. — А я скажу, что ты немножко перепутал роли. И кому поверят? Вот то-то же. Все знают, что Байерли Форатьер — маленькая грязная шлюшка. У тебя репутация, Бай, с ней не поспоришь, хотя сейчас она и сработает не в твою пользу. — Ха! Моя репутация! Моя репутация — это сила. Бай расправил плечи и гордо выпятил подбородок, улыбка его стала самодовольной. И опять Айвену на миг показалось, что в глазах Бая снова мелькнуло что-то темное, с острыми гранями, о которые так легко порезаться до крови. Что-то вроде боли, старой и закостеневшей до каменной твердости. Да нет, быть не может, все ведь знают, что Бай гордится своей скверной репутацией, он так долго и тщательно трудился над ее созданием, так много сил и стараний тратит на поддержание на достаточно низком уровне. Его репутация — его форменный мундир, а какой же фор не гордится своим мундиром? Наверняка показалось. — Но все-таки будь лапочкой, Айвен, убери руки. В конце концов, это просто нечестно! Мои-то скованы. Внезапно Айвену пришла в голову новая интересная мысль. — Ладно, — сказал он вкрадчиво. — Насчет рук договорились. — Вот и отлично. — Бай коротко вздохнул, и Айвен не понял, чего в этом вздохе было больше — облегчения или разочарования. Пожалуй, это тоже было забавно. Айвен усмехнулся и продолжил: — В конце концов, можно ведь обойтись и без рук… — Айвен! — Бай заподозрил неладное, но поздно: Айвен уже схватил его за колени и дернул сначала на себя, а потом от себя, вбок и вверх, сдвигая собственные ноги и слегка смещая Бая к своему правому бедру, почти усадив на него верхом. После чего зашевелил ногами, словно пританцовывал сидя, поочередно приподнимая колени и стараясь то одним, то другим бедром провести Баю по промежности. На этот раз Бай поплыл почти сразу. Задышал, выгнулся, заерзал сам, не в силах сдерживаться и пытаясь притереться как можно плотнее, заскулил: — Айвен, прекрати… пожалуйста… Ну пожалуйста, Айвен… Ну прекрати же, черт, а то я действительно… — Что «действительно»? Пожалуешься на меня моей мамочке? Айвен приостановил движения бедер, ухмыляясь и легким покачиванием намекая, что продолжить может в любой момент. Бай напрягся и тоже перестал ерзать, глянул остро и ненавидяще, отвел взгляд, скривился и выдавил зло и обреченно: — Я кончу, Айвен. Просто кончу в эти гребаные штаны, как последний мудак! Ты это хотел услышать, да? Ну так радуйся, услышал. Айвен замер. Сказал осторожно: — Ну… извини. Мне казалось, что именно этого ты и хочешь. Бай бросил на него быстрый взгляд и снова отвел. Передернул плечами. — Так вот чтоб ты знал: не хочу. И раздвинь свои гребаные ноги, мне так сидеть… неудобно. — Ну… извини. Так? — Спасибо. — Это прозвучало с интонацией «и будь ты проклят». Айвен смешком прикрыл смущение. Ситуация к веселью вроде как не особо располагала, но он никак не мог с собой справиться, ему действительно было смешно, и смущение этому ничуть не мешало. Скорее наоборот. Стараясь улыбаться не слишком широко, он спросил с ехидным сочувствием: — И как же ты теперь, бедолага? Так весь вечер и будешь ходить на полувзводе? Бай сжал губы: — Так и буду. А тебе-то что? Заводит? — Да мне-то действительно что, мне-то ничего, твое хозяйство, твои и проблемы, я так, чисто по дружбе помочь хотел. — Обойдусь. — Ну и ладно, чего ты сразу начал-то… хм… заводиться? Ты сказал, я услышал, какие проблемы? Мое дело маленькое — прокукарекать, а там хоть не рассветай. — Да делай ты, что хочешь, — сказал вдруг Бай устало и глухо. — Тебе снабженцем надо быть, Айвен: ты достанешь кого угодно. И почему-то эта последняя фраза задела Айвена за живое. Почти обидела. Снабженцем, значит, да? Ну ладно. — Что хочу? Отлично, — сказал он сухо и деловито. — Тогда быстро повернулся ко мне лицом. Ну?! — За… чем? — Затем, что я хочу тебя докрасить. Бай лицом повернулся, злой, напряженный, с презрительно суженными глазами и губами, сжатыми в тонкую ниточку. Ну да, уверен, что Айвен именно с них и начнет. Да только вот ошибается он, Айвен начнет с другого. — Сначала тональник надо, говоришь? Что ж, пусть будет тональник… Айвен выдавил на спонжик из мягкой резины колбаску телесного цвета и начал аккуратно втирать крем Баю в лицо, начиная со лба, — неторопливо, словно массируя. Медленно, вдумчиво, тщательно, можно даже сказать, чувственно. Иногда хмурясь и растирая пальцами, когда начинало казаться, что тон неровный. Сначала лоб, переносица, потом по вискам вниз на скулы. Щеки, угол челюсти. Подбородок. Губы? Какие губы? Айвен и знать ничего не знает ни про какие губы, крылья носа вот тонирует, не бликовали чтобы. Когда Айвен провел спонжем по углу челюсти и ниже, на шею, Бай резко выдохнул сквозь стиснутые зубы. Ага. Понятно. Повторим. И посмотрим, как покрывается мурашками кожа, послушаем, как сбивается дыхание. И повторим еще раз. И еще. Айвен протонировал шею и плечи до самых ключиц, увлекся. Дважды. Ну а как было не увлечься, когда Бай при поглаживании этой самой шеи каждый раз нервно сглатывал, дергая кадыком и плотно сжимая губы? Ну вот, тон, можно сказать, наложили. Ресницы Баю, пожалуй, красить не стоит, они у него свои такие черные да пушистые, любая девушка обзавидуется. Что остается? Ах, да. Губы… При первом же прикосновении к ним Бай начал ежиться и рвано дышать. Айвен решил не торопиться и продлить удовольствие, мазнул кисточкой по указательному пальцу и принялся аккуратно втирать помаду в нижнюю губу, разминая и чувствуя подушечкой ответную дрожь. Айвен мог бы играть в это долго. Но Бай не выдержал. Стремительно качнулся вперед и втянул в рот айвеновский палец, прихватив его зубами за третью фалангу и делая такие недвусмысленные и сильные сосательные движения, что Айвена внезапно бросило в жар. Он раньше и не подозревал, что палец может быть настолько чувствительным. А тут еще и Бай ерзнул как-то не очень удачно, и внезапно оказался сидящим только на правом айвеновском бедре, при этом сидящим настолько неудобно, что его собственное затянутое тонким латексом колено уперлось Айвену в пах. И Айвен почувствовал себя не так чтобы очень уютно и уж во всяком случае точно совсем неожиданно. Увлекшись процессом, он совершенно не обратил внимания на реакцию собственного организма на происходящее. Очень, надо сказать, активную реакцию. А вот Бай — обратил… И глупо замирать сейчас в тщетной надежде, что Бай хотя бы теперь ничего не заметит, не почувствует под своею коленкой (черт, как же она… хм-м… нервирует, эта коленка! Горячая, плотно прижатая… ох…), не обратит внимания, не поймет, не… О-ох. Глупо. Да. — Что, малыш, — мурлыкнул Бай, выпустив айвеновский палец изо рта и хищно оскалившись. — В эту игру можно играть и вдвоем. А ты и не знал, правда? Ах, какая неожиданность! И в такт своим словам несколько раз шевельнул коленом вверх-вниз, тем самым коленом, о боже, заставляя теперь уже Айвена каждый раз обмирать, выгибаться, покрываться мурашками и судорожно втягивать воздух сквозь стиснутые зубы. Паника — не лучший советчик, Айвен это знал, но как тут было не запаниковать? Отодвинуться некуда, он и так уже вжался в спинку дивана всем телом, возбуждение нарастает стремительно и неудержимо, и еще это колено… ох… это же просто невыносимо! Отодвинуть, оттолкнуть, убрать, сбросить, чтобы больше не терлось так мучительно-сладко, что прерывается дыханье и мышцы становятся как кисель… Остановить! Прекратить, убрать, оттолкнуть, не допустить до грани… Айвен почти задыхался, не осталось ни мыслей, ни планов, ни желаний. Только паника. И рука его словно сама собой скользнула по чужой ноге, вцепилась в тугое, упругое, теплое, пульсирующее. Пальцы сжались — раз, другой, третий. Чужое колено дернулось невпопад, ушло в сторону. Бай всхлипнул и содрогнулся всем телом, а под ладонью Айвена стало вдруг мокро и горячо. — Какая же ты сука, Айвен… — Голос Бая был бесцветен и хрупок. — Какая же ты сука… Айвен замер, как замирал всегда в любой экстремальной ситуации. Бай тоже замер, глаза почти черные, суженные, лицо застывшее, губы плотно сжаты, черт, он опять сгрыз всю помаду, когда успел… А ведь он наверняка ждет той самой реакции, теперь уже куда более обоснованной, и это так просто: отдернуть руку, скривиться: «Фу, Бай!», отбросить, спихнуть, отстраниться, брезгливо вытереть ладонь о диван, словно сам ты тут вовсе и ни при чем. И все будет, как прежде, и Бай закроется, станет таким, как всегда, насмешливым, наглым, высокомерным Баем. Это ведь так логично, закрываться, когда на тебя нападают, и нападать самому в ответ, и даже заранее. Заносчиво, нагло, бесстыдно. Чтобы все видели. что тебе вовсе не больно. Чтобы даже и мысли ни малейшей ни у кого… Вот таким он и станет, да, стоит только отдернуть руку. И больше никогда никому не позволит увидеть себя настолько открытым и уязвимым. Тебе — в первую очередь. Он ведь и сейчас-то не захлопнулся, не ушел под свою привычную маску только потому, что ты сломал ожидания, не отшатнувшись сразу, на чистом рефлексе, он не понимает еще, что рефлексы у тебя другие, и надо что-то сказать, обязательно надо, пусть даже смешное и глупое, но срочно, нельзя же так вот просто сидеть, замерев, и, наверное, не случайно вспомнился вдруг, болезненно и остро, собственный первый опыт, позорный, унизительный и, казалось бы, напрочь забытый, и та горничная, что спасла твое вдребезги разбитое самолюбие, когда ты от паники и восторга разрядился прямо в трусы, не успев еще даже толком раздеться. Она была старше на пять лет и опытнее на целую вечность, и ты был уже почти готов сорваться, сделать что-то отчаянное, безжалостное, злое и глупое, только чтобы не разрыдаться, только чтобы она не поняла, а она сказала, просто сказала… — Спасибо, Бай… — Айвен сглотнул. — Н-ну, это, в смысле… это действительно очень лестно. Ну, что ты меня так хотел. С-спасибо. Вот теперь можно отвести руку. Не отдернуть, именно отвести, медленно и спокойно, уверенный ненавязчивый жест. Ничего особенного не случилось, так зачем дергаться? Вот так и только так. Лицо у Бая по-прежнему застывшее, смотрит он пристально и настороженно, но именно смотрит, на, а не сквозь. А потом и вовсе зажмуривается. Чуть расслабляется, выдыхает осторожно. Морщится, открывает глаза. Говорит, запинаясь: — Не… не обольщайся. Просто… заработался и давно не спускал пар. Просто некогда было. Просто… — обрывает себя на полуслове, понимая, что его понесло. Моргает. И еще раз. В глазах облегчение и что-то, похожее на благодарность, неуверенную и смущенную. Ресницы слиплись стрелками. Айвен отводит взгляд. Легкомысленным смешком прикрывает собственное смущение и острое неуместное сочувствие, рукою обводит стойки с арендованным реквизитом: — Думаю, ты найдешь здесь что-нибудь подходящее. На замену. Что-нибудь в твоем стиле, ну, такое… достаточно непристойное. Может быть, с разрезами на заднице. Айвен скользил взглядом по стенам, по вешалкам, полкам — лишь бы не пришлось снова смотреть на Бая. На такого непривычного Бая, слишком открытого, слишком нервирующего. Вот оно как, оказывается. Маска защищает не только того, кто ее носит. — Ох, Айвен, твоя вечная беда в том, что ты никогда ничего не понимаешь. — Бай уже вернулся к иронично-насмешливому тону, но Айвен все равно предпочел разглядывать платья. Ну, во всяком случае, еще некоторое время. — В том-то и дело, что здесь нет ничего подходящего. — Ничего настолько скандального? В жизни не поверю, чтобы ты — да не нашел! — Ты не понимаешь… — Бай снова вздохнул, крутанулся, и теперь сидел на колене Айвена боком, чуть отвернувшись. Вполне бы мог встать, между прочим, и пересесть на тот же диван или просто постоять. Но не вставал. И Айвен был последним человеком, который стал бы ему об этом напоминать, ладно, в конце концов, не такой уж он на самом-то деле и тяжелый. Пусть сидит, если ему это нужно. Если ему так… спокойнее. — Ты не понимаешь, Айвен. Я должен быть именно в них, в этих гребаных желтых штанах, именно в них и ни в чем другом, именно по ним меня должен опознать… скажем так, один милый человек, курьер неких других людей, куда менее милых. Так что можно считать, это моя униформа на сегодняшний гребаный вечер, и вот только не надо говорить, что, мол, каков агент, такова и униформа, я и сам это знаю, Айвен, не считай себя самым умным в этом тесном чулане, даже если я отсюда выйду, это все равно будет не так, ведь останется еще и диван. Так что другие штаны я, конечно, нацепить могу, но после этого ехать на бал станет незачем, и это будет значить, что я не выполнил «просьбу и требование» сам понимаешь кого и, стало быть, мне остается только по старой доброй форской традиции поехать домой и вышибить себе мозги из плазмотрона. А это, сам понимаешь, вовсе не та традиция, которую я так уж хотел бы восстановить, тем более собственноручно. — Ну уж так и… Обманутый легкомысленным тоном, Айвен решил, что стенки можно больше и не разглядывать. И тут же пожалел об этом, но было поздно. — Так что нет, Айвен, не вариант, да и не забавно вовсе, — продолжал тем временем Бай, беззвучно посмеиваясь и передергивая плечами, словно от холода, хотя в гардеробной было даже душновато. — А знаешь, что будет забавно? Усилить эффект. До полной ненатуральности, до вопиющей фальшивости, чтобы уж совсем-совсем, чем-нибудь вроде пенки для бритья… И весь вечер так и ходить, как будто со свеженьким, вот только что спущенным, нет, ты только представь, как все они будут шарахаться, разве не забавно? О! Тот крем, что был в тарталетках, помнишь? Наверняка на кухне осталось, он достаточно белый и тягучий, если налить побольше, будет похоже, правда? — Бай захихикал. — Хочешь развлечься, Айвен? А заодно и шокировать для начала всех этих гусынь в соседней комнате. Сгоняй на кухню за этим кремом, только обязательно в блюдце, а не в чашке, чтобы было удобнее вывалить сам понимаешь куда. Ты только представь их праведное возмущение. Айвен, это будет действительно забавно, не строй из себя чопорного сноба, хотя бы ты! Я бы и сам сходил, но ты ведь понимаешь, что могут возникнуть некоторые… хм… вопросы. Ну что, Айвен, сходишь? Да, истерика бывает и такая. Без беготни по стенам, надрывных воплей, заламывания рук, слез и соплей. Сдержанная, спокойная, иронично-насмешливая, чуть растягивающая слова. С язвительной улыбочкой и ехидными нотками в ровном голосе. И только в глазах, наглых, сощуренных, почти черных и колких, дотлевает вот это, уже с трудом различимое — «Помоги. Пойми. Пожалуйста. Я ведь никогда не смогу попросить иначе». Разница между быть и казаться крохотная. Не больше, чем между честью и репутацией. После короткой паузы они сказали практически одновременно: — Забудь. Забудь, ладно? Это все чушь. — Да могу и сходить. Чего сложного-то… И замолчали синхронно, тоже оба. Бай при этом почти отвернулся, а Айвен не добавил «если ты встанешь с моей ноги». Потому что это была паршивая идея и вовсе никакой не выход, и Бай сам это поймет, когда к нему вернется способность нормально соображать. Но даже если бы идея была просто супер, встать и уйти куда-то для ее реализации, оставив Бая здесь одного, — это тоже было не самым лучшим решением. Айвен на собственной шкуре знал, что это такое, быть оставленным в маленьком тесном помещении, из которого ты не сможешь выбраться сам, просто не сможешь и все. И ощущение полного одиночества и беспомощности, когда от тебя ничего не зависит и единственная надежда — на того, кто ушел, а ты даже не знаешь, вернется ли он. Захочет ли, сможет ли, успеет или же… А ты можешь только ждать. И пусть ситуация сейчас сильно отличается от той, что была на лондонской плотине, и ничья жизнь не стоит на кону, но Бай ведь почему-то так и не встал с айвеновского колена. Впрочем, ясно, почему. Потому что боится. Никогда и ничего не боявшийся и никому не веривший Бай боится, потому что почти поверил. — У меня есть идея получше, — прервал Айвен Бая, уже начавшего с восторгом в голосе и тоской в глазах по второму кругу расписывать предстоящую забаву. — Это будет проще. И быстрее. Но мне придется встать. Так что и тебе тоже. Бай замолчал на полуслове. Запрокинул голову. Сказал уже совсем другим голосом, тусклым и ломким: — Да, конечно. Какие проблемы. Наверное, проблемы все-таки были. Потому что он еще чуть помедлил, прежде чем встал. И больше уже ничего не стал говорить. — Ох, хорошо-то как! — Айвен с наслаждением вытянул ноги и потянулся сам. Потом рывком поднялся и шагнул к столику с косметикой (хватило полутора шагов, но сидя он бы не дотянулся точно, да и ноги размять все-таки хотелось), склонился над ним. Вернее, за ним, раздвигая висящие на стене узорчатые накидки. Заговорил сам с собой, не потому, что это было так уж необходимо, просто в наступившей тишине смех и веселые голоса из соседней комнаты резали слух слишком уж остро: — Так, и где тут он… Должен быть… Ну я же точно помнил, что они его куда-то сюда… О, нашел! А розетка? Должна быть где-то тут, это же логично… Ага! Вот и она, удачно, шнура как раз хватит… Вернулся обратно на полтора шага, плюхнулся на диван и повернулся к застывшему у стойки с одеждой Баю. Широко улыбнулся и потряс зажатой в правой руке добычей, напоминающей толстоствольный пистолет: — Блага галактической цивилизации, Бай. Иди сюда! Мы тебя высушим феном. — Феном? — Выражение лица у Бая было странным., но Айвен лишь улыбнулся еще шире и кивнул. А потом приглашающее хлопнул себя по бедру: — Садись. Будем сушить. Да не так! — хмыкнул он, когда Бай попытался деликатно пристроиться бочком, словно благопристойная леди в дамское седло. — Садись как сидел! Мне ведь тебя потом еще красить. *** — Айвен! Кончай! Ты мне сейчас яйца сваришь! — Не преувеличивай. — Вкрутую, Айвен! — Ну… ладно. Выключаю. — Ну наконец-то, я уж думал, ты меня совсем поджарить собираешься. — Вроде высохло. — Вот только щупать не надо! — Да я и не собирался. И так видно. Вернее, не видно. Хорошо, что ткань и сама вся в пятнышки. — Хорошо. — Бай… — Ну чего еще? — У тебя что… опять? — Иди к черту! — Извини. — Не обращай внимания, понял? Просто не обращай внимания. Все… нормально. — Ну… ладно. Глаза обвести синим? — Да. И пожирнее. Чтобы как у… шлюхи. — Ты дрожишь. — Руки затекли. — И краснеешь. — Нет! — Да. Даже сквозь пудру видно. Не дергайся. — Я не дергаюсь! — Бай… — Я не!.. Черт. Ладно. Постараюсь. — Теперь губы. — Губы. Да… — Надо. — Знаю. — Я… я постараюсь осторожно. — Нет! — короткий смешок. — Вот осторожно как раз не надо. Наоборот. Нажимай сильнее, понял? Дави как можно сильнее. Так будет легче. А вот осторожно не надо, осторожно, это просто, ну… короче, не надо, понял? Мне одного раза хватило этого гребаного фена! — Понял. Только тут такое дело… Феном, похоже, придется снова. — Не каркай! — Ну… хм-м… Поздно. И вообще-то я имел в виду не тебя. — О. — Не дергайся. — Айвен… — Что? — Знаешь, а это действительно… лестно. *** — Айвен… —? — Можно глупый вопрос? —? — Но он действительно глупый… Ай, ладно, забудь.  — И? — Айвен… ты т-тоже считаешь меня… маленькой грязной шлюхой? — Бай… — Что? — Не дергайся.