Джинсы

Миюки крутился в примерочной уже добрую четверть часа. Это было, пожалуй, немного чересчур, потому что в понятии Курамочи для покупки джинсов достаточно максимум пяти минут — выбрал пару штук на свой размер, быстро натянул одни, вторые и взял те, в которых удобнее. Вся магия мужской молодежной моды. И, судя по временами нелепому внешнему виду Миюки, он придерживался примерно такого же мнения. По крайней мере, так казалось Курамочи, и к затяжным примеркам он готов не был, поэтому бесцельно топтался перед задернутой шторкой кабинки, вполуха слушал бессмысленную болтовню двух подружек за одной из таких же красных шторок, поглядывал на часы и с каждой минутой всё больше хотел отправиться в кафе в одиночку. Сожрала Миюки эта кабинка, что ли. — Эй, ты там помер от собственной красоты? — поинтересовался Курамочи, подошел ближе и бесцеремонно заглянул внутрь. — Ого… Сложно было представить зрелище более удачное для общественного места и более горячее, чем Миюки Казуя в низких набедренных джинсах, неторопливо снимающий белую футболку. Когда под кожей на спине перекатываются мышцы, а тень ложится в ямочки на пояснице так, что хочется коснуться их кончиками пальцев. По правде говоря, Курамочи залипал на эти ямочки каждый раз, стоило Миюки появиться рядом с ним наполовину обнаженным. Ехидная рожа Миюки самодовольно лыбилась в отражении зеркала. — Не дождешься. — Ты чё стриптиз устроил, умник? — по привычке подколол Курамочи, и только потом вспомнил, что сам же вручил Миюки эту футболку, потому что смотреть на талантливого спортсмена с каким-нибудь медвежонком на груди уже просто не хватало сил. — Сегодня ночью у тебя этот вопрос не возникал, — резонно отметил Миюки. Небрежно повертелся перед зеркалом, посверкал пятой точкой. Расправил футболку перед собой, словно оценивая композицию и уместность рисунка — всего-то несколько абстрактных черных линий на белом. Нашел, что оценивать, туманно думал в это время Курамочи. А сам разглядывал аппетитную задницу, обтянутую новенькой, не разношенной джинсой. Смотрелось охуенно. Еще лучше было бы без джинсов. И без трусов. А совсем идеально — когда член Курамочи медленно скользит внутрь, блестящий и твёрдый, он растягивал бы Миюки, а тот бы приглушенно ругался, но подавался назад, открываясь больше. Сколько раз Курамочи себе это представлял, сколько раз дрочил на эту фантазию. Миюки об этом прекрасно знал. Курамочи рассказал ему в первый же день, когда Миюки захотел посмотреть, как Курамочи удовлетворяет сам себя. — Знаешь, на что я дрочу? — хрипло спросил в тот вечер он, водя рукой по члену. — На то, как буду трахать тебя. — Не слишком ли смелые фантазии? — усмехнулся тогда Миюки. — Не-а, — спокойно ответил Курамочи и не выдержал собственного воображения, оно смешалось с приглушенным возбужденным голосом Миюки, отдало импульсом удовольствия в пах, и Курамочи толкнулся бедрами в свой кулак. — Совсем нет. Курамочи был уверен, что окажется прав. И сейчас эта мысль как никогда глушила остальные. — Еичи, — серьезно позвал Миюки, когда Курамочи прижался к нему сзади, ведя раскрытыми ладонями по поясу джинсов, прямо к пуговице. — Если эти не нравятся, могу примерить другие. — Еще как нравятся, — глядя из-за плеча Миюки в отражение его глаз, выдохнул Курамочи ему на ухо и не удержался, прикусил кожу на шее. Тело Миюки горячее, от него жарило, как от камина, и дело явно не только в том, что в этой чертовой примерочной едва есть, чем дышать. Просто Миюки всегда был таким. Горел изнутри, и этот безудержный огонь сверкал в радужке его глаз. Наверное, именно поэтому его взгляду было так сложно сопротивляться. И Курамочи снова не смог устоять, бросил пуговицу, которую с первой попытки не удалось вытащить из короткой прорези, да и хрен с ней, потому что ощущать под пальцами плавные контуры мышц, вести вверх, по груди, задевая соски, касаться губами лопаток и слышать, как тяжелеет дыхание Миюки — вот что нереально заводило. — Мы в общественном месте, — терпеливо напомнил Миюки. Живот его напрягся, дрогнул, когда Курамочи неосторожно царапнул короткими ногтями по бокам. — Я в курсе, — ответил он и снова выглянул из-за плеча Миюки. Тот смотрел куда-то в пол, наверняка специально спрятался от взгляда, только куда уж тут спрячешься в пространстве метр на метр. Курамочи провел пальцем от пупка вниз по дорожке волос, вычертил острую бедренную косточку и линию пояса до ямок на пояснице Миюки. Огладил их, невесомо пощекотал. Под подушечками проступили мурашки — Миюки всегда так реагировал на это прикосновение, и это тоже чертовски охуенно, когда любимое место на теле твоего парня оказывается у него особо чувствительной зоной. Когда-то Курамочи сообщил Миюки очевидное: что кроме него самого Миюки всё равно никто не выдержит. Но кто же знал, что они совместимы настолько. Что оба настолько привыкли к былому распорядку в Сэйдо, что никакой будильник не нужен даже спустя год. Что Курамочи обожает вкусно поесть, а Миюки так классно готовит. Что Миюки заводит петтинг с завязанными глазами, и Курамочи просто тащится от алой полосы галстука на его лице. Или что Миюки обожает сидеть в кресле напротив кровати и дрочить на то, как дрочит Курамочи, а Курамочи сходит с ума от мысли, что Миюки знает, какую картину он себе представляет, и втайне сам возбуждается от неё же. А еще Курамочи всегда мечтал увидеть Миюки предельно открытым, искренним, разбить его тщательно выстроенные преграды и доказать, что он действительно может доверять. Хотя бы одному человеку — полностью, всецело. Курамочи снова огладил живот Миюки ладонью и опустил руку в узкий карман новых джинсов. И Миюки шатнулся вперед, уперся в зеркало, когда Курамочи взял его член через тонкую ткань подкладки, а сам прижался сзади своим стояком. — Что ж ты творишь, — на выдохе проворчал Миюки. Бессмысленный вопрос, в общем-то. Они не виделись неделю, пока Курамочи ездил домой. Правда занимались сексом всю ночь, потом еще раз — утром. И всё равно Курамочи не смог бы сейчас заставить себя прекратить. Есть вещи выше его сил. — Нечего было так крутиться перед зеркалом. Нашелся модник, — беззлобно огрызнулся Курамочи, и ему захотелось рассмеяться. Самая глупая смерть для дырявых джинсов — после утреннего минета Миюки соскочил со столешницы, задел ручку шкафчика и начисто оторвал на джинсах половину задницы. — Мы всего-навсего пришли за новыми джинсами, — попытался напомнить Миюки, но не отстранялся, шумно дышал носом, пока Курамочи ненавязчиво тёрся о его зад, неторопливо гладил его член и почти невесомо целовал выступающие позвонки на шее, щекоча губы о крохотные светлые волоски. — Я тебе по этому поводу уже всё сказал, — спокойно ответил Курамочи и снова потянулся к пуговице. Та наконец поддалась — новенькие джинсы легко и глухо упали на пол. Курамочи плотнее прижался своим стояком поверх тонкой ткани белья, а сам поддел пальцами резинку трусов Миюки и сжал его член. — Черт, — выругался Миюки сквозь зубы и толкнулся в крепкий жёсткий кулак. Обычно он не выражался, но… Наверное, нахватался у Курамочи — более вольного в выражении своих эмоций. Курамочи коротко усмехнулся. Он водил по члену Миюки медленно и тягуче, чуть сжимал головку, а затем опускался до основания, натягивая кожу, — бугорки вен перекатывались под пальцами. В паху наливалась приятная тяжесть, только молния ширинки неприятно давила на стояк. Курамочи расстегнул свои джинсы и едва-едва приспустил вместе с бельем — освободился от давления, продолжая непрерывно ласкать Миюки. — Черт, — снова повторил Миюки и облокотился на стену двумя руками, когда Курамочи вжался твердым членом между его упругих ягодиц. В тот момент он подумал, что кончит от одного только этого вида. А это бессильное «черт» в устах Миюки, да еще и таким голосом — сиплым от тяжёлого глубокого дыхания и немного сдавленным, словно придушенным накатившим возбуждением. Миюки беззвучно царапнул зеркало — сжал кулаки. В какой-то момент Курамочи показалось, что он сейчас или прекратит весь этот беспредел, или развернется и сам выебет из Курамочи всю подростковую дурь. Но у Курамочи перехватило дыхание и всё стянуло в паху, когда вместо этого Миюки шире расставил ноги, прогнулся и выставил зад. Сердце загрохотало так, что этот стук отдавался под языком. Курамочи едва-едва двинул бедрами — самую малость, просто чтобы посмотреть, как кожа открывает насыщенно розовую головку, когда Миюки подается навстречу, как стискивают член его твердые ягодицы. А потом представил, как это будет происходить у него внутри — где узко и безумно жарко. — Блядь, — уже изрек Курамочи, чувствуя, что просто выгорает от одних только фантазий. Горячая плотная задница Миюки, которая принимает в себя его член, туго обволакивая его со всех сторон. Курамочи прислонился виском к влажной спине Миюки и, сглатывая пересохшим горлом, спросил: — Ты ведь знаешь, о чём я думаю? Он дышал между лопаток Миюки и уже даже не дрочил ему — лишь слегка поглаживал — его член и так стоял как каменный, словно утром не было ничего, и ночью не было тоже. Миюки молчал. Казалось, он просто проигнорировал вопрос. Что, в принципе, не проблема: им обоим сейчас не нужно много времени, чтобы кончить. А потом Миюки сказал одно лишь слово: — Знаю. И больше ничего. Ни согласия, ни протеста. И осталась только оглушающая тишина и тяжелое дыхание Миюки, который не отстранялся, как будто ждал. От всего этого кружилась голова. И следом прозвучало контрольное: — Если будешь дальше тормозить, я передумаю. Курамочи сначала решил, что ему послышалось. Он неосознанно глянул в зеркало и увидел глаза Миюки. Яркие, практически жёлтые, они сдержано, но решительно — с жаждой — говорили действовать. Да охренеть же… Курамочи только ветровку снял, не глядя водрузил на крючок поверх одежды Миюки. Духота обступала со всех сторон, заполняла это маленькое пространство — неподвижная и влажная, она давила на затылок. А Курамочи нужно было сохранить хоть немного рассудка. Он опустился на колени, смутно порадовался внушительной длине шторки. Край футболки задел чувствительную головку, Курамочи поправил ткань. — Поставь ногу на сидение, — попросил он, едва узнавая собственный голос. Хриплый и низкий, словно в глотку натолкали песка. Миюки кое-как вывернулся из штанины и тяжело переставил ногу — как будто ему трудно было шевелиться. Его ягодицы раздвинулись в стороны, раскрыли розовый вход, который едва-едва сокращался, пульсировал почти незаметно, и казалось, эта пульсация передается Курамочи, он чувствовал, как напряжение пронизывает живот и отдается в член. — Чего ты там копаешься… — невнятно спросил Миюки. — Тебе сделать пошаговую инструкцию с иллюстрациями? Курамочи пропустил мимо ушей типичную издёвку, лишь помотал головой — не сразу понял, что молча, и что Миюки его всё равно не видит. А потом послушно облизал губы и подался вперед, провел языком снизу вверх широким мокрым движением — Миюки сдавленно охнул и весь напрягся, как струна. Да, в первый раз Курамочи тоже было непривычно и пиздец как неловко. Но это забылось моментально, и Курамочи знал, как заставить забыть Миюки. Он взялся за ягодицы, развёл еще немного и вжался лицом, сразу проталкивая язык. Собственное дыхание опалило щеки раскаленной волной, Курамочи с нажимом толкнулся еще раз, растягивая тугой вход. — О черт, — судорожно выдохнул Миюки. Его ногти заскребли по шершавой стенке, словно ему нужно было за что-то ухватиться, зацепиться, чтобы не потерять равновесие. Внизу кожа Миюки была солоноватая, теплая и нежная — совсем не такая, как на груди или шее после многочасовой игры. Возбуждение катилось по телу, Курамочи вылизывал Миюки, толкался в него языком, нечеткий взгляд улавливал белые отпечатки на его ягодицах — следы пальцев, как медленно тающие метки. И от этого потихоньку выгорали все здравые мысли. А Миюки добавлял — подставлял зад под ласки, и от понимания, как же ему сейчас должно быть охуенно, сознание окутывала сплошная гулкая пустота. Терпение плавилось стремительно, член ныл, резинка трусов болезненно упиралась в уздечку. Курамочи облизал указательный палец и плавно ввёл внутрь, мягко поглаживая гладкие стенки, растягивая и продолжая ласкать кончиком языка около входа, где сокращались мышцы. — О господи… — на этот раз сказал Миюки, словно обращение вместо черта к богу могло что-то изменить. Его вело, он смазанно царапал выкрашенные стенки кабинки, но подавался бедрами навстречу. И Курамочи его прекрасно понимал, потому снова не стал медлить. Несколько раз двинул рукой и добавил второй палец. Забавно, что еще полгода назад, когда только начались эти отношения, Миюки отказывался от нижней позиции. Курамочи пару раз спросил, почему. Не из-за того, что злился или чувствовал себя уязвленным, — Миюки и так много отдавал ему в сексе. Но от этого вопроса упорно отмахивался, а однажды после очередной игры вдруг сказал: «я всегда воспринимал тебя как равного, это давно в порядке вещей. Даже после начала отношений ничего не изменилось, хотя чаще всего бывает иначе. И мне просто стало интересно, что будет, если один из нас попробует перетянуть немного одеяла на себя. Например, в постели». Обычный азарт Миюки, к этому тоже не нужно было привыкать. Сейчас Курамочи в ответе не нуждался, глядя, как двигаются внутри его пальцы, какими податливыми становятся мышцы. Миюки навалился боком на тонкую стенку кабинки, глубоко вдыхая-выдыхая и беспомощно бодая лбом зеркало. Впервые он был таким, сходил с ума от ласк, будто не знал, куда себя деть. И Курамочи теперь явственно понимал, почему Миюки всегда так тащился от прелюдий к сексу. Видеть партнера, который дуреет от твоих ласк — исключительный кайф. Капли пота щекотали виски, лицо покрылось испариной, да что уж лицо, Курамочи был мокрый весь, словно только что пробежал кросс на тренировке. Казалось, если они с Миюки пробудут в этой крохотной душной примерочной еще немного, то просто расплавятся от жары. — Думаю, достаточно, — сообщил Курамочи зачем-то, словно чтобы удостовериться, что во влажном тяжелом воздухе слова еще способны хоть как-то звучать. — А ты не думай, ты проверь, — в тон ему ответил Миюки и еле слышно усмехнулся. Наверное, сам не верил, что говорил подобное. По правде говоря, Курамочи тоже верил с трудом. Он собрал побольше слюны во рту и еще раз мокро лизнул Миюки между ягодиц, затем поднялся на нетвердых ногах, облизал свою ладонь, провел по члену и подался вперед — медленно и аккуратно. Мышцы обхватили головку плотно, и в этот момент Курамочи едва не подавился воздухом. Это же совсем иначе, совсем по-другому, даже близко на минет не похоже, несмотря на то, что Миюки делал его обалденно и в какой-то степени даже виртуозно. Курамочи прикрыл глаза и глубоко вдохнул, загнал в себя воздух насильно, потому что он попросту застревал в глотке. И снова мягко толкнулся в Миюки. Тот дышал шумно, стоял неподвижно. Может, ожидал неприятных ощущений или… — Больно? — спросил Курамочи сипло, пытаясь поймать лицо Миюки в отражении зеркала, но от его дыхания оно просто запотевало, да и челка всё равно прятала глаза. — Нет, — слабо прошептал Миюки, — просто странно. Непривычно. Курамочи выдохнул охватившее его волнение и снова подался вперед, прислушиваясь к дыханию Миюки, очерчивая взглядом его тело, чтобы уловить любой отголосок боли и вовремя остановиться. Когда у них был первый раз, Миюки подготавливал Курамочи долго, хотя позже оно казалось не таким уж и «долго». Просто когда тебя вылизывает изнутри гладкий горячий язык — и время, и восприятие как-то теряют свою однозначность и форму. Поэтому всегда кажется бесконечно долго и много, и в то же время неимоверно быстро и мало, и всё, что ты можешь, это просить еще. Если остаются силы хотя бы на то, чтобы что-то сказать. У Курамочи этих сил не находилось. А вот у Миюки каким-то образом нашлись. — Давай уже, — велел он, и Курамочи только сейчас заметил, что стоял, плотно прижавшись к заднице Миюки, а сам интуитивно поглаживал его поясницу и бока, стараясь отвлечь. — Потерпи, — веско возразил Курамочи. Конечно, он бы сейчас с радостью, не сдерживаясь, вытрахал из Миюки и его приказной тон, и его язвительность. Но он давно для себя решил, что первый раз для Миюки будет таким, что он потом сам захочет повторить. Хотя Курамочи и представить не мог, что от ничего не подозревающего населения города их в этот момент будет отделять какая-то жалкая шторка, которая колышется, стоит кому-то с той стороны пройти мимо. — Вообще-то, к твоему сведению, я не неженка, — сказал Миюки. — И если не кончу в ближайшее время, у меня яйца разорвутся к чертям собачьим. Курамочи не сдержался, победно ухмыльнулся. Это ощущение он знал хорошо, когда Миюки, поддаваясь своей извращенной фантазии, не давал кончить ни ему, ни себе. Останавливался и ждал, пока близкий оргазм не отступит, затем двигал бедрами еще несколько раз — тягуче и неторопливо — и замирал снова. Сейчас бы Курамочи с удовольствием повторил издевательские, изнурительные эксперименты Миюки, но… Он давно для себя решил, что в первый раз всё будет иначе. Кроме того, выдержка у Курамочи хоть и героическая, раз уж он по собственной воле встречался с Миюки, но всё же не безграничная. По крайней мере, в нынешней ситуации, глядя на голого Миюки и чувствуя его внутренний жар собственным членом, Курамочи понимал, что эта выдержка испарялась, как капля воды на раскаленном асфальте в полуденный зной — почти мгновенно. Курамочи твердо взялся за бедра Миюки, подался назад, наблюдая, как обволакивают его член плотные мышцы, не в силах оторвать от этого зрелища глаз. И вошел снова до самого конца, вжимаясь в Миюки. И когда слух уловил тень стона, задушенного в кулаке, Курамочи понял, что больше не может ждать. Он двигался плавно и глубоко, почти вминая Миюки в зеркало. Тот опирался на него, оставляя недвусмысленные тусклые, почти незаметные отпечатки своих ладоней. Сейчас незаметные, а очень скоро, когда их станет много один на другом, пожалуй, две его пятерни красноречиво будут проступать на некогда идеально чистом стекле. Стенки кабинки сотрясались, и можно было бы попросить Миюки не налегать на них так, а то чего доброго вся эта хлипкая конструкция развалится. Но воздуха для слов не нашлось, и самих слов не нашлось тоже. Разум отступил, отдавая сознание во власть возбуждения. Миюки запрокинул голову назад, щеку и нос защекотали отросшие волосы. Они пахли корицей, и этот запах, черт возьми, всегда распалял, потому что принадлежал только Миюки. Не то чтобы у него был какой-то редкий шампунь, нет, совершенно обычный, и Курамочи иногда сам его использовал. Только понюхать собственную голову он априори не мог, к чужим никакой страсти не имел, а вот подойти к Миюки сзади, зарыться пальцами в мягкие пряди… Курамочи, временно потерявшись в воспоминаниях, не сразу заметил внимательные глаза Миюки. Тот следил за ним через зеркало мутным плывущим взглядом, наблюдал, как Курамочи кусает губы, сдерживая в глотке любой звук. — Чего? — коротко выдохнул он, замедляя темп, давая себе шанс — мгновение — немного передохнуть, прийти в себя. — Да ничего, — самовлюбленно ухмыльнулось отражение. — Смотрю, как ты покраснел от счастья, — язвительно сказал Миюки и в ту же секунду с подачи Курамочи — тот стиснул его бедра и загнал в него так, что сам едва не повалился на его взмокшую спину — Миюки приложился подбородком о стекло, но только выглядеть стал еще самовлюбленнее. Дорвался, гаденыш, нашел в себе упрямства поехидничать даже в такой момент. — Тут дышать нечем, — невозмутимо ответил Курамочи, — так что заткнись. — А если не заткнусь? — поинтересовался Миюки, но обещания Курамочи «найти, чем заткнуть» ждать не пришлось. Курамочи обхватил Миюки одной рукой поперек живота, другой сжал мягкие волосы в кулак и потянул на себя, заставляя выгнуться, податься назад, открывая белое горло и подвижный кадык, когда Миюки сглатывал. Он тихо зашипел какие-то ругательства, но все равно подставился, пошло раскрываясь каждому толчку и не сопротивляясь, потому что, видимо, Курамочи единственный, кому Миюки не может сопротивляться серьезно. Идеально. Именно так, как было в фантазиях Курамочи. Миюки дышал отрывисто и часто, Курамочи видел в отражении, как он облизывал губы языком — мокрым, блестящим. Этих губ нестерпимо захотелось коснуться, и Курамочи не видел причин сдерживать свои желания. Не сегодня. А если быть совсем честным — никогда. Он отпустил волосы Миюки, с нажимом провел по скуле и всей ладонью взялся за подбородок. Зубы царапнули подушечку указательного пальца, Курамочи прижался к горячему телу — вжал это тело в себя, — отдаленно слыша придушенное рваное дыхание и глухие шлепки кожи о кожу. И туманно думал: вот что значит — взять Миюки Казую. Взять так, как не может никто. Когда Миюки прикусил палец — не больно, но вполне ощутимо — и нахально начал скалиться через зеркало прямо Курамочи в лицо, он уже почти собрался с силами, чтобы ответить. Словом или действием, чем угодно. А через секунду самого кончика коснулся гладкий скользкий язык. И Курамочи на полном серьезе решил, что сейчас рехнется. Он беспомощно уткнулся Миюки в плечо — попросту закрыл себе рот, чтобы не застонать, — и к указательному пальцу добавил второй, подставляя их под мокрые обжигающие ласки, проталкивая глубже, ведя по ряду зубов, чувствуя проскальзывающий между пальцев язык. Рот Миюки, горячий, как печка, начисто лишал здравомыслия. Миюки дрочил себе и вылизывал пальцы Курамочи с жадностью, будто был голодным, будто для него сейчас не существовало ничего, кроме этих пальцев. А спустя бесконечные секунды и минуты наслаждения до Курамочи дошло, что именно этими пальцами он растягивал Миюки. И Миюки бесстыдно их сосал, зная об этом. Податься назад Курамочи едва успел. Отстранился и следом навалился на Миюки, вжался в него всем телом, пачкая спермой его спину и свою футболку, но было плевать на такую чепуху. Вообще на всё плевать, потому что пальцы всё еще плавились у Миюки во рту, и это было невероятно круто. А потом Миюки задышал часто-часто и содрогнулся, кусая пальцы до боли. Чтобы заглушить стон, понял Курамочи и отважно терпел, чувствуя дрожь Миюки, чувствуя его огненное дыхание на своей руке. Грохот крови в ушах отступал медленно и неохотно, пропуская в сознание окружающие звуки: разговоры, шуршание одежды в соседних кабинках. Неясная мысль проскочила, что слышимость здесь глушилась лишь общим количеством звуков, они накладывались друг на друга, смешивались с заразительным смехом каких-то детей, и, в принципе, скопом создавали сплошной единый гул. Так что, вроде бы, можно особо не париться. Курамочи с неохотой отлепил себя от Миюки, глянул на заляпанную футболку. Подумал немного и легкомысленно забил. Впитается, высохнет, и как будто ничего и не было. Курамочи натянул трусы и только после этого поднял взгляд. По зеркалу медленно ползли вниз густые белые кляксы. — Чем будешь вытирать? — пытаясь успокоить дыхание, поинтересовался Миюки. И Курамочи был уверен — этот засранец заляпал всё специально. — Признавайся, ты нарочно, — Курамочи застегнул молнию на своих джинсах, поправил одежду. — Я? Да с чего бы? — наигранно удивился Миюки, стараясь говорить не слишком громко, а потом и вовсе наклонился к Курамочи: — Когда тебя трахает твой парень, разве есть время на такие нелепые мысли? — прошептал он и оскалился почти торжественно. Негодяй. — Ага, заливай мне тут, — Курамочи пихнул его локтем и сразу же придержал, потому что Миюки едва не повалился на пол, запутавшись в новехоньких джинсах, которые болтались внизу на щиколотках, как кандалы. И зачем только ногу обратно во вторую штанину засунул? Или случайно получилось… Курамочи терпеливо выдохнул. Сейчас Миюки можно простить его врожденную манию к злорадству. Курамочи порылся в карманах — кажется, во всех, которые вообще нашел на штанах, толстовке и ветровке. Жалкая мятая салфетка из пиццерии обнаружилась в рюкзаке. — Какой ты запасливый, — подтрунил Миюки. Курамочи состроил злобную физиономию, но ничего не сказал. Склонился только у зеркала, вытирая последствия примерки новых джинсов. Вообще, стоило бы, пожалуй, заставить это сделать Миюки. Но тот растёкся на мелком сидении — расслабленный, удовлетворённый, вымотанный — даже глаза прикрыл. Хорошо хоть трусы натянул. И Курамочи прекрасно его понимал. После недели разлуки, бурной ночи и пары часов сна такие подвиги казались слишком даже ему. Хотя всё равно было круто. Чертовски круто. — Давай, вытряхивайся из своих новых джинсов, — сказал Курамочи. На штанине темнели несколько мокрых пятен, и вернуть такой товар обратно на полку магазина было бы, пожалуй, чересчур. Даже для Миюки. — Может, ты сначала вытряхнешься сам из моей примерочной? — в ответ предложил Миюки, но лениво потянулся вниз, стаскивая с себя еще не приобретенную обновку. Курамочи попытался зажать улыбку губами, правда едва ли у него получилось. Накинул ветровку, ухватил рюкзак, салфетку предусмотрительно сложил, спрятал в кулаке. И аккуратно выскользнул за плотную шторку. И было почти фиолетово на заинтересованные взгляды работниц торгового зала, столпившихся у зоны примерочных. Больше всего Курамочи сейчас хотелось вкусно и сытно поесть.