Напоминание

Третий курс окончился быстрее, чем ожидалось — гораздо быстрее. Зелень шуршала, щекотя открытые ставни окон на балконе. Прохладный ветер гулял по квартире, пуская пыльные, старые шторы в пляс. Тепло: конец июня и приятное внутри чувство от закрытой сессии и защищенной курсовой работы. Даня совсем осунулся и побледнел, улыбаясь Руслану широко-широко, довольно; Усачев спустя столько времени решил расслабиться с ним вместе. Конец третьего курса — дальше только напряженная работа, можно было и отпустить себя раз. Наконец-то вместе — наконец без всей этой «нормальной» гречки и серой, приевшейся мины. Рыжий предостаточно наблюдал за ним: Рус внезапно перестал недовольно шипеть, но и деньги больше не давал — приходилось занимать у знакомых, знакомых тех знакомых и далее по списку. Народу за столько времени юноша узнал предостаточно, благо, не ломились на квартиру и не возникали по пустякам. Шумела старая переносная колонка — Даня не стал говорить, что вытащил ее из шкафа Кшиштовского, иначе ссоры не избежать — меньше всего он хотел ругаться с Русом. Впрочем, хватило аппаратуры не надолго. Усачев вообще очень изменился: стал спокойный, как удав, занимался свои делами, учился. Поперечный же к черту забил на холсты и краску — элементарно не было денег, хотя ладно, желания тоже. Миша жил в его голове попеременно с Региной, заменяя ее порой в совсем неподходящие моменты, но он уже привык — лучше так, чем не видеть Кшиштовского совсем. Всё совсем странно устаканилось, вину зажевало, как старую кассету: никто никого ни в чём не обвинял, потому что стало совсем наплевать. Рыжему плевать на женщину Усачева, похожую на Мишу глазами и чертами лица, а студенту плевать на то, что Поперечный умирал от наркотических веществ быстрее ожидаемого. Не за чем переживать за бессмысленные вещи вроде совести, верно? Верно. Правда, для одного это был голос разума, а у другого тянущееся в полтора года снисхождение.  — Дань, всё хотел спросить, — Рус устроился на кухне рядом с Данилой, готовящим всё к их маленькому, не особо длительному полету. Как в старые добрые. — А вы с Региной давно расстались?  — Относительно недавно, — пробормотал рыжий, держа ложку над огнём. Руслан колоться не собирался, довольствуясь марками. Даня ничего против не имел, конечно, но его уже не брало.  — Почему расстались?  — В глаза было стыдно смотреть. В какой момент они начали обсуждать личную жизнь Спунтеймера, он не понял — да и не хотел понимать. Рука противно дрожала, зажатая в зубах сигарета замерла в уголке губ — хотелось покурить вместе с Усачевым. Как будто маленький, никому не нужный, но обязательный обряд — всё «как раньше», сегодня особый день. Мысли перетекали тухло и медленно, волосы отросшими прядями спадали на глаза — следовало уже давно постричься, а лучше и побриться. Данила соврал дважды: Регина бросила его, потому что внешний вид выдавал его с потрохами, да и расстались они месяца три назад, когда, целуя девушку, переключатель в голове Поперечного сработал не так, как следовало бы. Вспоминался Миша и его красивые, карие глаза — Регина смотрела на него недоумевающе, глаза были слишком светлыми. Это раздражало — будто несоответствие оригиналу. Сердце девушки было разбито, но даже на это был как-то всё равно — спасение утопающих дело рук самих утопающих, а в помощи он больше не нуждался.

***

Отпустить себя после столь большого воздержания было очень… странно. Всё размывалось, но не плыло: рыжий был смешным до сведенной в судороге улыбки, до идиотского смеха и безумного, непрекращающегося потока мыслей. Наверное, это просто химия. Наверное, стафф уже далеко не лучшего качества, ведь у Поперечного больше нет денег. Наверное, всё слишком пульсировало перед глазами. Курить на балконе было вновь ностальгично: та же теплая погода, то же футбольное поле — уже та же идиотская, почти щербатая улыбка. И наплевать как-то вроде, что курил тот совсем не как Кшиштовский — сценарист окончательно перекочевал в голову юноши. «Безразличие убивает», — говорил сценарист, щурясь на солнце, — «я знаю, что ты не такой». Руслан вновь думал о Мише слишком много, наверное, из-за нахлынувших воспоминаний — просто это конец сессии, и он безумно устал. Сценарист был по-настоящему добр к нему, и сейчас Рус не подпускал никого ближе нужного — даже Катю, а может и её в особенности. Была ли она похожа на Кшиштовского? Скорее нет, чем да. Смущало ли это Руса? Ни капли. Ример была прекрасным человеком, спасительным островком в море переполняющих чувств, которые показывать, безусловно, никому нельзя. С Катей спокойно: девушка способствовала его полнейшему выздоровлению. Мысли вновь улетали совсем не в то русло, думать становилось слишком залипательной роскошью — нога словно по привычке задергалась, очищая разум от ненужной расфокусировки внимания и зрения. Впереди ещё год, и он — квалифицированный специалист. Что оставалось дальше — история без конца. Работа в типографии? Семья? Наверное, да — так делали все, так сделает и он. Но Миша, безусловно, неодобрительно покачал бы головой. Это не в его духе проживать так свою жизнь. Он наверняка бы стремился к звездам, желая оставить после себя что-то большее, чем труп. Шедевр? Руслан готов был поспорить, что Кшиштовский уже его написал, но поспешно выбросил в мусорное ведро, скомкав лист, а может даже порвал. Миша странный — Миша завораживающий. Сколько идей у него умещалось в голове? Сколько гор он мог свернуть на своем пути, будь немного увереннее? Как много наград бы забрал на фестивалях? Десятки — нет, сотни! Кшиштовский очаровательно щелкал Руслана по кончику носа, проказливо улыбаясь. Миша был почему-то постоянно рядом, что сейчас, уйдя с головой в воспоминания, возвращаться к реальности, где его не существовало уже как полтора года, совсем не хотелось. Ни к Ример — хотя она правда старалась быть прелестной. Ни к Даниле — он, вероятно, жил с этим чувством все это время. Но Усачев помнил больше: он был его первым другом. Или это Миша был его первым другом? Другом? Разве другом? Разве нет другого понятия для близости между людьми, когда понимаешь друг друга с одного лишь взгляда? Разве это называлось просто «дружбой»? Звучало как-то даже жалко. «Друг». «Люблю тебя как друга». Если ты любишь человека как друга, то, значит, ни черта ты его не любишь и обманываешь, а может и предаешь. Руслан предавал кого-то? Наверное, да, но он этого не помнил — не сейчас, по крайней мере. А предавали ли его? Да, Миша ушел, не предупредив, сбросив на него все, что не успел или не хотел заканчивать. А оно нужно студенту, его хоть раз кто-нибудь спрашивал? Никто его ни о чем не спрашивал и, видимо, не собирался спрашивать.  — Ты чего, завис? — усмехнулся Поперечный, заметя его расфокусировавшийся взгляд. Ну вот, опять залип.  — Нет, — промычал Усачев, облизывая губы. Хотелось пить, а лучше перекусить. — А ты чего?  — С-сука, — фыркнул рыжий, держа шприц в ладони, разглядывая предплечье. — Не могу найти вену. Взгляд наткнулся на бледного Данилу, сидящего напротив в кресле. В гостиной. Как они здесь вообще оказались? Руслан чего-то не припоминал. Завибрировал телефон — пришло сообщение от Кати: «Спустись, я отдам тебе свои тетради». Тетради? А, точно — он начал учить французский ради Ример. Психотерапевт сказал, что новое хобби — неплохая идея. Для чего? А, чтобы отойти от «негативного» образа Миши, засевшего в его голове. Нужно спуститься вниз, забрать. «Я стою, жду тебя», — пришло уведомление вдогонку. Пробормотав что-то про Катю, Руслан на ватных ногах начал обуваться, глядя на потуги рыжего найти вену. Это было даже забавно, отчего вылетел глупый смешок. Даня поднял глаза, недовольно поджимая губы. Ну и идиот, боже — смотрел на него, как на придурка, а сам хоть видел, как выглядел со стороны? Поперечный вообще смешной до болящих скул: оброс, судя по всему, желая отрастить бороду, как у Миши. Ладно, признаться честно, порой он правда выглядел очень похоже на него, но Руса это больше не раздражало — Руслан просто молчал, у него что, своих дел нет, раздражаться из-за внешнего вида соседа? Буркнув, что он скоро вернется, Усачев поспешил вниз, держась за перилла. Катя ждала внизу, а Даня — наверху, что иронично. Девушка держала тетради в ладони, обняла Усачева вместо приветствия. Она всегда занятая: всегда читала книги, что-то изучала и часто ездила по разным студенческим мероприятиям. Ример начала о чём-то говорить, однако Рус не особо вслушивался — не видел в этом смысла. Грузить себя — себе же дороже. Вместо этого он рассматривал лицо девушки, задумываясь, что было бы, если на ее месте был Кшиштовский. Учил бы он языки? Спорно, наверное, нет, но путешествовал бы точно. А ещё много читал. С Мишей было так весело, притом неважно, когда и где. Кшиштовский широко улыбался, хлопал по плечу, а ещё лежал обычно рядом на диване, когда головой они были явно не в этой вселенной. Ример, хоть и была похожа на него, но подобным взаимопониманием похвастаться не могла — Катя была просто хорошей, а от Миши, кажется, срывало башню. С ним можно был зашторить окна, наплевать на всё, а потом любопытно наблюдать за прохожими, придумывая каждому свой глупый голос и не менее нелепую историю. Кате такие занятия явно были не по вкусу — она в вечном развитии и самопознании. Неужели Данила заразил его чертовыми бабочками? Или это просто ностальгия? Черт его разберешь. Такое ощущение, что они стояли целую вечность, а Ример всё не прекращала говорить — Рус обнаружил к своему удивлению, что даже ей что-то отвечал. Она наклонила голову на бок, глядя на студента внимательно.  — Как ты себя чувствуешь? — спросила девушка заботливо. «Лучше некуда, размышляю, как замечательно на твоем бы месте смотрелся мой мертвый лучший друг», — думал Рус. Но ответил:  — Нормально, — потому что правду ей знать не стоило. — Немного выпил, празднуем с Даней окончание сессии.  — Точно всё хорошо?  — Всё в полном порядке, Кать, — вторил Рус, мягко улыбаясь.  — Ну, я тогда пойду. Хорошо вам повеселиться, — она улыбнулась в ответ, обняв на прощание и отдав тетради, и направилась куда-то в сторону арки, выхода из их маленького района. Руслан, возможно, и хотел бы что-нибудь сказать, но не смог. Оставалось только подняться наверх и в очередной раз усмехнуться лохматости Поперечного. Материал он прочтет, конечно, позже, кто вообще учил бы французский накуренным? Никто, наверное, кроме Кшиштовского — почему-то верилось в это гораздо больше, чем в то, что рыжий всё же нашел вену. Хотя сколько они болтали? Часа два, судя по ощущениям. Ступеньки были бесконечными, уходящими на их — то ли Руса и Дани, то ли Миши и Руслана — четвертый этаж. Дверь поддалась легко — парень не закрывался.  — Ну что, как твои успехи? — усмехнулся Руслан, снимая обувь. Но почему-то никто не ответил.  — Дань? — позвал соседа Усачев вновь, однако ответом вновь была тишина. Сглотнув, он кинул тетради на тумбу в прихожей, аккуратно ступая по стертому ворсу ковра в прихожей. Коридор стал длиннее, тревога билась где-то в горле; руки вновь дрожали. В гостиной он увидел то, чего боялся больше всего — на ум сразу пришел худший вариант развития событий. Рыжий валялся на кресле, не мигая. Студент тут же начал измерять пульс, в ужасе бормоча что-то. Ну же... Ну же! Зрачки расширенны, шприц лежал на полу; вену юноша всё-таки нашел. Ни дыхания, ни пульса… Нет, да быть не может! Паника накрыла с головой, съеденный обед полез наружу: ровно в тот момент до него окончательно дошло, что Поперечный мёртв. Передоз — второй в в этой чертовой квартире. Уже второй его друг лежал мертвым телом, глядя сквозь Руса. Как так получалось, что он уже во второй раз оставался один в тишине наедине с трупом дорогого ему человека? Даня мертв — последняя нить, соединяющая Руслана с Мишей, оборвалась. Дальше уже нет ничего — пустота и вырывающиеся рвотные массы, смешивающиеся с соплями и слезами. Голова безумно кружилась, студент судорожно пытался сообразить, что ему сейчас нужно сделать, ведь выхода всего два. Первый — вызвать скорую. Рыжий уже навряд ли дождётся помощи, вдобавок придётся вызывать полицию, а там и конец для Усачева. Что его ждало? Тюрьма за труп в гостиной и уйму наркотиков, что хранил Поперечный. Какой после этого выход может быть?! Безысходность накрыла с головой, обвивая шею нехваткой кислорода. Руслана трясло. Конечно, тогда оставался второй путь, который… господи, просто… нет, у него нет выхода. Остаться живым ради чего? «Нормальной» Ример, работы в типографии — и то не факт, после тюрьмы его могло не ждать ни первое, ни второе. Нужно просто решиться, ничего такого, верно? Он сделает всё правильно. Да, в этот раз поистине правильно. В лучах заходящего солнца блеснула бляшка ремня, отбрасывая блики. Другого выхода нет. Руслан никогда не был «нормальным», он никогда и не хотел действительно этой серой жизни — ему просто хотелось оказаться рядом с Кшиштовским, держать его за руку, курить на балконе и не думать ни о чём. Хотелось читать его день за днём, смеяться вместе над прохожими, ловить каждое его слово, пока он был жив. Господи, Миша, если бы он только был жив, если бы Усачев тогда успел — не было бы этого всего. Даня не превратился в торчка, а Руслан — в подобие человека. Если бы он тогда успел, всё было бы иначе. Дрожащие руки вытаскивали из петель джинсов ремень, дрожащие всхлипы вырывались наружу. Он не хотел никому такой судьбы — Руслан просто хотел, чтобы всё было как раньше. Где был Кшиштовский с его карими глазами и щербатой улыбкой, где был бы Поперечный, восторженно глядящий на сценариста. Рус правда не желал никому такого, но выхода нет. Возможно, так будет лучше для всех: для волнующейся матери, которой он причинял неудобства и заставлял волноваться, для друзей, перед которыми строил из себя безразличного идиота, для Кати, что достойна лучшего. На ватных ногах он ввалился в прихожую, глядя на крючок для верхней одежды — самый высокий, самый подходящий. Это, наверное, конец — конец его истории, которая почему-то оказалась ещё более жалкой по сравнению с судьбой рыжего — тот всё так же мутно смотрел сквозь стеклянную дверь, будто бы выглядывая, правда ли Усачев собирался сделать то, что задумал. Ремень обвил шею, лязгая бляшкой на одной из первых прорезей — туго. Это правда конец. Миша ушёл первым, Поперечный — вторым. А Руслан их просто догонит, и всё будет хорошо. Да, точно, сценарист всегда говорил, что всё будет хорошо — значит, сомневаться нет повода. Так будет лучше для всех — для него в первую очередь. В этот раз он вправду один, потому что больше никого не осталось. Крючок зацепил последнюю прорезь — Рус встал на цыпочки, начиная задыхаться от паники. Не нож или прыжок из окна, потому что Миша хотел бы покончить с собой именно так — как-то упомянул, что наверняка предпочел бы петлю. Хоть последнюю чертову вещь в своей жизни он сделает так, как хотел бы этого Кшиштовский. Однако носок соскользнул с обуви, на которой стоял студент, отчего тот потерял равновесие, повиснув на ремне, задыхаясь. Не специально — абсолютно случайно, как и все до этого. Ладонь смахнула тетради на пол, пока парень хватал воздух. Нелепо и глупо: Руслан остался один. Но ничего не изменилось: дети по-прежнему играли в футбол, как раньше, солнце светило, а шторы танцевали на ветру. Не изменилось ничего, абсолютно ничего — лишь прибавилось пару трупов. Люди так же гуляли по улице, радуясь прекрасному июньскому вечеру, кассиры в магазинах продавали энергетики шкетам, преподаватели уже отбубнили свои лекции, а вагоны метро продолжили прибывать на станции. «Человек умирал только от пустоты — вместо органов чувства, вместо крови — разжигающееся вдохновение. Хочешь жить? Чувствуй». Только вот Усачев не чувствовал ничего последние минут тридцать, свисая на петле. Телефон завибрировал в кармане, высветилось сообщение: «Прости, совсем замоталась, отдала не те тетради. Не против, если я их сейчас заберу?»