Кот-чиновник и полосатый дракон

Правление императора Ань-ди. Первый год эры Дабао.[1] Горы Ланъя, Архив. «Ни в час опасности, ни в час ликованья не сыскать мужа более достойного. Небо не любит разлук и настала пора страннику возвратиться из путешествия. Сим повелеваем Линь Шу сбросить синие одежды [2] и извлечь из ножен меч своей мудрости» [3]. Пронзительный голос главного евнуха острым ножом вонзается в уши. Стою на коленях, изучаю каменные плитки, которыми вымощена площадка перед павильоном Танцующих журавлей. Императорский указ подобает выслушивать, с трепетом пав ниц. Давно ожидаемый императорский указ. С того момента, как Мэй Чансу сумел сесть на постели, стало ясно — когда известие дойдет до Цзиньлина, его не станет. Бабочка вылупится из кокона, и в мир, заниматься делами правления, вернется наследник дома Линь. То, что Цзинъянь пожалует ему еще и титул «хоу», тоже было ожидаемо — от титула гуна Мэй Чансу отказался бы, дабы не усугублять и без того сложную ситуацию начала царствования, а бо — слишком мало и слишком низко [4]. Шипение. Голос Гао Чжаня внезапно обрывается. Скашиваю глаза: так и есть! Лимао надоело ждать, он выбрался из-под своего любимого багрянника и теперь охотится на ногу государева посланца. Гао Чжань, несмотря на возраст, ловко уворачивается, и напевно продолжает: «Повелеваем нашему подданному Линь-хоу прибыть ко двору, как только здоровье позволит ему совершить сие путешествие». Негромкий голос Мэй Чансу: — Подданный принимает приказ. Теперь можно вставать. Мэй Чансу с помощью княжны поднимается на ноги, кланяется — на этот раз самому Гао Чжаню, и бросает суровый взгляд на лимао. Тот, распластавшись на плитах, шипит, однако охоту прекращает. — Прошу у почтеннейшего Гао Чжаня прощения за поведение недостойного зверя. Бессловесное существо, не ведает должного почтения к императорскому величию! Главный евнух смеется мелким, рассыпчатым смехом: — Однако дикий зверь проникся почтением к светлейшему хоу. Еще один обмен поклонами. Мэй Чансу со всем положенным вежеством приглашает главного евнуха разделить трапезу. Все трое величаво удаляются. Четверо: лимао бежит следом — тоже рассчитывает на угощение! Я отправляюсь трапезничать, только не со старым евнухом, а с молодой и красивой девицей. Гун Юй призвали в Ланъя с отчетом о делах в Цзиньлине и я пригласил ее выпить чаю. Раз глава так упорно предпочитает общество княжны, кто-то должен позаботиться о девушке! Вот еще один человек, которого совсем не радует возрождение дома Линь: в усадьбе светлейшего Линь-хоу певичке из веселого дома, даже такого роскошного, как Мяоинь, делать нечего. Мэй Чансу, может, и не чужд алого и изумрудного [5], но теплые чувства предпочитает выказывать бессловесным существам, даже если у тех на редкость скверный нрав. Прошу барышню сыграть на пипе [6], принадлежавшей, по слухам, самой Дяочань [7]. Гун Юй берет инструмент, проводит пальцами по струнам и, словно угадав мое тайное пожелание, начинает петь: В восточных морях под взором луны Текут жемчуга по щеке [8], На синих полях под лучом дневным В прозрачном яшма дымке… [9] Да, сразу видно любимую ученицу Тринадцатого господина — досада высказана с редким изяществом![10] Пусть душа Гун Юй сейчас мечется как сорока [11], сама певица блистательна и невозмутима, словно Сиванму. Гун Юй замолкает, перебирает струны и начинает наигрывать «Сорочий мост», песенку совсем простенькую и непритязательную. Впрочем, в исполнении Гун Юй даже она звучит завораживающе. Стихи приходят на ум сами: Раньше мы были Как рыбы в одном пруду, Ныне — как звезды: Нас разделил небосвод. [12] Который раз удивляюсь устройству головы Мэй Чансу. Гун Юй он к себе не подпускает, потому что не хочет портить молодой и прелестной девушке жизнь. Испортить жизнь княжне он не боится. Когда я, не удержавшись, высказался по этому поводу, он пожал плечами и заявил, что жениться на княжне — его долг перед отцом и старым князем Му, некогда заключившими брачное соглашение. И долг перед княжной, которая верно ждала его все эти годы и храбро противилась самому покойному императору, желавшему во что бы то ни стало выдать ее замуж. На самом деле все гораздо проще: княжна ему по сердцу, а Гун Юй — нет. С лимао так же. В то, что приручал он его от нечего делать — скучно лежать пластом дни напролет, не в силах пошевелить рукой, я еще могу поверить. Но вот что забрать его с собой в Цзиньлин он хочет, дабы соответствовать образу коварного и болезненного советника, коему, в отличие от здорового и прямодушного Линь Шу, невместно иметь собаку — полная чушь! Но признаться, что лимао ему просто нравится, Мэй Чансу не в силах. Беспринципный интриган кормит лимао печенкой и уткой (он каким-то образом сумел выяснить, что тот к ней особенно неравнодушен), гладит, чешет, и даже ведет беседы. Одну такую беседу я случайно (ну, почти случайно) услышал: Мэй Чансу рассказывал, как встретил Фэй Лю в далекой заморской стране, где вообще не водится тигров — ни больших, ни маленьких. Зверь в ответ одобрительно похрюкивал. Или пофыркивал — не знаю уж, как описать странный звук, который он имеет обыкновение издавать, когда пребывает в хорошем настроении. Звук этот оказывает несомненное целительное воздействие: когда лимао устраивается рядом и начинает похрюкивать, Мэй Чансу расслабляется и успокаивается. Лимао решил поселиться в норе под Павильоном Чуских чудес, как раз когда я очередной раз вытаскивал Мэй Чансу с того света. Но в ту пору, когда до Архива добралось письмо с известием, что старый император скончался, и на престоле ныне государь Ань-ди, у которого, кстати, недавно родился сын, зверь еще дичился и предпочитал следить за происходящим из-под веранды или из кустов. Хотя и неприятно в этом признаваться, если бы не отец, последствия могли бы быть самые печальные. С очередной голубиной почтой к нам прилетело письмо княжны. Я сразу начал с розысков лимао. Долго трудиться не пришлось. Я встретил его на дорожке к Павильону Чуских чудес: он торжественно нес в зубах задушенного крота в дар Мэй Чансу. Тот рассказывал, что по утрам, выбравшись на веранду, обнаруживает на полу заботливо выложенные в ряд трупики мелких зверюшек. Письмо я вручал в сопровождении хрюканья, и благодаря тому, что Мэй Чансу вцепился пальцами в пушистый загривок, обошлось без приступа. Он даже сумел улыбнуться, когда я, кивнув на вылизывающего шкуру лимао, поинтересовался, не проникся ли бессловесный зверь человеколюбием? Скоро натаскает мышей, кротов и цокоров [13] на новый меховой плащ! Я объявил княжне со всей прямотой, что ее суженому нельзя не только простужаться и переутомляться, но и испытывать сильные чувства, будь то горе или радость. Княжна кивнула головой — приняла к сведению. И можно быть уверенным, проследит, чтобы никто не посмел чем-то слишком сильно огорчить ее ненаглядного Линь Шу-гегэ (для нее он так и остался «старшим братцем Линь Шу»). Или слишком сильно порадовать. К лимао это тоже относится. Перед грозной княжной он сразу отступил и скромно ускользнул в кусты. Юньнаньская воительница прискакала в Архив с южной границы, едва получив известие от Мэй Чансу, но тот, к счастью, знал, чего от нее ждать. Поэтому опять обошлось. Сидя рядышком, наши уточки-неразлучницы пили чай и увлеченно обсуждали сравнительные преимущества лука и арбалета. Мэй Чансу упирал на дальность, бронебойность и на то, что выучить стрелять из арбалета можно самого неотесанного рекрута, а княжна заявляла: пока твой неотесанный будет заряжать арбалет, лучники его снесут! Потом спросила: «Ты конных арбалетчиков когда-нибудь видел?» и торжествующе улыбнулась. С лимао княжна примирилась, хотя время от времени бросает на маленького тигра суровые взгляды: посмей только навредить Линь Шу-гегэ! Впрочем, ради Мэй Чансу она готова смириться и с гораздо большим. Нет никаких сомнений, что из девы-воительницы получится образцовая добродетельная супруга. Только вот я не завидую такому счастью. В отличие от княжны, я от лимао подвоха не жду и, пожалуй, ценю. Не могу сказать, что он отвечает мне тем же. Во всяком случае, убитых мышек и птичек я по утрам на веранде не нахожу. К большинству обитателей Архива зверь относится с холодным презрением и на глаза им не показывается. Всякого, вздумавшего проявить излишнее любопытство и попытаться извлечь его из кустов или другого укрытия, ждет оскаленная пасть и молниеносный удар лапой с острейшими когтями. Слуги быстро поняли, что лимао надо оставить в покое и не мешать ему заниматься своими делами. Как достойного соперника лимао воспринимает только Фэй Лю, поэтому всегда готов устроить засаду и напасть исподтишка. Не то, чтобы Фэй Лю можно было застигнуть врасплох, но лимао старается. Со мной он ведет себя со всем вежеством: близко не подпускает, однако не избегает. Поэтому мне удалось сделать ценнейшие наблюдения. Похоже, все, кто писал о диком лимао, не видали и кончика его хвоста! В книгах я встречал лишь невежественные россказни о бесовских тварях, облизывающих даосов, причем сочинитель уверял, что язык их режет острее ножа. Полная ерунда! По словам Мэй Чансу, язык у лимао шершавый как терка. Не менее фантастичны рассуждения об эссенции старого лимао, будто бы губительно действующей на легкие и сердце. Как, интересно, сочинитель смог раздобыть эту эссенцию? Лимао, тем более старый, не станет показываться людям просто так. О том, что у нас завелся такой редкий зверь, мы узнали, когда он схватился с Фэй Лю из-за голубя. Он тогда сильно хромал, и вид имел потрепанный. Думаю, к Архиву прибился, потому что был ранен и нуждался в безопасном убежище. Совсем как Мэй Чансу. Так что я предпочитаю верить не книгам, а собственным глазам. А они свидетельствуют: прирученный лимао упорядочивает радость и гнев своего хозяина, сильные проявления которых при истощении ян и инь вредны и попросту опасны. Особенно благотворно действует хрюканье лимао. При этом сам он мелко содрогается, и то втягивает, то выпускает когти. Совместными усилиями лимао и княжны Мэй Чансу ожил настолько, что заинтересовался забредшим в Архив индийским купцом Кошадасом и беседовал с ним с полчаса. Не мелькнула ли у него мысль затеряться где-нибудь в Индии? Нет, он слишком предан своей стране и лично Его императорскому величеству. Ну, и само собой, знает, что без него никак не обойтись. Сам как роса на ветру, но не упускает случая взвалить на плечи еще немного ответственности. Кошадас меж тем с явным удовольствием докладывал: — … Очаровательные возвышенности вздымаются, подобные лобным выпуклостям слона, едва прикрытые тонкой тканью, красивая форма лба походит на половинку луны, линии ее прелестных продолговатых ушей похожи на линии дважды свернувшегося стебля лотоса... И чего еще он там не наплел в своем цветистом стиле. Этот Кошадас — прямо как тот послушник, мечтавший о тигре! [14] Зажмурившись, совсем как сытый лимао, и понизив голос, Кошадас продолжал: — Кожа бледна, но выражение лица таково, что она, очевидно, не испытывала счастья слишком усердных любовных наслаждений. Я уже догадался, что купец не пытается по глупости всучить Мэй Чансу какую-то индийскую рабыню, а делает великой важности доклад о юйских делах. Бедняга Юй: бежал на Север, а северного тигра, то бишь сиятельную принцессу Пинъян, так и не сумел укротить! Закутанный в белое Кошадас с его выпуклыми глазами и усами-щетками выглядит достаточно экзотично, чтобы им заинтересовалась драгоценная княжна. Впрочем, после пары похвал своей несравненной доблести и неустрашимости, она интерес потеряла. Сдается мне, желания индийского гостя не ограничиваются тем, чтобы стать полезным могущественному главе Союза Цзянцзо: он ищет нечто иное. Кстати, Кошадас обмолвился, что в Индии ручных маленьких тигров такое множество, что их заводят себе не только знать, но и простолюдины. Так что очередной подвиг гения цилиня оказался не таким уж великим. После его ухода я на всякий случай напомнил Мэй Чансу, что в буддийских монастырях лимао приручают уже не один десяток, если не сотни лет. Тот рассмеялся и ответил, что наш не испытывает тяги к отречению от мира страстей. Тут явился сам взъерошенный лимао с очередным даром в зубах. На сей раз не повезло рыжей птичке с ярко-красной головкой и лиловыми ногами [15]. Возможно, она уязвила присущее зверю чувство прекрасного. Из раздумий о лимао и его свойствах меня вырывает звук шагов. Гун Юй, все это время наигрывавшая «Сорочий мост», торопливо откладывает пипу и опускается на колени: — Недостойная приветствует главу! И тут же вскакивает и переходит в боевую стойку: из-за спины Мэй Чансу появляется лимао. В ответ тот выгибает спину и шипит. Шерсть на нем поднимается дыбом, и он довольно убедительно изображает маленького тигра. Но бою двух преданных поклонников Мэй Чансу не суждено состояться. Мэй Чансу, улыбаясь, объясняет, что лимао — прирученный и не причинит вреда. Гун Юй склоняется в поклоне, лимао перестает шипеть и подбирается к столику — не найдется ли там печенки или утки. Гун Юй, провожая его взглядом, восклицает: — Так это и есть зверь лимао, который девушек крадет! [16] Мэй Чансу, которого происшествие, очевидно, позабавило, продолжая улыбаться, отвечает: — Пусть только попробует тебя украсть! Вдохновленная милостивыми словами, Гун Юй продолжает: — Я думала, лимао большие, вроде тигров, а он маленький как поросенок. А звуки издает мелодичные, на мотив «Утром праздно лежу в теплой постели». Лимао мелодично выражает недовольство тем, что на столике только печенье и сладости. Мэй Чансу с удовольствием поясняет: — Еще он хрюкает, когда доволен, и шипит, когда недоволен. — Чудный зверь! Лимао, поняв, что утки не будет, подходит к Гун Юй, обнюхивает ее, и, к моему изумлению, вместо того, чтобы ударить лапой, бодает головой и трется об ногу. Мэй Чансу, тоже слегка удивленный, говорит: — Это он хочет, чтобы ты его погладила. Ты ему понравилась. Ради главы Гун Юй готова на все, даже гладить опасного дикого зверя. Она наклоняется, осторожно касается полосатой спины и восклицает: — Какой теплый и пушистый! Я решаю вмешаться в увлекательную беседу и поясняю: — Это одно из проявлений лечебных свойств лимао. Умница Гун Юй не нуждается в нудных многословных пояснениях о влиянии лимао на циркуляцию ци. Она все мгновенно понимает и, словно цветущая ветка, изящно изгибается в поклоне: — Теперь я, глупая, буду чуть меньше беспокоиться о здоровье главы. Мэй Чансу одобрительно кивает: постоянная тревога о здоровье его раздражает, так что лимао и тут оказался полезным. Сияющая Гун Юй, окрыленная ласковой беседой, удаляется, а Мэй Чансу опускается на циновку. Княжны с ним нет, так что дело можно считать решенным: с ее согласия светлейший Линь-хоу берет домашнего тигра и наложницу. Ни зверь, ни девушка еще не знают, какое счастье им привалило: лимао будет выполнять роль живой умной грелки, девушка... Пожалуй, тоже. Княжна, хоть и считается варваркой, верит в древние принципы науки спальных покоев, посему ей и нужна дева с неисчерпаемой инь, познаниями в искусстве темного и светлого [17], правильным поведением и подходящими телесными качествами. Они с княжной будут сменять друг друга в спальне Мэй Чансу, дабы изначальный дух каждого не истощался, а подпитывался [18]. А лимао, раз он отныне не вольный зверь, а удостоен чести состоять при особе светлейшего Линь-хоу, надо дать кличку Маогуань [19].