***
Незадолго до утреннего перерыва я зашёл в учительскую, где обнаружил хмурого как туча Горация. Наливая себе чай и раскладывая на тарелке печенье, я заметил, что Слизнорт бесконечно тоскливо пялится на шкафчик с алкогольными напитками. – Сейчас ещё даже не середина дня, Гораций, так что можете и не мечтать. Он возмущённо глянул на меня, однако я прекрасно знал, куда он в действительности смотрит и о чём при этом думает – временами в профессоре Зельеварения проявлялась вся хитрость гриффиндорского первокурсника. Поэтому я проигнорировал его оскорблённый вид: – В чём дело, коллега? У вас такое лицо, словно вы только что презентовали Лонгботтому свой любимый котёл. Он что, уже пустил его в переплавку? Я поудобней устроился в кресле и пытливо взглянул на Горация. Мгновение он таращился на меня, как Пожиратель на аврора, а затем с безразличием пожал плечами: дескать, ерунда, бумсланг не стоит выделки. Я, со своей стороны, лишь молча ждал, уверенный, что рано или поздно Слизнорт не выдержит и сорвётся, выплеснув наружу все эмоции. Предчувствие меня не обмануло. – Миссис Льюис узнала о Клубе Слизней, и, боюсь, он её не особенно впечатлил, – со стоном выдал заложник хмельных санкций и собственного тщеславия. – Она заявила, что это дискриминация! – Отрави её Моргана! – присоединился я к его негодованию (хотя, в общем-то, предполагал, что с этим клубом произойдёт нечто подобное), между делом окуная в чай печенье. Гораций фыркнул. – Вы никогда не были в восторге от моего клуба, Северус. И вступили в него только по примеру мисс Эванс. Моя рука с печеньем замерла на полдороге в чашку, а сам я уставился на Слизнорта. Однако тот продолжал говорить, в упор не замечая допущенной бестактности: – Что мне делать, Северус, если клуб закроют? Все мои годами приобретённые, выстраданные и кропотливо налаженные связи! Я имею в виду… – Он оборвал сам себя, кусая губы и сокрушённо качая головой, словно не в силах понять, как такое возможно. Иногда мой коллега превращается в старого эгоистичного нытика. Я скривился и помрачнел, а несчастная половинка забытого мною печенья упала на дно чашки. – О чём ещё говорила миссис Льюис? – Это бездушно-воинственная истеричка! – обличающе выплюнул Гораций. – Она заявила, что такой откровенный фаворитизм неприемлем! Северус, мне что же, теперь придётся распустить свой клуб? – жалобно вопросил он. – Мерлинова борода, ведь в нём состоит даже внучатый племянник министра магии! – Этому ребёнку двенадцать, Гораций… Неожиданно в учительскую ввалилась Грейнджер: вид у неё был измученный. Но прежде чем она успела перевести дух или заговорить, Гораций принялся талдычить ей о судьбе своего драгоценно-брюхоногого сообщества: – Ради Годрика, мисс Грейнджер, вы ведь замолвите за меня словечко перед миссис Льюис? Клуб Слизней – это же только хобби, и он… – Гораций, – прервал я его. – Вопрос о вашем клубе будет внесён в список общешкольных приоритетов – последним пунктом. Он насупленно глянул на меня и встал. – Я буду бороться до конца, Северус! – С этими словами Слизнорт вышел из учительской, и я с трудом подавил вздох облегчения. Всезнайка рухнула в соседнее кресло, однако я проигнорировал этот факт, направив всё своё внимание на вылавливание из чая остатков печенья. – Кажется, я расстроила мистера Филча, – наконец призналась Грейнджер после недолго-молчаливого созерцания моей персоны. На этот раз я не стал сдерживать вздоха: – И как же вам удалось добиться столь «потрясающих» результатов, скажите на милость? – Я упомянула миссис Норрис. Культурно опустить ложку на блюдце у меня не получилось: фарфор звякнул в унисон с нервами. Она что, анонимная пациентка Мунго, или переобщалась с Гроххом? – Я дико извиняюсь, но разве я не просил вас не упоминать означенное животное? Грейнджер с раздражением потёрла рукой лицо. – Я помню, но там была её колдография, и мистер Филч выглядел таким удручающе грустным – он всё время лепетал что-то бессвязное. Мне подумалось, что если рассказать ему, как умер мой собственный кот… Я жестом оборвал её: – И вы решили, что сможете подкотить к Аргусу Филчу на почве задушевно-родственных бесед о трупах ваших низзлов?! Или что в конце этого дохлого номера он выдаст вам ключи от подсобки? Ох уж мне этот юношеский идеализм! Вечное сияние чистого разума! – Я лишь сказала, что если завести новую кошку, это поможет… – Новую кошку? Блестящая мысль! В последний раз, когда кто-то предложил Аргусу нечто подобное, он впал в депрессию и месяц находился почти в таком же состоянии, как его любимица – после беглого знакомства с василиском! – Ладно, признаю, я совершила ошибку, сморозила глупость! – покаянно воскликнула Грейнджер. – Простите. Я только подумала, что должна кому-нибудь об этом рассказать. Затем она встала и молча вышла из учительской – казалось бы, я уже обязан был привыкнуть к столь театральным жестам. В тот момент у меня мелькнула мысль, что всезнайка, вероятно, здорово разозлилась, но когда она не пришла на обед, я заподозрил, что дело может быть не только в Аргусе. И действительно, явившийся в Большой зал Филч не выглядел таким уж чересчур убитым или расстроенным. Несколько мгновений он что-то раздражённо бормотал мне о «девчонке Грейнджер», а потом прошаркал на своё место в конце стола. Однако никаких известий от самой девчонки так и не последовало. Минерва, конечно же, восседала рядом с таким видом, словно это была моя вина, что её бывшая питомица куда-то запропастилась. – Где она, Северус? – начала допытываться МакГонагалл, когда спустя десять минут после начала трапезы грейнджеровское место продолжало пустовать. – Что вы с ней сделали? Не поверив собственным ушам, я обратил на Минерву задумчивый взгляд: – Что я с ней сделал? Ах да, кажется, припоминаю: я приковал её к решётке одной из дальних темниц. Не желаете занять почётное место в моём гареме: я организовал его там, внизу? – Северус… – К вашему сведению, Минерва, я видел сегодня мисс Грейнджер лишь мельком. Верите или нет, но мы с ней пока ещё не настолько близки и преданы друг другу, чтобы обмениваться Следящими чарами! – Хорошо, хорошо, – прошипела она. – Извините. Уже и спросить нельзя! Я ткнул вилкой в салат. – Она достаточно взрослая и… – А что, если она упала с лестницы? Или заблудилась в подземельях? – Минерва, вероятнее всего мисс Главный Ревизор просто потеряла счёт времени. – «И перестань причитать, как хлопочущая старая наседка». Поняв, что от меня ей ничего путного не добиться, МакГонагалл развернулась, чтобы поговорить с теми, кто сидел по другую сторону от неё. Спустя некоторое время она вновь обратилась ко мне: – По словам мистера Джонса, учащиеся видели Гермиону в гриффиндорской башне, а чуть позже Помона встретила её возле библиотеки. В которой, вне всяких сомнений, она и находится до сих пор. Я с чувством схватился за сердце и прикрыл глаза: – Хвала и благодарение Годрику! Минерва лишь раздражённо зыркнула в мою сторону. Но мне было наплевать. Время от времени я специально практиковал эту «Весёлую Арифметику» – подсчитывая, сколько раз за день смогу вывести МакГонагалл из себя. Однажды я так сильно рассердил её, что она даже направила на меня палочку, но чем меньше вспоминать об этом, тем лучше: как говорится, не дёргай взбешённую кошку за хвост – здоровее будешь. Конечно, меня слегка заинтриговало отсутствие Грейнджер. После встречи с Аргусом наиболее логичным для неё было бы отправиться обследовать замок. Она всегда казалась мне на редкость любопытной и пронырливой. Во всяком случае, я бы не удивился, если бы, вернувшись в свой кабинет, застал её там. И горе ей, коль скоро это действительно случится: лучше уж тогда главе комиссии заавадить себя прежде, чем я её найду.***
– Рад приветствовать вас, профессор Снейп! Я едва не подпрыгнул. В конце концов, вряд ли кто-то ожидает столь громкой и восторженной встречи, рыская по Запретному лесу. Нет, в сущности, я и не скрывался, но вполне допускаю, что именно так могло показаться тому, кто меня обнаружил. – Мистер Эпплби, – откликнулся я, выходя на поляну, где стоял любимый учитель МакГонагалл. – Мы, знаете ли, уже много лет как не преподаём Трансфигурацию в лесу. Он тепло рассмеялся: – Нет-нет, я пока ещё не утратил ориентацию в пространстве. Просто у меня выдалось немного свободного времени перед ужином, вот я и решил пройтись. Раньше, работая в Хогвартсе, я часто бывал здесь, в лесу, – мне всегда нравилось это место. Я кивнул: – Весьма удачный выбор для прогулок, на мой взгляд. Я проверял растения, которые выращиваю тут, чтобы использовать в зельях. Не хотелось, чтобы он считал, будто я занимаюсь чем-то сомнительным: всё-таки я хорошо осознаю, что в моём случае такая версия приходит на ум первой. Мы направились обратно к опушке, и по дороге Эпплби расспросил меня о состоянии леса, живущих в нём магических существах и тому подобном. Само собой, старику было известно о здешних рисках, так что не имело никакого смысла преуменьшать перед ним ту опасность, которую Запретный лес издавна представлял для студентов. Впрочем, ревизору вовсе не обязательно было знать о «мелком братишке» Хагрида – великане, поселившемся в самом сердце лесной глуши. – У нас не принято что-либо замалчивать или приукрашивать, – отметил я. – Мы сразу информируем учеников, что если они будут бродить здесь без сопровождения, то погибнут. На первокурсников такая картина всегда производит большое впечатление. – Лично я никогда не заходил в лес глубже пятидесяти ярдов, когда начал здесь учиться, – посмеиваясь, признался Эпплби. – На самом деле, я вообще ни разу не был в чаще. – Наверное, это и к лучшему, – резюмировал я, уповая на то, что мои слова прозвучали не слишком таинственно. Я рассчитывал, что старик поделится своими впечатлениями от урока МакГонагалл – обеспечив меня таким образом запасом колкостей в её адрес, – но, увы, он даже не обмолвился на эту тему. Впрочем, я и не ждал, что умудрённый опытом волшебник может сказать о Минерве что-то плохое. Оставалось надеяться, что я сам что-нибудь придумаю, когда увижу её. Мы распрощались, как только покинули Запретный лес. Эпплби хотел повидать Хагрида, я же собирался вернуться в школу. Однако на подходе к замку случилось непредвиденное событие: я обнаружил нашу потерю. Грейнджер, вероятно, искала себе приключений на берегу Чёрного озера. Я не видел её с того самого разговора об Аргусе и вроде бы не должен был отягощать себя мыслями на этот счёт, если бы не одна деталь: глава комиссии явно бездельничала – в то время как должна была заниматься совсем другим. Если, конечно, она не впала в крайность, решив протестировать озёрную воду на предмет наличия в ней загрязнений или определить уровень кислотности почвы; ну или не консультировалась с гигантским кальмаром по вопросу защиты животных. Кто её знает? От этой девицы можно ожидать чего угодно. Я спустился со склона и направился к ней. Уже одно то, что всезнайка сидела на камнях скрестив по-восточному ноги и уставившись в пространство, по идее, должно было убедить меня держаться от неё подальше. Нынешняя погода также нисколько не способствовала тому странному занятию, которое выбрала для себя Грейнджер, хотя дождь к полудню и прекратился. Но прежде, чем я смог что-либо сообразить, мои губы уже произнесли её имя. Глянув ей в лицо, я понял, что мне следовало сразу отправиться по своим делам, начисто проигнорировав «счастливую» находку. Всезнайка выглядела более чем уныло – как будто недавно плакала. Я едва не застонал от того, что вновь так «удачно» приобщился к её личным проблемам. Может, мне стоило выбрать менее «везучую» мантию? Грейнджер растерянно теребила свою одежду и волосы, по-видимому, смущённая тем, что её застали врасплох. – Профессор Снейп, – упавшим голосом пробормотала она. – Я просто… записывала наблюдения, чтобы… Я многозначительно посмотрел на пустой лист пергамента, лежащий рядом с ней, закрытую чернильницу и абсолютно чистое перо. Печальная улыбка тронула её губы. – Ну хорошо, я воспользовалась свободной минутой и решила вспомнить прошлое… Я утвердительно хмыкнул и уже хотел было оставить всезнайку ностальгировать дальше, когда она вновь обратилась ко мне: – Это настроение обрушилось на меня довольно внезапно. Не знаю почему: я бродила по замку, разговаривала с людьми и всё такое прочее, но всюду, куда бы я ни пошла, меня настигали те или иные воспоминания. Мерлин Всемогущий, и во что же это я опять вляпался? Однако, несмотря на растущую тревогу, я обнаружил, что отвечаю Грейнджер самым ровным тоном, на который только способен: – Неприятные, как я понимаю? Она пожала плечами. – Согревающие душу и вместе с тем немного грустные... по большей части. – Грейнджер наклонилась вперёд, положив подбородок на руку. Что там говорила Минерва? Всезнайка была в гриффиндорской башне? Проклятье! Разори меня гоблин, если она снова не думает о своём Уизли, а ещё, вероятно, о Поттере. Я шевельнулся, намереваясь уйти, однако её голос в который раз воспрепятствовал этому. Я скрипнул зубами. – Это трудно объяснить, но меня поражает контраст между моей жизнью тогда и теперь. Перестав разглядывать лохматую макушку, я обречённо закатил глаза. – Более бессмысленного наблюдения я ещё ни разу не слышал, мисс Грейнджер, – резко бросил я, невольно ощетиниваясь в ответ на её жалобы. – Как я уже говорил, вам есть за что благодарить судьбу. В какую же эмоциональную пропасть она угодила? Но если всезнайка считает, что я буду нянчиться с ней, то… Неужели она действительно ждёт этого – от меня? Вряд ли такое возможно. На её губах заиграла улыбка, и Грейнджер начала подниматься с камней. Она не смотрела мне в лицо, занятая тем, что вытирала о мантию руки. – Видимо, в этом всё дело. Мне есть за что быть благодарной, и всё же… – Она вновь пожала плечами, как будто одно это движение выглядело красноречивее любых слов; а может, так оно и было. – Я перестала чувствовать вкус к жизни. – Всезнайка немного помолчала. – Рон однажды сказал, что со мной что-то… не так, и теперь я постоянно спрашиваю себя, а не прав ли он. Я оглядываюсь вокруг, и мне кажется, что все продолжают жить своей жизнью. Люди счастливы и довольны, и в голову сразу приходит мысль: может, я и правда одна такая – кого не устраивает собственная судьба? – День, когда вы начнёте внимать психотерапевтическим советам Уизли, будет свидетельствовать о том, что с вами действительно что-то не так. Она согласно хмыкнула. – Возможно, меня избаловали мои детские приключения… Я едва не рассмеялся ей в лицо. Вряд ли Грейнджер будет первой, кто думает, что взросление – это одно сплошное разочарование и утрата иллюзий. – Вы… Вам никогда не казалось, что в вашей жизни чего-то не хватает? – Она посмотрела на меня, немного стесняясь заданного вопроса. Я пожал плечами (определённо, эта дурацкая манера выражать сомнения была крайне заразной). Приходило ли мне когда-нибудь в голову, что и через пятьдесят лет я по-прежнему буду торчать всё за тем же столом? Конечно приходило. – Мисс Грейнджер, я предлагаю вам найти хотя бы одного человека, который ни разу не задумывался об этом, – с усталым нетерпением произнёс я. Похоже, мои слова её не убедили. – Рональд, он… При одном лишь упоминании Уизли я невольно фыркнул, и, кажется, всезнайка ухмыльнулась мне в ответ. Затем она собрала свои письменные принадлежности и, выпрямившись, шагнула ближе. – Только не думайте, что я тут так расклеилась, потому что жалею о разводе – в том смысле, что ни о какой любви к Рону речи не идёт. Я внутренне сжался. Какого драккла мне приспичило затеять этот разговор? А Грейнджер продолжала, не обращая внимания на мой дискомфорт: – Мы расстались именно из-за того, что я не смогла его полюбить. Я старалась, но была не в состоянии даже притворяться и поэтому сожалею – в первую очередь о том, что мне пришлось причинить Рону боль. – Её лицо выглядело отстранённым – она скорей обращалась к пространству, нежели ко мне: такое, во всяком случае, создавалось впечатление. – Как-то во время ссоры Рон обвинил меня в холодности, и... даже не знаю... я никогда не испытывала интереса к кому-то ещё… Она вдруг замолчала, за что я был ей бесконечно признателен. Ведь в самом деле, почему она рассказывала об этом мне? Я пришёл сюда лишь затем, чтобы потребовать от неё вернуться к работе, а в результате оказался целиком посвящён в чаяния и беды Гермионы Грейнджер. Впрочем, её проблема была для меня очевидна: чувство одиночества. Как я мог не распознать его, если и сам имел в данном вопросе столько печального опыта? Я был одинок с тех пор, как себя помню, так что в некотором смысле это перестало являться для меня трагедией. Но Грейнджер была молода, и боль в её случае несомненно ощущалась более остро – особенно когда люди вокруг завязывали отношения, создавали семьи и обзаводились детьми. Наверное, мне стоило посоветовать ей поступать так же, как это делаю я, и просто жить дальше. Утопая в страданиях, жалости к себе и недовольстве миром, она никогда не получит желаемого. Одновременно с этим я понимал, что всё не так просто, как кажется. Для Грейнджер было вполне естественным оплакивать своё одиночество, поскольку, я уверен, каждый в глубине души хочет иметь кого-то, с кем он мог бы разделить свою жизнь. Даже я одно время лелеял такие мечты. Я нахмурил брови: – Мне думается, человек сам творит своё счастье, мисс Грейнджер. В какой-то степени я тоже в это верил. Всезнайка медленно кивнула, и я увидел, что до неё дошла суть моей мысли. – Возможно, мне надо приложить больше стараний. – Бледная улыбка украсила её лицо. Грейнджер не обязательно было знать, что лично я отказался от подобных попыток уже давно. А может, она и так была в курсе. В конце концов, это не являлось такой уж великой тайной. «Что ж, тогда, надеюсь, мой пример окажется для неё полезным», – мысленно подытожил я. Всезнайка шумно вздохнула и украдкой подняла руку к лицу, словно проверяя, не остались ли на нём слёзы. В результате этих исследований у неё вырвался удивлённый смешок. – Прошу прощения, профессор Снейп. Но я действительно не знаю, что в вас есть такого, что заставляет меня говорить без умолку и открывать вам всю душу. Мне стало ещё неуютней, когда после своих слов Грейнджер принялась откровенно разглядывать меня. Захотелось бросить ей в ответ какое-нибудь язвительное замечание, однако ничего путного в голову не приходило. – Может, мне нужно, чтобы вы меня поняли, – задумчиво добавила всезнайка. – Бедная, непонятая мисс Грейнджер… – едко произнёс я. Это и было тем самым язвительным замечанием, однако она почему-то не стала мне возражать. Какая исключительно странная девушка! Раньше я находил для неё множество всяких эпитетов, но определение «странная» пришло на ум впервые. Не могу сказать, что сегодняшняя Грейнджер соответствовала воспоминаниям, которые сохранились у меня с тех пор, как она была студенткой. Определённые аспекты её характера, безусловно, остались прежними, однако все прочие были мне незнакомы. К примеру, она никогда не производила впечатление углублённого в себя человека, хотя подобный вывод означал бы, что я имею привычку тратить время на размышления о внутреннем мире моих учеников, к чему я абсолютно не склонен. Теперь всезнайка улыбалась уже широко и открыто, и какая-то часть меня была немного напугана этим обстоятельством. – Боюсь, мои стенания и жалобы выглядели совсем уж смешно – как в плохой мелодраме с неизменными возгласами героини о том, что её «никто не понимает!». – Она снова улыбнулась. – Хотя на самом деле никаких немыслимых страданий у меня, конечно же, нет. Но спасибо вам, профессор, что вытерпели моё нытьё. Этот замок… я никогда не думала, что мне будет трудно сюда вернуться. Тем не менее, столько всего произошло; в конце концов… – К этому привыкаешь, – тихо ответил я, вдруг поняв, что не в силах смотреть на Грейнджер, и данное обстоятельство сразу вызвало во мне раздражение. Проклятая девчонка! Да она не имеет ни малейшего представления о том, каково это – жить в плену своих прошлых надежд, гремя оковами раскаянья и былых грехов! На этот раз я развернулся уже окончательно, и ничто не могло помешать мне уйти. У меня были дела поважнее, чем стоять здесь и болтать о всякой ерунде. Вскоре я услышал за спиной торопливые шаги, а потом рука Грейнджер коснулась моей, словно умоляя остановиться, что я и сделал, но лишь потому, что никак не мог постичь вопиющую дерзость этой особы. – Не обижайтесь, – горячо произнесла она, сжимая мою руку. – Я знаю, что иногда, наверно, выгляжу «сухой, как страницы учебника», а моё чувство такта сравнимо разве что с бладжером; но я не имею в виду ничего такого. – Уберите руки, мисс Грейнджер, – потребовал я. Её пальцы рефлекторно разжались, выпустив моё предплечье, однако глаза продолжали изучать меня с большим любопытством. – Да, возможно, во мне и нет ничего загадочного, но вы, профессор, – вы определённо полны тайн, – с уверенностью заявила она. Лёгкая, словно крыло златоглазки, улыбка приподняла уголки её губ, хотя лицо по-прежнему сохраняло трогательное выражение и что-то ещё, что, к моему ужасу, можно было бы истолковать как… понимание. Я ничего не ответил – лишь отвернулся. А Грейнджер наконец сообразила, что ей лучше уйти, и ушла – по всей вероятности, в замок. Я же застыл на месте, испытав странное чувство, охватившее меня в тот момент, когда я наблюдал за её удаляющейся фигурой. Почему она всё переводит на личности? Почему не могла просто приехать сюда, сделать свою работу и оставить меня в покое? В результате я болезненно реагировал на любую идею, которая позволила бы нам найти общий язык, – отвергая даже тень от мысли, что у меня со всезнайкой может быть что-то общее. Разумеется, я понимал, что реагировать таким образом глупо, но ничего не мог с собой поделать. Я и Грейнджер – мы были слишком разными, ни капли не похожими друг на друга. Но эту девчонку нельзя выпускать из виду. С ней надо держать ухо востро. Я ещё не вполне сознавал почему, для предотвращения какого исхода... однако любого человека, каким бы загадочно-головоломным он ни был, можно в конце концов раскусить: вскрыть, рассекретить, выведать все его тайны, разложить на весах, разобрать по волокнам – рано или поздно. Я же, знаете ли, ценю в своей персоне монолитность и потому предпочёл бы остаться целым и неразгаданным. А кусать и взвешивать? Меня? Благодарю покорно.