Я тебя ненавижу

Осень 1979 года Единственным источником тепла в небольшой сырой комнате был факел, который грозился вот-вот вывалиться из треснувшего железного крепежа. Отсвет огонька плясал по потолку, скользил по паутинам, разросшимся в углах. Ступени узкой каменной лестницы, спускавшейся из темноты, были испачканы грязью и кровью, а на стыках заросли плесенью, распространявшей тяжёлый запах затхлости. Посреди комнаты стояла длинная деревянная скамья с резной спинкой. Откуда столь изысканный предмет мебели взялся в жутковатой комнате, непонятно. В целом всё это было похоже на камеру пыток, воссозданную в стенах музея, чтобы пугать доверчивых детишек и их родителей. В одном из углов комнаты, согнувшись в три погибели, сидел человек. Если, конечно, его можно было назвать человеком. Крепкие руки были прикованы к стене надёжными кандалами, поэтому каждое движение сопровождалось громким звоном, отдававшимся стократным эхом. Отросшие до плеч тёмные волосы совсем спутались, на лице появилась убедительная борода. Под левым глазом красовалась глубокая царапина с чёрной, запёкшейся кровью, а на правой щеке – ещё розовеющий шрам от совсем недавно зажившей раны. Тем не менее лицо его определённо было приятным, а то и красивым: под всеми этими синяками и царапинами разобрать не представлялось возможным. Узник стоял на коленях на голом холодном полу, не представляя даже, сколько сейчас времени и что происходит там, за серыми стенами, к которым он уже успел привыкнуть. Минуты казались часами, дни – неделями. Регулярные пытки, жуткий холод и постоянная жажда медленно точили его здоровье. Пленник пихнул коленом ржавую металлическую миску и сам зажмурился от громкого звона. В последний раз он ел сутки назад, причём досталась ему жидкая несолёная овсяная каша. Да, он тут в статусе узника, так что приличная пища ему не положена. Он резко поднял голову и вздрогнул. Цепи кандалов вновь звякнули о стену. Он ненавидел этот звук, темноту, холод и сырость, но больше всего он ненавидел её. Ту, которая так давно мечтала его убить. Правда, не сразу: это слишком просто и слишком гуманно. Сначала она должна была вдоволь над ним поиздеваться, помучить, уничтожить его силу и достоинство. Она хотела слышать его крики и мольбы о пощаде и смеяться, смотреть на то, как извивается его тело на полу после каждого Круцио и смеяться громче, видеть, как течёт кровь. Как его горячая алая кровь по капле покидает его некогда прекрасное тело, оставаясь тёмным расплывающимся пятном на полу. За дверью наверху лестницы послышались глухие шаги. Это она шла по коридору. За всё время, что он провёл в своей камере пыток, никого иного он не видел. Наверное, теперь узник узнал бы эти шаги из тысяч, миллионов – уверенные, быстрые, словно вколачивающие гвозди в гробы своих жертв. От этого ритмичного стука по спине мгновенно пробегал холодок, а дыхание тут же учащалось. Протяжно заскрипела дверь, возвещая о прибытии посетителя. Этот омерзительный звук посещал его по ночам, становясь предвестником очередного жуткого сна. Сердце заколотило по рёбрам, будто пыталось умчаться из своей клетки, а заодно и спасти своего обладателя от пыток в исполнении изощрённого мучителя. И всё же каждый день узник находил в себе силы не сдаваться. Он не имел права прекратить сопротивление. Либо выйти победителем из этой злой игры, либо умереть. И никак иначе. Шаги послышались уже на лестнице – и вот факел выхватил из темноты её красивое лицо. Густые каштановые локоны, спускавшиеся едва ли не до пояса, немного растрепались, но она всё же была прекрасна, роскошна, великолепна. Она могла бы стать музой любого художника, вдохновляя его на создание величайших полотен в истории искусств, а вместо этого вдохновляла своего муженька на серии убийств беззащитных маглов. Что ж, каждый делает свой выбор. Беллатриса остановилась, спустившись с последней ступеньки, и улыбнулась. Этой зловещей, но в то же время ласковой улыбке её научила младшая сестрёнка. У родителей они получились совсем разными: покладистая и милая младшенькая и безумная бунтарка на несколько лет старше, эмоциональная, сумасшедшая. Никаких сходств в чертах лица и характере. Их объединяла лишь принадлежность к одной семье, а теперь и эта холодная улыбка. – Добрый вечер, братишка, – выстукивая каблуками одной ей приятный ритм, женщина подошла к пленнику и провела холодными пальцами по небритой щеке. Тот резко отпрянул. Кандалы зазвенели. – Ну что же, ты мне не ответишь? Скажи, что тебе приятно меня видеть. – Нет! – прорычал Сириус. – Ну да, странно было ожидать от тебя другого ответа. Лестрейндж вышагивала перед пленником, сознательно делая каждый шаг отчётливым, громким. Кузен следил за ней, не отрывая злого обречённого взгляда. Он ненавидел её. Растил в себе эту ненависть всю жизнь и дошёл до того, что она стала его естеством, единственным, что держало его на плаву. – Ты, наверное, хочешь есть? – снова спросила женщина. Она внимательно смотрела на Сириуса, пытаясь уловить тот краткий миг, когда он сдастся, когда в его глазах погаснет вечно мешавший ей огонёк силы. Беллатриса верила в то, что рано или поздно он всё же сломается, но пока кузену каким-то непостижимым образом удавалось сохранять спокойствие. Он знал, что это подделка, дешёвая фальшивка, но пока верила она, верил и он. Мучительница хотела его раздражать, выводить из себя, хотела, чтобы он сходил с ума от желания её убить, от желания выместить на ней всю свою необъятную ненависть, но Блэк лишь покрепче сжимал зубы и молча сносил все издевательства. – Ну что, хочешь есть? – спросила она ещё раз, останавливаясь перед ним. Свет одинокого факела падал прямо на её лицо, украшенное хитрой улыбкой. – Ладно, я буду столь благосклонна к тебе, что даже не заставлю тебя говорить, – продолжила она после минутного молчания в ответ на свой вопрос и безмолвной битвы взглядов. – А то ты сдохнешь тут без еды-то… – А ты не этого хочешь? – спросил Сириус, перебив её. – Смотрите, кто заговорил! – Беллатриса всплеснула руками и широко улыбнулась. – Я… я этого хочу, не стану скрывать, но ещё слишком рано. Я недостаточно насладилась тобой. На её красивом лице вновь появилась та самая улыбка. Пожалуй, этот момент пленник ненавидел больше всего на свете: когда губы медленно растягиваются и превращаются в тонкую полоску, а на лице постепенно проявляется выражение неприкрытых презрения и отвращения, словно бы вся Вселенная ничтожна по сравнению с обладательницей этой самой улыбки. Каждый раз, глядя на своего пленника, она улыбалась именно так. – Так вот, мой милый братик, уверена, что ты очень рад доставлять мне удовольствие, а для этого тебе нужно хоть немного поесть. Девушка взмахнула палочкой – и в металлической миске появился жидкий суп. – Заметь: я даже разнообразила твой рацион. На этот раз – куриный бульон. Сириус не мог даже прикоснуться к миске, ибо руки его всё ещё сковывали кандалы, однако он сделал вид, что и не собирается есть предоставленную жижу, да ещё и после столь презрительной, язвительной речи. Тем временем женщина грациозно опустилась на скамью и красиво закинула ногу на ногу, заставив лёгкую ткань элегантной чёрной мантии взвиться вверх, словно языки пламени. Бросив короткий взгляд на своего пленника, она засмеялась так громко, что в комнате бы наверняка лопнули все бокалы, если бы были там. – Какая нелепая оплошность! – она рассмеялась ещё громче, вызывая новую волну отвращения и ненависти: радость была совершенно не к лицу ей. – Ладно, не переживай, я позволю тебе поесть, а вот потом… потом всё как обычно. Один лёгкий, изящный взмах палочкой, невербальное заклинание – и кандалы упали на пол, вновь заставив Сириуса вздрогнуть от громкого звона. Он так и остался на коленях с опущенной головой, лишь дышать начал глубже: воздух свободного человека куда приятнее глотать, чем воздух пленника. Кровь потихоньку возвращалась в затёкшие руки, причиняя жуткую боль, но он не мог дать волю своим ощущениям, проявить слабость. Взгляд красных воспалённых глаз переметнулся на женщину, удобно устроившуюся на скамье. Если бы можно было убить вот так, одним только взглядом, она давно бы покоилась в семейном склепе. – Неужели ты совсем не проголодался? – противным наигранным тоном спросила она. – Ты и так уже отказался от завтрака, поэтому стоит поесть. А то ведь умрешь… – И тебе не над кем будет издеваться? – хрипло спросил он, откашлявшись. – Тогда я мечтаю умереть. – Уверен? – Беллатриса подняла брови. – Ты ведь исполнишь мою мечту. Этого хочешь? В серых глазах ярко сверкнула очередная вспышка ненависти. Если бы каждая из них оказывалась реальной молнией, Беллатриса давно бы превратилась в горстку пепла. Неуверенным движением онемевших рук узник откинул волосы со лба и одним глотком осушил миску. Вкус у супа оказался отвратительным. Впрочем, ожидать иного было бы глупо. Пленник миссис Лестрейндж давно ко всему привык: к невкусной холодной еде, язвительной улыбке, колким фразам и нескончаемым круциатусам. И к своей ненависти привык. Сначала это чувство его раздражало. Оно будто бы не находило себе места в доброй и честной душе, но со временем всё изменилось. Отчаянная, чистая ненависть к кузине стала частью его существования, неотъемлемой, как дыхание. – Вот молодец, братик! – Беллатриса усмехнулась. – Теперь можешь немного погулять. Пленник с трудом поднялся на ноги. Он схватился рукой за неровную стену, ободрав кожу на нескольких пальцах и, покачиваясь, стоял несколько минут, не позволяя коленям снова согнуться, снова опустить его перед ней. Миска выпала из ладони, острым лезвием распоров тишину. Юноша неуверенно подошёл к скамье и замер. Ноги снова свела мучительная боль: он давно чувствовал себя ветхим стариком. Казалось, на этом свете его держит лишь ненависть, жуткая ненависть к кузине. Давным-давно они встречались на каждом семейном празднике и играли на пушистом ковре, родители заставляли их разучивать танцы, а они носились по лестнице, разбивая колени, они менялись книжками и игрушками и, наверное, безотчётно любили друг друга, а теперь вполне осознанно ненавидели, презирали. Даже убийство не могло бы утолить их жажду. Вот поэтому он и торчал в грязном подвале: страдания, мольбы о пощаде, боль, кровь – вот что доставляло сестре истинное удовольствие. – Братишка, может, сядешь? – Беллатриса подвинулась к краю скамьи, приглашая Сириуса к себе. – Насиделся! – резко ответил он, тряхнув лохматой головой. Его густой голос раскатился по сырой крохотной комнате и отдался ото всех стен эхом. Женщина снова расхохоталась, да так громко, что он едва не дёрнулся, чтобы придушить её, так просто, без помощи магии, своими обессиленными руками. Он давно перестал бояться убийств: слишком часто они случались, слишком просто их совершали окружающие. Останавливала его лишь палочка, сжатая тонкими белыми пальцами. Он не хотел умирать. По крайней мере, раньше неё. Смерть Беллатрисы с недавних пор стала смыслом, главной целью его жизни. – Да, пожалуй, ты действительно насиделся за всё это время. Ладно, погуляй немного. Поворачиваясь спиной к этой удивительно красивой женщине, которая могла бы стать матерью идеального аристократического семейства, Сириус знал, что произойдёт. Как знал и то, что это случится при любых обстоятельствах. Палочка, уверенно направленная ему между лопаток, чётко произнесённое Круцио – и вот боль уже прорывается внутрь сквозь кожу, передаётся от одной клетки тела другой, прожигает обессиленные руки, впивается в сердце. Ноги юноши подкосились. Он повалился на пол, на виске заалела свежая рана. А хохот Беллатрисы становился всё громче и громче. Он звенел в ушах беззащитного пленника, заставляя его страдать ещё больше. Сириус тяжело, глубоко дышал, переворачиваясь на спину, пока она готовила для него очередную порцию страданий. Каждое её слово, каждое движение, каждый взрыв смеха, вызванный стонами кузена, подкармливал его ненависть. Граница между здоровым чувством и сумасшествием давно осталась позади. – Ох, Сириус, ты так мило корчишься, что я не могу не продолжать. Она отправила очередной луч в брата. Она с удовольствием смотрела на то, как её родной человек до крови закусывает губы, как рыдает от боли и унижения, как дрожит от ненависти к ней. А он бы давно уже привык ко всему этому, если бы противостоянию Круциатусу можно было научиться. Сириус знал: скрип старенькой двери и стук каблуков по каменным ступеням означал начало маленького, короткого, но жуткого ада, правителем, Люцифером которого станет хрупкая Беллатриса. Тем не менее, быть к этому готовым не получалось. Боль не становится легче, если знаешь, что она накроет тебя. В глазах у Сириуса темнело с каждым новым заклинанием, которое так отчаянно било ему в спину. Голова кружилась так, будто он в одиночку выпил бутылку рома, даже не одну. Порой ему казалось: ещё одно Круцио – и он сойдет с ума. В глубине души он понимал, что лучше, наверное, умереть, но сказать об этом не имел права. Он держался вопреки всем законам логики, здравого смысла и чего бы то ни было ещё. Но… когда-то это должно было кончиться. – Хватит, Белла! – крикнул он ей, уловив момент, когда из её палочки не вырывались лучи боли. – Убей меня! Просто скажи Авада Кедавра, раз это доставляет тебе такое удовольствие. Давай! – Жалкий Сириус Блэк… ты жалок настолько, что мне даже неудобно объяснять это тебе, – Беллатриса выговаривала каждое слово, наслаждаясь своим положением. – Храбрый гриффиндорец. Наверное, даже самый храбрый из всех гриффиндорцев, ты сдаёшься и просишь меня прикончить тебя. Ты не понимаешь, что делаешь, Блэк? Трус и слабак. – Заткнись, Белла! – он вскочил на ноги, ни на мгновение не испугавшись резко поднявшейся в воздух палочки. – Убей меня молча. Без комментариев, пожалуйста. Я хочу умереть в тишине. Сейчас! Глубоко вздохни и убей! Неужели для тебя это так сложно? Сколько человек легли после твоих заклинаний? Сто, или больше? Тебе тяжело убить своего беззащитного брата? – Знаешь, Блэк… – Не смей произносить эту фамилию с таким презрением! – прервал её Сириус. – Ты тоже Блэк, если даже очень хочешь это забыть. – Милый мой брат, ты стал слишком наглым. Похоже, даже боль не может сделать тебя покорным. – Я никогда не покорюсь тебе! – Сириус бесстрашно смотрел ей прямо в глаза. – Неужели ты стала такой глупой, что не понимаешь этого? Беллатриса сидела всё в той же позе – с абсолютно прямой спиной, закинув ногу на ногу так, что под прозрачным шифоном отчётливо виднелось стройное бедро, соблазнительно перехваченное резинкой чулка, красиво раскинув каштановые кудри по белым плечам. Совершенно спокойно она смотрела на Сириуса. Похоже, идея убийства пристальным взглядом пришла и ей в голову. И тем не менее внутри она попросту сходила с ума от желания причинить кузену как можно больше боли и страданий. Убивать его слишком рано. Слишком рано. – Покоришься, – Беллатриса покачала головой. – Обязательно покоришься. – Нет! – зарычал Сириус. – Ладно, – тихо сказала Беллатриса. – Садись. На сегодня с тебя хватит, а то убью ненароком. В подтверждение своих слов девушка опустила палочку и положила её на скамью рядом с собой. Сириус недоверчиво наклонил голову, ощутив боль в шее. Он не мог себе позволить просто так ей поверить. Кто ж знает, что там, в черепной коробке, увитой шикарными локонами? Выглядела Беллатриса спокойной, но это не могло помешать ей подло схватить палочку и отправить очередное заклинание. На самом деле Сириусу не было страшно: самая жуткая на свете боль уже не казалась ему запредельно жуткой, а смерть… давным-давно ждала его, чтобы заключить в свои крепкие объятия. Сириус неуверенно, медленно подошёл к скамье. Ноги подкашивались, руки сводили судороги, в голове звенели отклики его собственных стонов и криков. Тяжело выдохнув – лёгкие на секунду словно свело – пленник Беллатрисы оперся на острое колено кузины и, кряхтя, как дряхлый старик, сел на скамью. – Блэк, ты чокнулся! – взвизгнула она. – Не смей прикасаться ко мне! Если я разрешила тебе сесть, это не значит, что можно меня лапать! – она молниеносно вскочила со скамьи и стала отряхивать свою дорогую мантию. Помутневшие усталые глаза сверкнули надеждой впервые за последние полгода, верой в свободу, и ярким огоньком в них отразилась волшебная палочка, которую его неосмотрительная кузина не схватила цепкими пальцами в перстнях. В первый миг он даже не поверил своему счастью. Разве могла она так ошибиться? Могла дать такую прекрасную возможность на спасение? Столь глупая оплошность, миссис Лестрейндж. Рука сама потянулась за палочкой, пальцы, не слушавшиеся до сих пор, крепко схватили её, и будто бы силы снова вернулись к обескровленному Блэку. А Беллатриса продолжала приводить в порядок свой внешний вид, стирая с лёгкого шифона следы кузена, даже не подозревая, что за её спиной уже случилось непоправимое. Случилась катастрофа. – Коллопортус, – тихо сказал Сириус, направляя палочку на дверь. Беллатриса заметила пролетевший над плечом зеленый луч, но было слишком поздно. События последних лет мелькнули перед глазами нарезкой кадров. Женщина моментально позабыла о мантии и, совсем белая, повернулась, понимая, насколько ужасную, непростительную ошибку совершила. – Да ты обнаглел, Блэк! – ошарашенно воскликнула она. Улыбка мелькнула в тёмной бороде. – Я просто воспользовался сложившейся ситуацией, – Сириус пожал плечами. – Да уж, не думал, что ты можешь быть настолько невнимательной или глупой. – И что ты будешь делать? – Беллатриса вскинула голову. Каштановые локоны обрушились на хрупкие плечи. – Убьёшь меня? – Зачем? Всё не так-то просто, сестрица. Я достаточно мстителен для того, чтобы заставить тебя не просто умереть, а молить о смерти. В этот миг дружелюбный, добрый Сириус Блэк выглядел жутко. Серые глаза сверкали на таком же сером, измождённом лице. Сжатые губы растянулись в зловещей улыбке. Пальцы так крепко держали палочку, что побелели. – Ты не сможешь, – прошептала Беллатриса, хотя сама не верила в свои слова. – Не смогу мучить и убить тебя? – усмехнулся Сириус. – Ты же такой человеколюбец. – Только вот ты не человек. Беллатрисе стало по-настоящему страшно, когда кузен медленно, вразвалочку подошёл к девушке и, просверливая в ней сквозные дыры взглядом, полным ненависти, приставил палочку к горлу. Непонятно, отчего стало трудно дышать – от упершегося в шею орудия или страха. Беллатриса попыталась отодвинуться от кузена, но тот не дал ей этого сделать: нажав на затылок девушки, едва не насадил её горлом на палочку. – Блэк, ты меня задушишь сейчас или проткнёшь насквозь! – вскрикнула миссис Лестрейндж. – Ты ещё боли не видела, а уже так боишься. Беллатриса впервые в жизни смотрела на своего маленького кузена со страхом. Он всегда был её младшим братиком, которого она обгоняла и обыгрывала, над которым издевалась, но вот теперь этот двадцатилетний юноша казался реальной угрозой жизни миссис Лестрейндж, умелой, прославленной волшебницы, одной из самых суровых и отчаянных Пожирателей Смерти. – Это ты ничего не видел, родной, – прошептала она, вызывающе глядя ему в глаза. – Если ты про свою грудь, то да, – Сириус усмехнулся, Беллатриса скривилась от такой наглости. – Но если решишь показать, то притащи микроскоп. На самом деле фигура у его кузины была что надо, и сам Блэк прекрасно это знал. Плоская грудь, угловатые плечи и колени, худенькие бёдра – всё это осталось в прошлом. В свои двадцать восемь Беллатриса прекрасно выглядела, подчёркивая свои формы обтягивающими платьями, высокими каблуками и полупрозрачными тканями. Мужчины, которым приходилось с ней общаться, не раз отмечали, что Рудольфусу невероятно повезло: он ведь может бесконечно прикасаться к нежной коже, проводить ладонями по гладким бёдрам, сжимать полную грудь. Они даже не догадывались, что пару лет назад Беллатриса начала спать в отдельной комнате, а её супруг заводил несерьёзные романы или вовсе развлекался в обществе проституток. Сириус в очередной раз усмехнулся, и тут, видимо, сквозняки и рваная одежда сделали своё чёрное дело: юноша закашлялся. Не теряя ни мгновения, Беллатриса схватила палочку и дёрнула её на себя, но кузен просто так не сдался. – Отпусти, Белла, немедленно! – закричал он, откашлявшись. – Просто так? – тяжело дыша, отрывисто спросила Беллатриса. Они сражались за волшебную палочку, словно дети, не поделившие игрушку в детском саду. Они заламывали друг другу руки, цеплялись за волосы, царапали кожу. Всё это увлекательное действо сопровождалось тяжёлым сопением, стонами, а то и воплями – по крайней мере, в исполнении Беллатрисы, когда Сириус бесцеремонно, пусть и случайно рвал лёгкий чёрный шифон. Эта страстная, дикая схватка могла бы продолжаться, наверное, целую вечность. По крайней мере, и у Сириуса, и у Беллатрисы было предостаточно сил и желания. Первой не выдержала палочка – переломилась точно посередине, оставив на память о себе две совершенно бесполезные деревяшки в руках у соперников. – Блэк, ты понимаешь, что сделал? – спросила Беллатриса, на глазах превращаясь из аристократки в дикую фурию. – Я же не слепой, – протянул Сириус. – Кстати, ни капли не жалею. Это было весело. – Ты сволочь, Блэк! – Спасибо, я в курсе. Ты мне повторяла это столько раз, что я успел запомнить. Беллатриса не нашла в себе сил спокойно перенести его холодный тон и насмешливые интонации. Впрочем, умение держать себя в руках никогда не было её положительной чертой. Выпустив из рук обломок палочки, она набросилась на Сириуса с кулаками, оглушительно выкрикивая ему в ухо ругательства, которых никак нельзя было ожидать от молодой аристократки. Она колотила его по спине, давала пощёчины и била в грудь с таким отчаянием, с такой злостью, будто и сама понимала, что шансов у неё никаких. Впрочем, и Сириус держался из последних сил: его заключение в сыром подвале не могло обойтись без последствий. Победителем из схватки всё-таки вышел гриффиндорец. Собрав все силы, он бросился вперёд и крепко сжал запястья сестры, так что её попытки вырваться из непрошенных объятий ни к чему не приводили. Теперь они стояли вплотную друг к другу, расстреливая соперника взглядом. Сириус чувствовал прикосновение её груди при каждом вздохе, а Беллатриса больше ничего и не делала: лишь шумно, глубоко дышала и внимательно смотрела в глаза кузену. – Слушай, Блэк, ты второй раз за день можешь меня убить. Так, может, хватит тормозить? Мне уже скучно. Она произнесла эти слова вполне уверенно и спокойно, но Сириус прекрасно понимал: всё не так. Он чувствовал её пульс, трепетавший на запястье, и чувствовал: Беллатриса нервничает как никогда в жизни. Впервые в жизни Блэк видел, как сдаётся миссис Лестрейндж, и выглядело это жалко. Яростная и злая, она была значительно более привлекательна, интересна. Теперь отчаяние в её глазах гасло, уступая место безразличию. Беллатриса всегда шла до конца и всегда добивалась поставленных целей. Пасовать перед трудностями и сходить с дистанции девушка попросту не умела, но на этот раз Сириус, видимо, довёл её до края. Оставалось лишь чуть-чуть подтолкнуть – и она полетела бы в пропасть. Вот только он не хотел. В тот миг, когда кузина оказалась в его руках, бессильная что-то изменить, слабая, беззащитная, он понял, что применять к ней Круциатус и наблюдать за её страданиями не хочет. Но и просто отпустить её не имел права. Недобро улыбнувшись, Сириус как-то неуклюже качнулся вперёд и поцеловал кузину. Он просто не придумал ничего более изощрённого, жестокого. В его поцелуе не было романтики, нежности – лишь отчаяние и животная, нездоровая страсть. Любовь заменили на ненависть. Сириус до крови кусал плотно сжатые губы, мял давно не виденное женское тело, выворачивал руки, пытавшиеся оказать сопротивление, а Беллатриса билась в его объятиях, словно пойманный зверь. – Блэк, ты чокнутый! – закричала девушка в один из тех редких моментов, когда их губы на секунду разъединились. – Я знаю! Сильные жилистые руки начали безжалостно расправляться с мантией, и через несколько секунд от дорогущего одеяния остались лишь неровные куски материи на каменном полу подвала. Вскоре за ней последовала и его одежда: Беллатриса включилась в глупую и жестокую игру, заставляя весь мир падать к их ногам вслед за порванными вещами. В диком акте любви они вымещали свою не менее дикую ненависть друг к другу. Беллатриса то и дело цеплялась острыми ногтями за спину Сириуса, и без того изувеченную экспериментальными заклинаниями, до крови прокусывала плечи и руки, что пытались заткнуть ей рот. Она вопила при каждом его движении, возбуждая его всё больше и больше. Блэк заламывал руки кузины, тянул её за волосы, заставляя делать то, чего хочется ему, грубо хватал за стройные ляжки. Ему нравилось чувствовать свою власть над этой свободолюбивой шикарной женщиной. Нравилось наблюдать за тем, как приоткрывались её алые от жёстких поцелуев губы, как качалась полная грудь каждый раз, когда он вколачивался в упругое тело, как распахивались тёмно-карие глаза, полные желания и страсти. Неизвестно, чего в этом сексе было больше – ненависти и боли или наслаждения, но каждый своё удовольствие получил. В школе Сириусу не раз доводилось уединяться с симпатичными и очень даже умелыми однокурсницами, но никто не вызывал в нём такого возбуждения, как собственная двадцативосьмилетняя кузина, а Беллатриса, пожалуй, никем не упивалась так, как Блэком, – ни родным супругом, ни всеми своими любовниками вместе взятыми. Они повалились на пол без сил. От молодой аристократки не осталось и следа: губы были искусаны до крови, волосы растрёпаны, оторванная от бюстгальтера лямка болталась где-то в районе локтя. – Ненавижу тебя, Блэк, – искренне прошептала она, переводя дух. – Я в курсе, – улыбнулся он. Похоже, на Сириуса произошедшее не произвело такого впечатления, как на его кузину. Блэк поднялся на ноги. – Прости, я опаздываю. Совершенно обнажённый Сириус пулей вылетел из пыточной камеры, оставив Беллатрису один на один со своими переживаниями и страданиями. Девушка с трудом встала с пола и заняла место на скамье. Что произошло? Как можно было так ошибиться? Что теперь делать со случившимся? Из памяти ведь не вырежешь секс со своим кузеном, да ещё и вчерашним школьником? Всё, о чём она могла подумать, всё, что регулярно снилось ей в кошмарах, не шло в сравнение со страстью, что взрывалась между ними, оставив на память о себе кровоподтёки и ссадины. Беллатриса вытерла проскочившую слезу и крепко сжала зубы. Она ещё отомстит. Она за всё ему отомстит