Эффект альтруиста

      — Яген! Яген, ты чё, опять спишь? — Шишио не скрывал улыбки.       Но даже несмотря на это Яген Тоширо с немалым трудом сумел различить её на угловатом лице одногруппника. Глаза слипались, и потяжелевшие веки так и норовили попросту упасть, давая Ягену с упоением пролететь через границы царства Морфея. Сделать это он хотел почти всегда и навязчивое желание покидало его только в те моменты, когда он либо ел (а голод, как правило, был сильнее), либо прикладывал все усилия к тому, чтобы кого-нибудь убить. Учитывая, что последнее делалось с ним всё чаще, эта жажда чужой крови теперь исправно помогала в учёбе. По крайней мере, Шишио приходилось его будить не пять-шесть раз за лекцию, а максимум — полтора-два.       Диагноз «хронический недосып» он поставил себе почти сразу после того, как торжественно покинул стены детского дома, оставив младших братьев и сестёр на произвол, если не судьбы, то директора точно. Когда же как сейчас просиживал в аудитории последние более-менее приличные штаны, убеждался: диагноз этот был окончательный. О том же, как на пары ходил тот же Шишио слагали легенды: кто-то же умудрялся в качестве объекта всеобщей зависти иметь зачётку, пестрящую словом «отл», всегда хорошее настроение и искреннюю нежную любовь деканата. О причинах эдакой аномалии всея химико-фармацевтического института предположения были настолько различны на вкус и цвет, что даже приходилось удивляться изощрённости студенческой фантазии. Начиналось с того, что Шишио продал душу демонам в обмен на всё предыдущее, продолжалось тем, что он просто прячет где-то под кроватью машину времени, и заканчивалось тем, что Шишио на самом деле — это семь разных человек разного пола и возраста с гримёром от бога во главе секты, которые все вместе успевают всё и даже больше того. Будь бы оно на самом деле так, Яген бы не отказался принять участие в предприятии (чёрт бы с ним всем!), перекраситься в блондинку, сделать коррекцию зрения, пластику лица и вытянуться сантиметра на четыре. Жаль, не получится…       — Такое ощущение, что магию применяешь, — периодически доводилось вздыхать Тоширо, глядя как Шишио, довольный, в перерыве поедает пирожки с повидлом.       — Я вообще Дед-Мороз, — отзывался с ухмылкой отличник.       «Что ли Снегурочкой бы к себе взял…» — думал про себя Яген. Ему даже уже виделось в его пяти с половиной часах сна, как он, измученный серой несправедливой жизнью студент Тоширо, в бело-голубой шубке и в короне, расчёсывает отросшие волосы, напевая в дуэте с отрастившим бороду одногруппником: «Джигл белл-джинг беллз, джингл ол зе вэй!». Вот уж точно было бы лучше, чем пахать на трёх работах, а единственный в неделю выходной — воскресенье проводить, в обнимку или с подушкой (и то хвала небесам!), или, что чаще, с учебником, — другого времени на учёбу вне стен аудитории у него попросту не было, и пока не предвещалось. Ближайшие года четыре так точно. Да и то, если из института не вылетит, а к этому всё шло большими шагами в тяжелых сапожищах.       Любимой шуткой стало то, что его мешки под глазами можно будет использовать в качестве мусорных. Яген даже не без нервного смешка вспоминал, как на зачёте по мат. анализу профессор, вскинув седые брови, которые сквозь запотевшие очки и слипающиеся ресницы казались Ягену огромными гусеницами, серьёзно спросил: «Тоширо, пил?». Когда честно ответил: «Учил», думал, что просто на смех поднимут. Не подняли, хвала всемогущей алгебре, банальному людскому альтруизму и тому, что «Грешно смеяться над больными людьми».       — Бартик Яген, ты заболел? — Также участливо на него смотрел и Акита, — самый младший из десяти отпрысков семейства Тоширо, где от семейства, было только лишь одно название.       Скажи, что по жизни болен — не поймут. Скажи, что на голову болен — тем более.       — Устаю просто, — приходилось всегда отвечать. — Ешь котлету.       Младшим он теперь всегда, когда удавалось пробиться в дни посещения, приносил что-то вкусное, на которое уходили все не особенно большие заработанные деньги.       — А почему устаёшь?       Так и сказать, что ли, что ради них, младших, мучился помимо института на трёх работах? Тоже ведь спросят: А почему? Будто бы он сам знал. За пресловутое многоголосное «Спаси-и-ибо, братик Яген! Мы очень по тебе скучали! Мы очень рады тебя видеть!», за сытые довольные выражения лиц, разве что… И то непонятно, какой ему, Ягену, от того прок — один… хронический недосып. И, собственно, всё. Тем более, что и младшим тоже не особенно хорошо: самим ведь попадает. Их, понимаешь, хоть кто-то, хоть братик Яген вроде как-то любит, а остальных?.. У остальных детей старших братьев с альтруистическим шилом в заднице не водилось…       — Гокотай, почему хромаешь? — Яген, вытаскивая из третьего мешка продуктов пачку печенья, вопросительно воззрился на брата. Гокотай Тоширо самому Ягену (он ростом, как был убеждён, не вышел) не доставал даже до плеча, и с потупленными в пол огромными глазищами на бледном личике, и торчащими во все стороны пушистыми как одуванчик волосами, был похож на маленькую кошку. Пришлось присесть на корточки и, возложив руку младшему на плечо, повторить вопрос.       — А они опять пытались конфеты твои отобрать, а меня опять рядом не было. А он и сделать ничего не может, вот и…       Намазуо имела привычку говорить за остальных. Уж кто, а эта мало-мальски могла, будучи старше, за себя постоять. Доказала она это тем, что одному агрессору, имевшему огромную глупость пытаться отнять у Гокотая ягеновы мармеладки, прилетело по огромной глупой роже футляром от скрипки. Другой вопрос, что саму её, худую девчонку с красным шнурком на низком хвостике, после этого чуть не утопили в миске с перловкой.       Ягену Тоширо больше всего на этом свете хотелось в какой-то момент заявиться, распахнув дверь собственной жилистой рукой и во всё горло сообщить: «Пакуйте вещи, я вас отсюда забираю!». После того, как сам он торжественно покинул жёлтые как сажа стены сиротского приюта, и затем приобрёл возможность сравнивать, делалось ясно, насколько всё плохо. Верно говорят, что дети — это животные. За собственные восемнадцать лет житья с десятью младшими родственниками, три из которых в детдоме, Яген в этом убедился на личном опыте. Как слишком слабый для остальной стаи, или, хуже того, как травоядное, ты обречён быть загрызенным, — вот и третий раз спрашивать, мол, Гокотай, почему ты хромаешь? и почему, Мидаре, у тебя глаза красные? он уже не стал. И так было ясно, — защищать младших Тоширо от этаких напастей, выскакивающих из-за угла с громким «Бу-га!» и с чем-нибудь тяжелым, дергающих сзади за волосы, и норовящих отнять заветный пирожок с не первой свежести яблоком было некому. А сами за себя постоять они — совсем дети — ещё не могли.       — Я вас заберу отсюда, обязательно. — Он обнял младшего брата, прижав к груди, будто бы в слабой надежде хоть как-то защитить и отгородить. Гокотай, шмыгнув носом, вцепился ему в воротник, не намереваясь отпускать.       Намазуо однажды спросила: — Обязательно, это когда?       Яген, напившись успокоительного, всю следующую ночь, смачивал диванную подушку в собственных несолёных слезах, и, как итог, опоздал на первую работу. Вместо положенных пяти-шести часов, проспал от силы полтора.       Больше она не спрашивала. Кажется, поняла.       Забрать всю ораву ему было бы попросту некуда, — не в комнату же, в однушке. Тем более, что и последней Яген в тот день сумел со скандалом лишиться:       — Приходит только пожрать и поспать. На диван прямо в ботинках! — хозяйка — дородная женщина, возвышавшаяся в дверном проёме всем своим видом олицетворяла пятьдесят килограммов негодования и двадцать отвращения, и ещё столько же чистейшего презрения к людям, и к Ягену в частности: — Это где видано вообще?! — Он честно понять не мог: чего от него ждут? Чтобы схватился за голову и, упав на колени, начал просить прощения? Даже если б было за что — падать ведь всё равно не станет. Яген, как он понял уже давно, не из того теста был слеплен. — Что думаешь, я не вижу, что ты колешься?! Ты на себе посмотри, родная мать не узнает, наркомана!..       Наркоманом тоже называли не в первый раз. И, судя по всему, не в последний. По он себе и сам прекрасно видел, что с наркоманами у него, Ягена, сходств заведомо больше, нежели различий. Периодически Тоширо ловил себя на непонимании того, каким образом его обыденное поведение может являться признаками наркозависимости: сам был маленького роста, с жилистыми, вечно трясущимися то ли, от проклятого четырежды недосыпа, то ли же от нервных расстройств, руками. На бледном исхудалом (от кусачей жизни собачьей) лице из-под мешков глядели два мутных тёмных глаза. Учитывая, что последние года полтора ещё и зрение садиться стало, пришло время таскать ещё и два блюдца! К ужасу собственной жадности, и плохой координации движений. Так и так, но пусть даже с учётом того, что очки Яген ронял по его личным подсчётам сорок восемь с половиной раз, и мог похвастать тремя обмотанными изолентой местами, на контактные линзы у него уходило бы всё же больше, а значит — страдай.       — Пошёл вон! — рявкнула на него хозяйка. — Ненавижу наркоманов.       По поводу наркомании он задумывался. Но даже если вдруг… денег всё равно нет. И сил тоже.       — Вещи только из окна не надо выкидывать. Сейчас соберу… — он потёр усталые глаза под очками. Больше всего на свете ему в злосчастную пятницу, когда не надо было стоять с восьми до двенадцати за барной стойкой, делая максимально приветливое выражение лица, не хотелось находить новые приключения. Пусть иногда желание убить всех, чтобы просто лечь спать среди изрубленных тел, становилось скрывать практически невозможно… Как сейчас, например. Женщина едва ли не взвизгнула, когда он одарил её пустым, почти маниакальным взглядом, и вытолкала его из квартиры. Яген, сжимая ручку чемодана, ещё минут десять стоял и тупо пялился на захлопнувшуюся перед самым носом дверь, будто бы пытаясь просверлить этим тупым и ничего в упор не видящим взглядом дырку. Затем он тяжело вздохнул, угрюмо опустил голову, едва не потеряв очки, и громко взвыл. Идти ему было некуда.

***

      Как только дверь открылась и Шокудайкири переступил порог квартиры, на него с диким требовательным мявом бросились коты. Мицутада, устало улыбнувшись, наклонился и погладил каждого из них за ухом, снял обувь и прошёл внутрь. Устало остановившись перед зеркалом, Шокудайкири медленно стянул уставшими руками ненавистный галстук, расстегнул верхние пуговицы свежевыглаженной белой рубашки. Дышать будто бы стало легче, хотя воздух в квартире — хоть кварцевание проводи, спёртый и отдает строительной пылью после ремонта трехгодичной давности.       Он повесил в шкаф пиджак и, проведя пятернёй по спутавшимся по дороге иссиня-чёрным волосам, плашмя упал на кровать. Носом потянул запах свежей наволочки и кошачьей шерсти, и стоило прикрыть единственный здоровый глаз, как на спину приземлился кто-то тяжёлый. С довольным «Мр-ря-у!» принялся точить когти об хозяйскую одежду. Шокудайкири, ненавидевший в таком состоянии, если, конечно, не весь мир, то большую его часть, насколько хватило природной артистичности, сделал вид, что уснул и с постели не встанет до утра. Но когда когтистая лапка настойчиво принялась стягивать с обожжённого больного глаза повязку, план с треском порвался по шву. Шокудайкири приоткрыл глаз и недовольно фыркнул на нависшую прямо над его лицом чёрную мордочку, — ну, дескать, добился своего? Кот, как показалось, довольно улыбался в знак своей победы. Второй с изяществом наяды, серо-голубой, запрыгнул на кровать и с не меньшей немирской грацией требовательно укусил Мицутаду за руку.       — Встаю, встаю… — ответствовал он усталым голосом. — Сейчас покормлю вас…       Он сосчитал в голове до пяти в надежде, что пушистые ироды снизойдут до него, жалкого смертного, и позволят отдохнуть, отложив свою трапезу чуточку на попозже, но голод, как известно, не тётка. Если, конечно, тётка этих мохнатых не голод, что было бы странно. Выдав короткое «Твари», Шокудайкири пришлось встать, вызвав тем самым волну головной боли, и уставшему под аккомпанемент мурмявканья на два голоса, пошатываясь, тащиться до кухни. Ярким светом, отразившимся от глянцевого кафеля, садануло по здоровому глазу, чтобы дать Мицутаде в полной мере осознать отсутствие в положенном месте пакета с кормом. На нижней полке между блинными сковородками и пачками удона, зияла беспросветная пустота.       — Мияу! Миё! Мияу! — Коты нетерпеливо (а когда бы этим тварям… божьим доставало терпения?) тёрлись ему об ноги и таращили разномастные очи, — где, мол еда, смертный, за кого ты нас принимаешь? Шокудайкири с превеликим удовольствием махнул бы рукой и не пошёл бы никуда… да только, чёрт возьми, они же не дадут ему ни отдохнуть, ни работой заняться, пока не удовлетворят своё чистое и невинное желание наесться до отвала. До отвала — в прямом смысле, так как после сытной трапезы эти два пушистых даже не комочка, а пуфика, имели привычку свернуться клубочками на широкой постели Мицутады и устроить конкурс «кто кого перемурлыкает», а потом, под мирное затихание этого самого мурлыканья, заснуть до самого того момента, когда придёт время уступать спальное место законному хозяину. Всё это — и кошки, и ругань сквозь зубы, и мурлыканье, было тем не менее, настолько родное и домашнее, и так успокаивало нервы, что злоба и усталость немедля же уступали место равнодушному повиновению.       — Ироды, — повторил Шокудайкири уже с улыбкой и снова застегнул рубашку. — Подождите ещё минут тридцать… Я в магазин схожу.       Накинув на плечи ветровку, всё так же в сопровождении двух пушистых компаньонов, он нацепил на ноги брендовые кроссовки и, помахав рукой, вышел, закрыв тяжёлую дверь. По обыкновению спускаясь по начищенной лестнице, он, идя в сравнение с теперешним житьём в новостройке, невзначай вспомнил про старую коммунальную квартиру. Раньше там жил иногородний студент, а сейчас — уже недели три как пусто. Помнится, объявление о сдаче висит уже… Почти месяц. Возможно, имело смысл и вовсе комнатушку продать. Хотя бы потому, что места под ещё царских времен потолками было мало, так ещё и всё пропахло сыростью, плохим отоплением, и братскими могилами безвременно почивших тараканов. Тем не менее, меркантильный интерес всё же не позволял. Всё-таки, сдавая её в аренду, денег Шокудайкири получит больше, нежели чем если продаст. Как-никак, а регулярный доход.       Вздохнув, мужчина достал из кармана свой телефон и в компании самых мрачных после работы мыслей зашёл на сайт аренды. Раньше разделом «арендаторы» он никогда не пользовался из принципов. Дескать, им надо — сами пускай ищут, но тут, вероятно, хотя бы из интереса, стоило посмотреть, кто и на каких условиях ищет жильё, — авось и найдётся некая далёкая возможность взаимовыгодной сделки. Как правило, ею были студенты. Что логично, и даже очень. Искали они за не слишком высокую плату, а как правило и вовсе цены на квадратный метр снижали до такого абсурда, что смешно было представить того идиота, кто за такие гроши будет готов предоставить хорошо обеспеченное жильё наглецу. Сам Шокудайкири справедливо считал, что цена за его собственную комнату в коммуналке более чем приемлемая. Если не сказать, низкая. Долго прожив в доброй дружбе и согласии с созданием с руководящих постов агентства недвижимости, глупо было бы ему, Шокудайкири, не иметь понятия о расценках на съёмную жилплощадь, уж о чём-о чём, а о таких вещах знал не по наслышке. Не нравится, в конце концов — подождём ещё. Острой нужны в деньгах он, успешный, по своему мнению, юрист, пока не испытывал, да и не собирался.       Пока шёл до магазина, Мицутада трижды успел подсчитать в уме, насколько примерно всё же можно понизить цену, чтобы возыметь хоть какую-то выгоду, — природная жадность все же давала о себе знать. В результате было решено понизить стоимость на, примерно, десятую часть. Довольный собой и считающий сколько упаковок корма выйдет купить на новую прибыль с сдачи комнаты, он зашёл в магазин и, по обыкновению мило поболтав с продавщицей, — о, дескать, опять сильный и независимый! — направился домой. Новую порцию довольного мяуканья он уже предвкушал всеми органами чувств.       Однако предвкушение очень быстро сменилось удивленным раздражением, поскольку в кармане завибрировал телефон, абсолютно не представляющий, каково это — с двумя мешками кошачьей еды в обеих руках. Номер не определялся.       — Да, слушаю?..       — Вы сдаёте комнату на пересечении Скорби и Канона?.. — Мужчина даже удивился; ни «здравствуйте», ни тебе даже какой-либо стеснительности — сразу к делу.       Шокудайкири невольно улыбнулся. Во-первых, только-только изменил цену, а уже получай реакцию, а во-вторых — даже просто по голосу у него складывалось впечатление, что арендатор, как минимум, серьёзный молодой человек. За столько лет нервно-паралитической работы в адвокатуре Шокудайкири научился разбираться в людях.       — Да, это я.       Разговор был более чем кратким. Парень по ту сторону провода представился и хрипловатым уставшим, видимо, голосом, изъявил желание сегодня же заселиться. Мицутада не стал задавать вопросов, да и причин отказываться не было. Поэтому, зайдя домой, лишь только и сделал, что насыпал еды в тарелки двум пушистым комкам прежде чем снова уйти. С Ягеном Тоширо, как назвался молодой человек, они договорились встретиться у станции.       «Как я вас узнаю?» — спросил его Яген. К своему искреннему сожалению, ничего примечательного, кроме повязки на глазу и высокого роста, в себе Шокудайкири не нашёл. Так и сказал. Тоширо, подумав, ответствовал, что сам будет в очках и с чемоданом. Казалось бы: исчерпывающе, но за те краткие минуты три, что Мицутада ждал в назначенном месте потенциального съёмщика и переминался с ноги на ногу, сетуя на то, что не надел куртку потеплее, мимо него прошло четверо подходящих под описание. А ещё через минут пять, когда ворон, сидящих на гудящих проводах считать уже надоело, адвокат услышал сбитое: «Митц-ссутада-сан, простите, я опоздал». Мужчина судорожно оглянулся в поисках источника звуков, и только потом посмотрел прямо перед собой, слегка опустив голову, чтобы таки увидеть: перед ним стоял, пытаясь отдышаться, невысокого роста юноша, в огромных запотевших очках. Сдув с лица длинную чёлку, казалось, замешательства собеседника он и не заметил.       — Здравствуй, Яген?       — Да.       Когда парень встал ровно, очевидно, отдышавшись, Шокудайкири заметил глубокие, почти тёмно-синие, мешки под глазами. Даже за очками было видно. «У него глаза очень красивые» — невольно подумал Шокудайкири, слегка улыбнувшись уголками губ. Следующая мысль была совсем невпопад: «А Сада-чан тональником пользовался, когда на первом курсе учился… чтобы синяков видно не было…».       — Итак, идти тут не так далеко, — кивнул будто бы самому себе мужчина и двинулся в нужном направлении. Новоявленный квартирант молча просеменил за ним, придерживая расстегнутый чемодан, который, как подметил Мицутада, так и грозился разорваться по швам.       Глупо было бы не догадаться, что тащить эдакую поклажу Ягену довольно трудно, и Шокудайкири не замедлил предложить свою помощь, тут же забирая багаж из слабых (а в сравнении с его те такими и казались) рук парня. Тот фыркнул и пару раз попытался забрать свои вещи, что удалось лишь на пороге нужного дома.       — Смотри, какое дело… — Шокудайкири проследил за тем, как Яген ставит чемодан у стены, чтобы тут же усесться на кровать и мученически запрокинуть голову назад. Тем не менее он продолжал. Надо же было, согласно всем канонам и традициям пояснить, что регулятор температуры у батареи иногда заедает. -…в этом случае стоит его отдавить вправо, вот так, — он показал наглядно. Яген, на это лишь сжав и разжав трясущиеся пальцы, выдал короткое «угу», не удосужившись повернуть даже голову. Как будто бы ему, Шокудайкири, надо было персонально для себя зачитывать эти тирады: — Так, дальше… Под кроватью там лежит электрическая плитка, и чайник, если вдруг не будет желания видится с соседями на общей кухне… — Парень снова согласно угукнул. — К сожалению, холодильник только общий.       — Угу.       — На этом всё… Предлагаю тебе недельку пожить тут из соображений привыкания… Потом можно будет составлять договор…       — Угу. — Тоширо устало потёр глаза под очками, затем наморщил лоб, будто бы всеми силами пытаясь не заснуть прямо здесь и в таком положении.       — Ты всегда такой разговорчивый? — нервно хмыкнув, спросил Мицутада       — Угу, — он тут, кажется, понял, что ляпнул невпопад, весь вскинулся, и, одёрнув воротник, выдал: — Простите, — Яген снова опустил голову.       Тяжко выдохнув в понимании того, что всё предыдущее, видимо, прошло мимо ушей новоявленного квартиранта, Шокудайкири чинно положил на стол связку ключей, и теперь нарочито уже громко, дабы быть точно услышанным, сказал, что запасные лежат в прикроватной тумбочке.       — Я тогда пойду, дома ждут.       К некому удивлению Мицутады, Яген сразу, как услышал, что он собирается уходить, не раздеваясь, забрался на кровать с ногами. Слабой рукой он потянул на себя одеяло, и тихо засопел. Шокудайкири тяжко выдохнул сетуя даже сам не понимая, на что, вернулся в комнату за запасным ключом. Дверь за ним закрывать не собирались, — заходи, дескать, кто хочешь, бери, что хочешь. Яген уже спал, потому на шаги и шебуршание не обратил никакого внимания. Мицутада закрыл замок снаружи и, запустив пятерню в вновь спутавшиеся волосы, невзначай подумал: «Странный он… Но, вроде, не плохой…».

***

      Сегодня точно стоило проснуться пораньше. И пирог приготовить стоило. Касэн с каждой секундой убеждалась, что все те нерадужные мысли, что крутились в голове, когда пришлось в пол-шестого утра носиться по квартире, все те промямленные под нос ругательства, все те гнусно-грустные настроения, порезанный дважды палец и тот факт, что приходилось вытаскивать из теста куски скорлупки — самая ничтожная плата за то чувство триумфа, когда брат, удивлённый и довольный, садится за стол. Утренний гнев он сменяет на милость, и приходит именно в то добродушное расположение, которое ей, Касэн, и было нужно.       — Всё-таки, ты сволочь, — Изуминоками смерил её переполненным негодования взглядом. Злости в его голосе не было, скорее дружеская издёвка.       — Это почему это? — Касэн не переменилась в лице.       — Нельзя так готовить!.. — Он отправил в рот последний кусок пирога с яблоками и закатил глаза от удовольствия. Женщина хихикнула. — Я уже не могу… — едва ли не обиженно начал Изуминоками, — уже обожрался, — но мне ещё хочется. Потому, что это слишком вкусно!       Она легко улыбнулась, затем чинно положила подбородок на скрещенные руки. Изуминоками слишком хорошо знал этот взгляд синих глазищ сестры. Так она глядела, как лукавая кошка, только в одном случае: когда ей было что-то надо. Он же, объект требований, накормленный вкуснейшим завтраком, пребывал сейчас именно в том нужном ей расположении духа, когда был готов свернуть хоть горы, хоть шеи врагов. Возмущаться у него желания не было. Поэтому оставалось лишь протяжно простонать и закатить глаза, дескать, ну? и чего тебе на этот раз надобно, старче?       — Вечером будешь позировать, у меня заказ на обложки, — она одарила младшего брата милейшей улыбкой, затем встала из-за стола, и не, дав тому, высказать все соображения по этому поводу, вышла с кухни.       Не то, чтобы свободная (по крайне мере, внутренне — так точно) художница с ворохом заказов за спиной испытывала острый недостаток в натурщиках, просто младший брат из последних считался едва ли не лучшим. Особенно доставляло очередное «От ты с-с-стерва!» и затем тяжёлый вздох. Это позволяло Касэн Канесаде в полной мере на себе прочувствовать весь смысл фразы «Сделал гадость — сердцу радость». Всё-таки позировать ей Изуминоками не любил, но тяжкая жизнь в лице старшей сестры его вынуждала. Удовлетворение съеденным пирогом сняло как рукой. Он с мученическим вздохом поднялся из-за стола, подумав ещё и о том, что поход вечером в бар с дешёвым, но очень вкусным, вином сегодня отменяется, и угрюмо поправил галстук, взял вещи и вышел из квартиры. Касэн, довольная собой, поправила заколку на волосах и закрыла дверь.       Работы сегодня предстояло много: начиная с того, чтобы убраться в комнате, и заканчивая необходимостью залезть на шкаф и достать новые кисти, которые ждали своего часа уже полгода. Тем более, что предыдущие пришли, отработав пожилое, в состоянии щётки для клея.

***

      Иватоши проснулась посреди ночи, что было для неё чрезвычайно странно. Спавшая обычно мёртвым сном, она порой не могла встать вовремя при шести заведённых будильниках, а теперь — вот те раз. Приперло же чему-то в полночь шуршать в кухне. Утомлённая и злая, она хотела было грохнуться спать обратно и досмотреть-таки сон про новые ботинки, но вдруг снова навязчиво раздался подозрительный шорох с кухни. Между немыми матерными тирадами затесалась мысль, что даже вооружаться, кроме молотка, так и не убранного на балкон после самопроизвольного приколачивания картины к стене, ей было нечем.       Схватка с нарушителем ночного спокойствия Иватоши предстояла рукопашная. На кухню идти было пусть и боязно, но праведная злость сонной рыжей женщины, порождённая простым, но не менее острым чувством справедливости и негодования, что в её квартире завелись тараканы или — о боги, нет! — вор залез, всё же была сильнее. Услужливое воображение уже нарисовало ей штук пять картин вариантов того, каким именно мучениям можно подвергунть наглеца, которого в детстве не научили, что ночью надо (вроде как) спать.       — Вылезай, вражья стая! — прошипела она, перехватив единственное оружие — молоток, как нагинату, и ногой пнула дверь кухни.       Свет был включён (от дилетанты же нынче промышляют!), холодильник нараспашку и свет лампочки ассиметрично падает на осколки её, Иватоши, кружки. На испачканном кафеле посреди кухни, почти полностью спрятавшись за огромным походным рюкзаком, сидела маленькая фигурка.       Каким образом Иватоши в этот момент удалось подавить в себе желание оттаскать знакомую мелочь за волосы, не знала она сама.       — Иманоцуруги! — Та подпрыгнула на месте и со скоростью света тут же скрылась под столом. Молоток с тяжелой и вовсе не изящной женской руки грохнулся об пол. Иватоши для достижения еще более угрожающего вида притопнула ногой: — Ах ты…       — Что «ах ты»? Ну, а что «ах ты»?! — Иманоцуруги высунулась из-под стола, но тут же, взмахнув длинной спутанной чёлкой, спряталась обратно. — Я, может, есть хочу, — совсем уже тихо сказала девочка, пододвигая к себе расцарапанные колени.       — А в глаз ты не хочешь?! — Чтобы оказаться со сводной сестрой хотя бы примерно на одном уровне, Иватоши при собственном богатырском росте пришлось согнуться в три погибели и, аки недоросший гадский гусёнок, вытянуть шею.       — В глаз не хочу, я уже сегодня получила. Два раза. — Сидя на корточках, Иватоши с трудом смогла различить посиневший уже фингал под глазом у сестры. Спустя же секундное молчание услышала тихий шмыг. Иманоцуруги утерла нос и словно бы сжалась вся, пытаясь сделаться ещё меньше, чем была.       — Ты там что, ревёшь?       — Не-а, — голосок у неё, как будто предательски, затрясся, и она снова шмыгнула носом.       Сон так и так был безнадежно испорчен, и несчастной Иватоши ничего не оставалось как за рукав волоком вытащить Иманоцуруги из-под стола и притянуть к себе. Та, кажется, поняла уже, что сдерживаться всё равно бесполезно, и, обняв старшую сестру, заплакала. Слёзки, в-перемешку с соплями, новая свежевыстиранная футболка Иватоши впитывала просто прекрасно.       — Можно я у тебя останусь?       Иватоши страдальчески взвыла.       — Нет, ну, мать, ты дура…       — Ну дура и дура! — она сорвалась на подобие визга. — Зато… — Нужные аргументы боялись её слёз и не приходили в голову, дескать, — а зачем? Ревёшь себе дальше и реви. Она и ревела. Ещё заунывнее на зависть сериальным вампирам, шумно всхлипывая и теребя трясущимися уже пальцами футболку Иватоши. — Зато я.!       — Нет, ну, могла бы заранее предупредить! — (хотя нет, не могла бы, или оно не пубертатный период) — Я бы, может, даже согласилась, может быть! а так… даже вот не знаю! — все попытки придать образу угрожающий эквивалент заранее были обречены на провал. Со вздохом, оставив сопротивление, она потрепала Иманоцуруги по волосам.       — А я… — она притихла, а потом вдруг возьми да и выдай ни к селу ни к городу: — Как тогда, в горах, забралась через балкон… Как ты и учила! За выступы. У тебя дом-то сделан из такой хре…       За это тут же Иманоцуруги была тут же награждена подзатыльником.       — Молодец, мелочь! — (тебе б, дорогая её-то сердечной отваги!). — Грохнулась бы — а я виноватая. Круто. — Девочка крепче обняла сестру и снова всхлипнула. — Иманоцуруги!       — Ну Иватоши-и-и-и!       Поняв наконец, что ничего особо страшного не случилось, за исключением залезщей по чужим окнам на пятый этаж родственницы, решившей, видимо, начинать свою карьеру Человка-паука с нуля, Иватоши вдруг осознала, что завтра рабочий день, а она сама недоспала положенные часы. Устало выдохнув, она поднялась с пола и потерла глаза. Подобно небесном судие с высоты собственного богатырского роста она вынесла вердикт:       — На диван. Плед сама ищи.       Иманоцруги вскочила и, просияв и чмокнув сестру в щёку, убежала в гостиную.       …Понять её можно было: родители часто ссорились, а кретинизм отца доводил порой и Иманоцуруги, и её мать, до состояния истерики. Из дома девочка сбегала в третий раз.