***
Пары, пары, пары, коридоры и люди. В наушниках играет Сплин, который сопровождал его не одну неделю, на лице кислая улыбка, а придурковатый смех так и льется из грудной клетки, вперемешку с кашлем. Скрипят кеды, скрипят сжатые плотно зубы, скрипит сердце. И если первые два явления объяснит физика, то последнее объяснений не имеет. Какой-то привкус перца Чили на языке, хотя чипсы были со вкусом краба. Щёлк-щёлк. "Вот бы нашего декана щёлк-щёлкнуть." Нелепо. Нелепо так стоять и пялиться в пустом туалете на свое лицо в зеркале. Зеленые, аки огурцы, волосы и горькая, словно кофе, ухмылка. Надо бы сходить поесть, а то скоро начнет еда вместо людей мерещиться... – Эй! – Блять. Вару останавливается в коридоре, только-только покинув уборную, и бьет ладонью по лицу. –Я знаю, что ты рад меня видеть. –Я рад тебе, как баба в белых джинсах месячным. Джокер смеется. Почти истерично. Он похож на вхалм укуренного наркомана, хотя, учитывая его пристрастия к травке, которой он периодически баловался, это вообще не удивительно. Сейчас глаза нормальные, ну как, только блеск неадеквата на их дне. И улыбка. Проклятущая. – Ты похож на стухший кабачок. – Сказал мне лист марихуаны. – Я салатовый лист! – Ты - пиздец. Вот ты кто. – Как оригинально. Вару молчит. Смотрит в сторону и не знает, что сказать этой ходячей клоунаде. Его сокурсник облизывает сухие губы, откусывая кусок кожи с них с видом удовлетворения, а шутник всея кафедры ощущает, что хочет отвернуться. Он не любит вид крови. Даже капельки. Особенно – крови вот этого утырка. Почему? Некоторым вопросам суждено остаться без ответа. – Ты куда втупляешь? – В бесконечность. – М. И как? – Всё лучше твоей укуренной морды. – Да ты прямо в ударе сегодня. Похмелье? – Нет, один идиот. – Ну, так не смотрись так часто в зеркало, и не будешь с ним пересекаться. – Давай сыграем в игру? – Убеги от овоща? – У тебя фора в одну секунду. Наверное, их скоро отчислят, но отчего-то, ему глубоко плевать. Главное - поймать снующую в толпе заразу и отвесить такого подзатыльника, чтобы искры из глаз. Ну, или хотя бы пнуть на крайняк.***
– Кеша? – Да? – Скажи мне, ты любил кого-нибудь? – Любил. Бомж держит дрожащими пальцами стрельнутую у Вару сигарету. Смотрит на кота, который гоняется за несчастной вороной, улыбается, потерев красный нос. Ежиться чутка на холоде и вздыхает. – И кого ты любил? Ну типа... Какой она была? – Это была девушка, которую нельзя описать так, чтобы понять всю её прелесть. Она была медсестрой, которая ухаживала за моей престарелой матушкой. У неё были нежные руки, красивый голос, и большие глаза. И сиськи воооот такие... – Кеш! – Хе-хе… Ну да ладно. На самом деле, она была на лицо страшная, как черт, но глаза... Глаза удивительные. И натура добрая. Милосердная была, сострадательная. Таких уже нигде не сыщешь. – И ты признался ей? – Нет. И жалею. Может, всё могло бы обернуться иначе. Как я могу не жалеть? Посмотри на меня... Я только и делаю, что пью и жалею себя... Неудачник... Вару хотелось похлопать его по плечу, но как-то не рискнул. Ограничился понимающим кивком. – Кеш. Ты много чего повидал, это я знаю. Скажи: стоит рисковать всем, не зная, выиграешь или нет, но зная, что в противном случае все потеряешь? – В картах - нет. Никогда. В любви? Ну... Не с проститутками... – Спасибо, мужик. Тебе бы философские книжки писать. – А тебе бы бабу. – Вот и я об этом думаю. Ладно, ты тут это... Держись. На вот, – он протянул смятую сотку, – купи себе минералки. – Добрый ты, не смотря на то, что шило в жопе, и язык у тебя без костей. – Я просто добр с возможными соседями по коробке. Парень улыбнулся, пока Кеша рассмеялся. Сигарета докурена. Можно возвращаться домой.***
Он смотрит на мобильник и ждет от него каких-то нестандартных действий. Нет, не трансформирования в робота-убийцу, даже не вибрации звонка. Чуда какого-то, не иначе. Ему, черт возьми, страшно. Страшно сделать то, что он хочет, страшно думать, что он вообще признается себе в таком. Может, это можно по-другому решить? Собрать вещи и вернуться к родителям, например. Нет, не вариант, они ж его выставили, точно. Купить билет в один конец? Ага, а жить на что в этом конце-пиздеце? Бред какой. Бред это всё. Телефон в руках. Открыты контакты. И... Телефон летит на кровать. Бред! Он смотрит на тетрадь. Вместо материала - рисунки. Кривоватые местами, но все-таки сносные. Лектор с башкой лошади. Спиральки на полях. Джокер. Смотрит на него, улыбается нарисованными губами и душу прожигает. Рядом подрисован косячок. Было бы смешно, не будь так грустно. Потому что главный косяк здесь – это он сам, Вару, его внезапная привязанность и пальцы, которые почти нежно обводят рисунок по контуру. Он не может не думать об этой сволочи, не может выкинуть его из головы. Ничего такого. Тоже шутник, как он сам, тоже зелёный, но только уходит в яркий салатовый, тоже кудряшки, но до плеч. Тоже придурок, но сессии сдает лучше, тоже курильщик, но разный наполнитель. Тоже, тоже, тоже... Но он, Вару, его любит. А вот Джокер его – вряд ли. Он вообще никого не любит. Он не смотрит ни на девушек, ни на парней, только на лектора во время пар и в телефон в перерыве между ними. Он вроде общительный такой, но не посещает общественные мероприятия, вроде веселый, но в большие компании не вписывается. Из этих противоречий складывается весь его портрет, вся его натура это огромное такое но, черным по белому. Желтым по синему. Красным по зеленому. Точно Джокер. Настоящее имя стерлось давным-давно за лаконичным прозвищем, но ему шло. Ему вообще шел его неадекват, шли его странности, шли кудряхи и родинка над губой. Всё шло. Всё идеально. Одна проблема – далеко и недоступно, как шоколадка для пятилетнего ребенка, лежащая на самой верхней полке. Настолько, что, встав на стул, не дотянешься. И он не дотягивался. Стоял рядом и не мог прикоснуться, смотрел на губы, и не мог к ним прижаться своими, держал его руку, только выкручивая её во время шуточной драки. Парадокс. Как и в том, что он вообще стал думать о Джокере не как о приятеле-укурыше и, периодически, источнике веселухи. Потому что остальные были нужны ему исключительно за этим. Стрелка часов неумолимо достигает девяти. Чай остыл. Опять недо-дождь за окном, тарабанит и действует на нервы. Хочется весь мир послать к черту. Точнее, одно составляющее. Вару уходит на кухню и ставит чайник вновь. Смотрит на улицу. А видит свое мутное отражение в стекле.***
Ну... Вдох-выдох. Сжать кулаки, втянуть воздух носом и выдохнуть ртом. Бред. Безумие. Идиотизм. Провал будет полный, но что делать. Он знал, на что шел. Жмет на звонок и думает сбежать, но дверь открывают почти сразу. – Ебатеньки, ничего себе сюрприз. А ты не рано? Десять вечера. – Ты открываешь двери незнакомцем, не спрашивая "кто"? – Охуеть, ты, конечно, незнакомец. А глазок? – Блин, а про него я забыл... – Ты походу, забыл, где ты живешь. Хочешь, провожу? – Нет, не надо. Я не забыл. Я к тебе. – А я типа не пью. – С каких пор? – С сейчас. – Так, хорош ломать комедию, там холодно, что пиздец, пусти хоть погреться. – А ты мне что? – Не дам по морде. – Равносильно. Проходи. В квартире у Джокера немного кавардак. Ну как немного. Если ты здесь первый раз, то понимаешь, что споткнуться о хлам и сломать что-нибудь это далеко не преувеличение. Потому что рюкзак поперек коридора, учебники в комнате на полу, аки цветочки на лугу, а гора посуды на кухне, кажется, может тебя придавить ко всем чертям, упав на голову. Воздух спертый. Пахнет вишней. А еще спаленной яичницей. А еще каким-то легким очаровывающим сумасшествием. На кухне все равно уютно. По родному. Джок щелкает кнопкой чайника и ищет кружки. Традиция такая - чаем угощать. Вару никогда не против. Садится на свое место за столом, смотрит на спину парня, пожирая ее взглядом. На что смотреть? На шею. На чуть сгорбленные плечи. На складки футболки и неплохую такую задницу в пижамных штанах. На салатовые кудри. – Тебе какой? – Похер. А хотя... Как эт называлось ... С бегемотом который... Тот прыскает со смеху. – Ага, со слоном. – Ну не помню! Забыл. – Бергамооот! Это называется бергамот! А я потом – утырок! Не хочется язвить в ответ. Вару смеется, чуть отворачиваясь, закрывая рот кулаком. Снимает вечные очки и откладывает в сторону, пока они блестят в свете желтой лампы. За окнами лает собака. Перед носом стук поставленной на стол кружки, от которой приятно тянет сладковато-горьким ароматом трав. Они молчат и тупят в пространство вокруг друг друга. Джокер всегда садится на подоконник, видимо почки хочет отморозить. Вот и сейчас. Болтает ногами в воздухе, попивает чай и думает о своем. О сессии ли, о девушках ли, о тамагочи в телефоне – черт его знает о чём. Вару вот думает о нем. И о своих шансах. – Ты чего, кстати, пришел? – Тебя увидеть. – А я думал чая хлебнуть на халяву. – Вот был бы он с коньяком - тогда да. А так... Бегемоты какие-то. Вару встает и подходит к окну, смотрит, будто не замечая Джокера, который скривил лицо в выражении "ты что творишь" и вылупился на него. Но Пиковый валет молчит. Просто кладет руку, свободную от чашки на кудрявую макушку, наклоняется к Джокеру и, перебирая пряди между пальцев, смотрит в глаза. Глаза шокированные. Глаза, которые через секунду исказит раздражение. Но он припадает к обкусанным губам раньше этого. Звенит, разбиваясь о пол, кружка. Пес за окном снова заходится лаем, а ноги жжет растекающийся чай. Через пару минут Вару стоит за дверью квартиры, в которую его больше никогда не пустят. Он идет на остановку, стоит и курит, глотая слезы, улыбаясь сквозь них, так нервно и натужно, что это выглядит почти безумием.***
Он не помнит, как приходит домой, вымокший, замерзший и уставший. Не помнит, как снимал с себя куртку, как стоял под горячим душем, как в одних трусах курил вновь, в открытую форточку. Но помнит, как рыдал, сидя в углу кухни, глухо и отчаянно, как играл Сплин с динамика телефона, как дрожали его пальцы и как стремительно кончался припрятанный дома Джек Дэниэлс. Чудес не бывает. Жизнь – не книжка. Не поэма. Он чувствует себя ебучей Татьяной, только та хоть умная была, письмо написала, а не засосала Онегина прям так. На что он рассчитывал? На что надеялся? Ответ один – на чудо. Но чудес не бывает. И вкус поцелуя на его губах такой отвратительно сладкий, что даже табак его не перебьет. Встает. Тушит сигарету. Смотрит в отраженье - слабак, с растрепанными волосами. И синяками под глазами... Очки. Очки остались лежать там. Ну, что ж, наверное, они выброшены или сломаны. Вару воет в окно, как волк. Главное, не подать виду. Главное - быть сильнее. И с этой мыслью он проваливает в забвенье, которое и сном не назовешь. Главное, быть сволочью, какой он был всегда.***
Следующий день все еще учебный. Башка трещит, но есть таблетки, и есть минералка в холодильнике. Маршрутка, душная и тесная, коридоры такие же, но зато аудитория почти пустая. Он не слышит, он не записывает, он думает и думает, он держится за голову и размеренно дышит, унимая стучащее с силой сердце. Он не ждет ничего хорошо. Собирает тетрадки в рюкзак и, как только заканчивается этот марафон ада, сваливает. За универ, в свой закуток вне видимости камер, доставая из пачки последнюю сигарету. Щелчок зажигалки, вздрагивание от холода, горький табак и сладкий никотин. Ему всё равно. Всё равно на себя, на успеваемость, на остальных. И на Джокера тоже. Он теперь еще дальше. Он теперь вообще не подойдет к нему. Наверное, так выглядит бумеранг – ведь та девчонка, любительница классики, наверняка стояла и затягивалась, кашляя с непривычки, когда он над ней посмеялся. Поделом ему. Он лучшего не заслужил. Ну... Что ж... Значит, можно вернуться к жизни мудня без чувства такта и приличий, который портит всех вокруг себя. – Эй, пидарас! Вару вздрагивает и оборачивается. Джокер подходит, встает напротив и отбирает у оцепеневшего парня сигарету, кидая в снег и притаптывая ее. Потом поднимает глаза. Смотрит... Смотрит... Смотрит… Достает из кармана очки со спиралями, привстает на носки и надевает их кривовато на Вару. Поправляет. И целует. Так, словно это в порядке вещей. Нет, Кеша был не прав. Рисковать в картах стоит. Если карта, о которой идет речь – Красный Джокер.