Разрушения. Расходятся кровавыми разводами по телу

Синдзи страшно. Он старается быть для всех храбрым и сильным — он старается, чтобы быть достойным. Еве плевать, что он на самом деле трус. Она живая, и Синдзи знает это. А еще он чувствует, что она всегда готова его защищать. Не потому, что он дитя или особенный — просто потому что это Синдзи. Он впервые за долгое время чувствует себя в безопасности. Но лишь на недолгое мгновение, потому что ангелы нападают, нападают и нападают снова — они убивают, они разрушают — "Они должны подохнуть. Порви их на кровавые ошметки. Выпотроши, раскромсай их плоть", — Синдзи не знает собственные ли это его мысли или же это воля Евы. Но он все равно должен, и не важно, кому это из них нужно. Тоджи появляется в его жизни неожиданно, как летний снег на голову, и сразу же называет Синдзи придурком и бьет по лицу: Тоджи, кажется, его ненавидит. Синдзи все равно, он просит: "Держись от меня подальше", — бесстрастным, холодным голосом. Как из гроба. Тоджи не держится. Тоджи не обращает на него внимание. — "Хэй, мелочь, уйди с дороги". — "Синдзи, ты придурок, знаешь?" — "Синдзи". Синдзи. Синдзи. Синдзи. (Вообще-то, обращает.) Синдзи красивый: и не только потому, что лицо как у девчонки, не потому, что тело у него хрупкое и наверняка нежное — совсем, как нравится Тоджи, совсем, как он его представляет — когда перед глазами все идет маревом, и он произносит имя Синдзи губами в темноте, потому что сон не идет. Хочется всегда сорваться, выбежать, как последний дурак, не закрыть двери и побежать к нему — и целоваться, целоваться, целоваться — как в книгах. Чтобы Синдзи отвечал. Пусть даже робко и невинно — какая разница, все равно Синдзи сводит с ума — Тоджи кажется, что он готов накинуться, когда они остаются вдвоем. Он мельтешит рядом, втирается все ближе, и однажды Синдзи ловит себя на мысли, что Тоджи — его друг. — Мужи-и-ик, давай ко мне завалимся? У меня отличный фильмец! — Тоджи кладет свою руку Синдзи через плечо и жмется к нему всем телом. Теплый. И Синдзи понимает, что Тоджи милый, добрый — классный. Друг. — Да, конечно, — Синдзи улыбается, прикрывает глаза. Кажется, что так всегда было: защита миллионов человек на плечах, боли в голове, сильные руки Тоджи на его талии, которые непонятно как там оказались — не то чтобы Синдзи был против. — Класс! — он шумный: вечно таким был, таким будет. Эта постоянность, эта уверенность, она придает Синдзи сил, она позволяет ему не бояться ничего (и всего сразу). Синдзи кивает, Тоджи рассказывает глупые истории, шутит по дороге до его дома, а потом они заходят в магазин, потому что они любят разную еду, так что того, что нравится Синдзи, у Тоджи в квартире не было. — Чувак, — говорит внезапно, когда поворачивает ключ в замочной скважине — правда совсем неожиданно, поэтому Синдзи мелко вздрагивает всем телом и отчего-то стыдливо поднимает на Тоджи глаза: — Что такое? — Спасибо, что ты рядом, — и он открывает дверь и впускает первым Синдзи, который еле ноги переставляет, у которого горят щеки, который чувствует себя дураком. Тоджи ставит пакеты и их рюкзаки (никогда не позволяет Синдзи ничего носить, не разрешает перетруждаться — он очень заботливый) на пол и ритмично разувается: вешает спортивную куртку на крючок в прихожей, снимает кроссовки. — Я чертовски голодный. Приготовишь чего-нибудь? В конце концов, Синдзи так много раз это делал, что теперь просьба кажется странной, неуместной и очень формальной — ведь он никогда бы не отказал. — Конечно, только руки помыть, — Синдзи скидывает обувку небрежно, зацепив ее, отчего та перекосила коврик, о который вытирают ноги. Он просит прощение и собирается было поправить, но Тоджи его останавливает: "Да я сам, иди руки мой". Синдзи не находит в себе сил отказать. Он моет руки. Дважды. Чертовы нервы, пальцы подрагивают, Синдзи набирает в легкие воздуха, мерно выдыхает, и силится, чтобы выйти из ванной. Тоджи ждет его на кухне: "Вдвоем быстрее управимся!" И Синдзи не рад: он мог бы привести дыхание в норму, а сердце наверняка бы перестало так шумно отдавать в горло вибрациями, пока он был бы отвлечен стряпней, но. В его бестолковой жизни всегда было много но. Тоджи поправляет ежик на голове пятерней: — Что-то не так? У тебя такое лицо... — Просто странно себя чувствую с самого утра, — врет Синдзи и машет рукой в воздухе, мол, просто глупости, — словно сплю. — Такая наглая. Наглая ложь. Не то чтобы ему было стыдно. — Тебе стоило сказать раньше, — Тоджи подошел ближе, приложил руку к его лбу. — Мы бы тогда... — Все нормально, — перебивает его Синдзи, потому что Тоджи всегда несет на таких моментах: когда речь заходит о здоровье, особенно если Синдзи. — Прости, я... — Спалишь кухню, если я пойду отдохну, поэтому не волнуйся, — Синдзи кладет ладонь на его грудь, чтобы отодвинуть. Он знает, что можно было обойтись и без этого, но просто хочется. А Тоджи не настолько проницателен — пусть это и нечестно со стороны Синдзи, но он принимает в себе именно такого человека. Он в курсе, что он не самый лучший мальчик из этого мира. — Я же потом отдохну. — Да, извини, что, ну, я такой болван. Тоджи всегда старается во всем угодить, не думая о себе, и Синдзи и вправду чувствует себя важным рядом с ним, нужным, защищенным. Он нарезает овощи, а Тоджи набирает воду в кастрюлю, а потом достает мясо из пакета: — Говядина или свинина? — А что ты хочешь? — А ты? Тоджи слишком много для него пытается сделать. Даже в таких мелочах — сейчас это кажется фанатизмом, и Синдзи чувствует стыд, потому что он хочет быть сильным, и он хотел бы быть... ему всего лишь хочется что-то для него сделать тоже. Он не слишком многого просит. — Я люблю и то, и другое, так что можешь выбрать, что хочешь, — все-таки врет Синдзи искусно (или же Тоджи просто доверчивый, но неважно). — Я люблю свинину вот, так что ее. — Отлично, — Синдзи улыбается ему. Отлично — он потерпит. Свинина ужасна на запах и вкус для него, но для Тоджи он потерпит. Отлично — Тоджи тихо смеется в ответ. А Синдзи режет, блять, палец до крови. Что за день. — Черт! — Тоджи спохватывается слишком резко, и Синдзи понятия не имеет, что ему делать: рана глубокая, крови много, она красная, быстро вырывается из пореза, который горит болью. Тоджи не долго думает. Возможно, просто инстинктивно. Потому что никто бы не засунул палец другого человека себе в рот. Они замирают, смотрят друг на друга; до Синдзи доходит понимание: это тот самый момент — теперь между ними все натянуто до предела, теперь они не друзья. Теперь Синдзи чувствует его язык. Рано или поздно это должно было случиться, но кто же знал, что так глупо и по такой нелепой случайности? Тоджи, не увидев сопротивления, оттаял. Он взял палец в рот целиком, а потом наполовину выпустил и уперся языком в подушечку пальца, откуда текла соленая на вкус кровь. — Т-Тоджи!.. — Синдзи попытался вырвать руку, но Тоджи крепко держал ее чуть ниже запястья. В его уверенном взгляде читалось: "Поздно". — Там же кровь! — руку он больше не тянет, но хочется остановить хоть как-нибудь. Тоджи едва заметно улыбается уголками губ и бережно касается раны языком. Возможно этому было какое-то объяснение, до того, как Синдзи вторую руку запустил Тоджи в волосы, а тот прикрыл глаза. Синдзи погладил его за ухом, большим пальцем провел по брови — все это безумие. Тоджи наконец отпускает его руку, уверенно смотрит на него, буравя взглядом: — Поцелуй меня, — Синдзи едва смог услышать. — Я... я не могу?.. — язык так заплетается, что слова путаются, и Синдзи не хочет говорить вообще ничего — наверное, он выглядит смешно. — Ладно, — Тоджи приближается к его лицу и тычется своим носом в его, веско говорит: — Тогда я сам. Он целует мягко и до очертения робко, до дрожи — Синдзи замирает. А Тоджи его крепко обнимает, прижимая к себе, и кусает за губу, углубляет поцелуй и шумно дышит. Синдзи чувствует вкус собственной крови — он в оцепенении, но Тоджи, казалось, это не волновало: он гладил его по спине через ткань рубашки, массировал шею чуть ниже затылочной впадины. Синдзи потерялся в ощущениях. Тоджи поцеловал в подбородок, щеку, в висок, облизал ушную раковину. Он прошептал: "Какой же ты красивый", — и зацепил зубами нежную кожу на шее — тогда Синдзи рвано вздохнул. Когда Тоджи оторвался от него и заглянул в глаза, он выглядел не менее удивленным, чем сам Синдзи. Кровь из раны больше не текла. Они об этом не говорили, Тоджи вел себя как и всегда, поэтому Синдзи для себя решил, что ему просто показалось. После второго фильма у Синдзи начали закрываться глаза, и он позволил себе откинуться на диван. Из дремы его вырвала срочная тревога посреди ночи, сообщение об угрозе и приказ немедленно явиться в NERV. Уже на месте отец сказал, что Тоджи пилотировать не разрешено, так как он еще не прошел подготовку. В принципе, Синдзи хватит и одного. В принципе, Тоджи это не устроило. Но никто его не стал слушать: Синдзи забрался в капсулу, а когда Тоджи пошел его останавливать, его перехватила охрана. Синдзи выдохнул, и его вместе с Евой вывели на поверхность. Разрушенные здания, обвалившиеся мосты, расплавленный асфальт — то, что Синдзи видит не в первый раз; но в каждый из них ему страшно. Он ступает по самому краю, и земля под ним трещит, раскалывается, сожженная, испещренная дырами и черная, обратившаяся в сажу, она пахла гарью, смертью, болью. Душа Синдзи наверняка пахнет так же: такая же израненная. Он ничего не чувствует, когда контролируя Еву, он отрывает Ангелу руку, когда тот орет пронзительным воем самого настоящего чудовища. Когда из него вырывается струя синей крови, Синдзи не чувствует ничего, и в его голове лишь: "Сдохни-сдохни-сдохни". И Синдзи в капсуле орет: — Сдохни же!! Но жидкость давит все его слова, как тараканов. Ева просто орет оглушительно, перебивая рев чудовища, распластавшегося под ней. Она отрывает ему вторую руку, переломив ее в локте так, что та разломалась на два куска. И кровь. Много-много. Синдзи чувствует облегчение, в глазах темнеет. Ева входит в бешенство и действует сама, вырывая органы, поедая их. Синдзи чувствует ее растущую мощь, и больше ничего. Синдзи — чудовище. Синдзи — настолько уже плевать, что это бездушно, что Ангел тоже живой и боль чувствует. Синдзи — хуже всех этих существ, поэтому он их убивает. Он убьет их всех. Ангел уже мертв, распотрошенный; капсулу с Синдзи катапультируют в экстренном порядке, и он засыпает. Чтобы потом проснуться на больничной койке, что нисколько не удивляет. Через несколько часов его точно отправят домой, поставив два укола: один ниже поясницы, другой в плечо. Синдзи хотел было встать, но почувствовал на ногах тяжесть. И нисколько не удивился, увидев согнувшегося в спине спящего Тоджи. Он сидел на стуле, но, видимо, не дождавшись, он уснул сам. Синдзи улыбнулся. Синдзи провел рукой по его темным жестким волосам, и Тоджи открыл глаза, поднялся с постели и нормально сел, прогибаясь в спине. Они сидели в тишине, Синдзи комкал одеяло пальцами, и, наконец, Тоджи обвинительно сказал в его сторону: — Я волновался. — За меня? — будто это неочевидно. — За тебя, — подтверждает Тоджи и придвигает стул ближе к больничной койке. Синдзи опустил голову, челка спала со лба, теперь не было видно его выражения лица — о чем он сам прекрасно знал — из-за падавших на него теней. — Прости. — Я люблю тебя, — как ножом. — Только не умирай, я не смогу без тебя, — словно вырезает легкие. — Синдзи, — доставая их точным хирургическим движением. — Прости. — То, что я сделал... тогда я, я хотел этого, понимаешь?! — он кричит. — Я-я не приму твоего отказа!.. И твоей смерти тоже, — он поспешно добавляет это дрожащим голосом и хватается за холодные бледные руки Синдзи своими, теплыми-теплыми. — Мне страшно, Тоджи, — сознается Синдзи, словно в преступлении. — И я не хочу умирать. Тоджи гладит его по щеке: — Мы победим всех. Потому что я не позволю тебе умереть. А если тебе страшно, у тебя есть я, чтобы защищать. Разрушения расходятся синими кровавыми разводами по телу — Синдзи так хорошо помнит это чувство. Но он помнит ощущение чужих широких ладоней на своем теле, влажные поцелуи, как если бы в спешке, и частые касания. Синдзи имеет право на страх. Синдзи имеет право убивать. Сегодня Синдзи будет спать с Тоджи на одной кровати, и больше не будет бояться. Потому что Тоджи его любит.