Эффект альтруиста

      Она смотрит в зеркало. Помнить бы ещё, откуда на нём взялись эти пятна — не то просто запотело, не то лак для волос, — чёрт его поймёт. Факт остаётся фактом: пятна портят ей весь собственный вид, на который было потрачено столько времени и сил. Одни только волосы Содзе бережно укладывали часа полтора, но этот день того стоил. Всегда знала, что светлое ей к лицу, а особенно это платье с кружевами и невесомым ворохом фатиновых цветов на лифе и на подоле. Такой же небесно белый тюль фаты струится по тонкому открытому плечу. Другое же аккуратно закрыто рукавом, так, чтобы не было видно полученного в детстве шрама — Хешикири за такое полгорода объездил. Содза честно сначала думала, сколько на это ушло нервов любимого, но удостоена была весьма ожидаемого: «Учитывая, сколько всего ты мне с рук спускаешь, мне тоже ничего не жалко».       — Красивое платье, — он стоит в дверях, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. Созда вздрагивает от неожиданности:       — Нехорошо невесте с женихом до свадьбы видеться.       Хешикири Хасебе презрительно хмыкает, дескать, уж от тебя ли, дорогуша, это слышать!       Проигнорировав предыдущую реплику, он в два шага преодолевает расстояние от двери до трюмо, чтобы встать позади девушки, и приобнять её за плечи.       — Очень красивая, — он наклоняет голову и осторожно касается сухими губами её ключицы, тронув второй рукой фатиновую розочку на рукаве. — Скорее бы его уже снять.       От последующего поцелуя в шею делается почему-то щекотно. Содза невольно улыбается и гладит его по каштановым волосам.       — Как ты считаешь, зачем я просила платье на молнии, а не на шнуровке? Специально для очень терпеливых, — интонация получилась уж очень вкрадчивая, поскольку пришлось ещё и выгнуться, подставляя шею под поцелуи, ради которых она готова разогнать всех приглашенных гостей, чтобы только лишь просто свалиться в объятия любимого. — Так говоришь, как будто я тебя не знаю.       — Всё-то она знает, госпожа моя, — бормочет Хешикири, чтобы затем слегка прикусить мочку её уха, будто бы ожидая реакции.       — Всё знать на свете, к сожалению, невозможно, — философским шёпотом заключает Содза, пропуская между пальцев пряди его волос. — Но я стараюсь.       Кто же знал, что этих стараний будет недостаточно?       В одно мгновение поцелуи Хешикири, отблеск золотого кольца на пальце и лучистый смех подруги растворились в чёрном пятне. Утро как всегда застигло Содзу в самый неподходящий момент.       — Почему ты спишь? — спросил строгий голос над ухом.       — А что, нельзя? — она попыталась перевернуться на другой бок и снова уснуть, но ей не дали.       — Нельзя, когда у меня есть куча важных дел, и нечего поесть. Будь уж так добра встать и приготовить завтрак, — Хасебе грубо дернул её за руку и встал с кровати. Содзе осталось, еле-еле разлепив потяжелевшие веки, только и услышать, что шум воды в душе. Она села на постели, смачно зевнув, протерла заспанные разномастные глаза. Когда же блёклые пятна стали больше похожи на именно светло-синие обои, и предметы мебели, она встала, набросила на плечи поверх пеньюара домашний халат и угрюмо поплелась на кухню. В течение минут пяти, пока пыталась обнаружить прямо на двери начищенного холодильника яйца и сыр, очередной раз успела подумать о значении термина «романтика семейной жизни» и «женская покорность». К выводу, увы, так и не пришла. Наверное, это всегда было примерно тем, что с ней сейчас происходило: достать незамысловатый набор продуктов, едва не свернув с электроплиты сковороду, вспомнить, что Хасебе предпочитал яичницу с копчёной колбасой, а не с варёной, и напоследок тяжело вздохнуть.       Понимая, что на какие-либо кулинарные изыски сегодня, впрочем, как и всегда, её уже не хватит, Содза, до замужества, Самонджи, звучно поставила на стол тарелку, с громким «бздынь!» положила вилку на столешницу и, скинув то, что от яичницы-глазуньи имело одно только название, ушла обратно в спальню. Только лишь потом супруга подумала о том, что Хасебе её артистических способностей не оценит, — он даже не соизволил выйти из душа к долгожданному завтраку.       Слыша шарканье по полу новых тапок, Содза опять залезла под одеяло и подтянула колени к себе, в робкой надежде, что станет почему-то если не легче, то хотя бы теплее. Всё равно ведь согреть некому, пусть на дворе и весна. Она было попыталась снова заснуть, но из-за шебуршания мужа на кухне с периодическими жалобами вслух на мироустройство, так ничего и не получилось. Пришлось раздражённо улечься на спину и, закинув руки за голову, тупо уставиться в потолок, не зная даже, о чём толком следует задуматься: о смысле жизни? о том, куда-куда вы удалились, весны моей златые дни? о том, что свадебная фотография двухлетней давности криво стоит в рамке на комоде?       Содза уже даже не помнила, кто и в какой момент сумел её сделать, но из всех представленных именно эта вышла лучше всех: саму её, в белом платье и со съехавшей на бок заколкой, судя по всему, над чем-то засмеявшуюся (а теперь Содза уже вспомнить не могла этот момент), Хешикири, глядя мимо объектива камеры и портя тем самым всю композицию, мягко приобнимал за плечи, — когда он последний раз это делал?.. Она, поморгав на свет люстры, попыталась вспомнить.       — Дверь закрой за мной! — раздалось из коридора, и затем послышался щелчок замка.       Захотелось то ли просто крикнуть: «Закрой снаружи!», то ли попросту наорать на него матом, спустить с лестницы да ещё и пинка для ускорения придать. Вместо этого она снова встала и, дойдя до прихожей, повернула в двери защелку.       — Сели-встали, сели-встали, — безрадостно прокомментировала она свои действия.       И дальше же, поняв, что некому даже посмотреть на неё с немым упрёком, Содза достала из верхнего шкафчика вино. Оставалось ещё полбутылки, которые тут же с легкого движения белой, как моль, руки, выплеснулись в кружку Хасебе. Содза поднесла её к бледным губам.       Разогревающей волной по венам растеклось нечто холодно-отдалённо приятное. Вино было дрянное, и уже, такое ощущение, что прокисшее. Не говоря о том, что даже пахло дешевизной и потом особо расторопных среднеазиатских виночерпиев, которые в пример Содзе, если и ненавидели всех и вся, то точно не за бесценок.       — Дрянь какая, — она наморщила породистый носик. Истины в этой дряни не наблюдалось ни на крупицу. Может быть, она была маленькая и очень относительная, а может, была скрытая, и пряталась слишком хорошо.       Чтобы как-то прояснить этот вопрос, — истина ведь может сидеть в самых неожиданных местах, — ей, Содзе, нужен был совет. Для дачи его лучше всех, как и всегда годилась свободная (по крайней мере, от всяких мужей, так точно) художница Касэн Канесада. У Содзы она стояла номером «раз» в быстром наборе на мобильном, чем уже с утра уставшая супруга и воспользовалась.       — У меня скоро профессия такая будет, — личный психолог, — как всегда бодрым голосом ответствовала ближайшая подруга на другом конце провода. — Что с тобой сно..? — раздался грохот.       — Касэ-эн? — Содза проглотила остатки этого подобия вина.       — ..! Я уже почти тридцать лет как Касэн, — прокряхтели в трубку, затем что-то скрипнуло.       Генеральная уборка всегда было нечто. А уж то, как Канесада старшая не в пример брату Изуминоками на ходу строила нецензурные конструкции и притом, с интонацией эльфийской королевы, не подлежало никаким словесным восхищениям. Содза уже давно думала над тем, чтобы записать парочку, а потом обозвать эдаким явлением мужа, но что-то всё же останавливало.       — Прошу твоего внимания! — весомо сказали в трубку, и если бы работала видео-связь, Содза наверное, смогла бы увидеть, как подруга встала в позу великого полководца водрузив ногу на табуретку. — Раз Хасебе опять выделывается, звоню Додануки — идём в фитнесс. Думаю, обязательно, всё расскажешь.

***

      Хасебе явился на работу мрачнее тучи. На сидящего на столе, свесив ноги, Шишио он обратил внимания не больше, чем на пятно на обоях, которому было уже сто лет в обед. Директор швырнул портфель на пол, сам свалился в офисное кресло, вытянул ноги, и, не в пример волкам с картины над столом, завыл в голос. Шишио аж вздрогнул, едва позорно не свалившись с насиженного места. Тем не менее ему удалось удержаться, чтобы в следующую секунду, поправив приставучие волосы, спросить совершенно очевидное:       — Что случилось?       Директор детдома только устало махнул рукой, и откинулся в кресле, запрокинув голову назад, устремив в потолок совершенно неосмысленный взгляд. Ответа на вопрос студент получить уже и не надеялся, — да и хотел ли он это знать? Шишио здесь, в затхлом и провонявшем старыми трубами кабинете, был только с одной целью.       — Полночи провозился, — он извлек из сумки папку с документами, подписанную «Благотворительность» и торжественно водрузил на стол. Хасебе даже бровью не повёл, тем не менее добросовестный работник, со всей надеждой на то, что его, по крайней мере, хотя бы слышат, продолжил: — Из фонда получилось около ста тысяч… По идее, детям твоим на лечение, списки в самом начале вложил. Номера счетов те, какие были, в общем…  — Он снова посмотрел на директора и удручённо прикусил губу. С Хасебе в такой позе можно было лепить гипсовые миниатюры изгнанного из рая Люцифера. Он сидел в том же самом положении и не двигался. — Ладно, — Шишио одёрнул воротник толстовки, решив, что тем даже лучше (отчётность никогда не была его сильной стороной), и спросил о самом насущном: — Ты мне выплатишь хотя бы?       Только это его здесь ещё держало. Пока ещё. Чтобы придумать иные способы добычи денег у студента не было ни умений, ни сноровки, ни банальной даже фантазии, — а что самое главное: необходимости. С Хасебе и чёрных, как ужас летящий на крыльях недосыпа, предприятий под его руководством можно было получить приличный доход. Может, конечно, он и не отвечал всем представлениям об успешности, выдуманным американскими маркетологами в середине двадцатого века, но этого с остатком хватало, чтобы платить за успешно сданные зачёты и дедушкины лекарства.       С них-то всё и началось, — не будь нужды в лекарствах, он, Шишио, не в жизнь бы не пошёл на такую, по старикову определению, дрянь, как мошенничество, подкуп (множеством вариантов способов) и, тем более, за счет детей. Да ещё из детдома, ещё и больных… или просто Шишио был не посвящён во все тонкости деньгооборота данного предприятия. Да и не надо было. Ему более чем хватало просиживания штанов за компьютером с калькулятором и переводческими данными в обнимку. Лишний раз решил не думать. Сейчас возьмёт с Хасебе как с начальника кампании положенные дивиденды и уже уйдёт наконец. Хорошо, если ещё к середине третьей пары успеет…       — Деньгами? — Тот будто удивился.       Студент не понял юмора:       — Ну-у… а чем ещё-то? Или ты золотом предлагаешь?.. — он издал сдавленный смешок.       — Благодарностью нашего предназначения и верховного господина, — с той интонацией кассы самообслуживания ответил директор. Шишио не знал теперь отреагировать и… на что?!       Что вот это было, кто бы ему объяснил сейчас? Ровно как и то, куда катится мир, куда он терял все левые носки, в чём смысл жизни и почему, если на дворе весна, она выглядит как февраль?       — Гм, Хешикири, — осторожно начал он, — это предназначение господина, это конечно, круто, но… на хлеб его, вроде как, не намажешь. Даже не вроде, а совсем… не намажешь.       — Не господина предназначение, а твоё, — строго поправил Хасебе.       — И его тоже не намажешь. И в карман не положишь, — Шишио нервно прикусил губу, вспоминая объяснения слова «психоз». — И деда я предназначениями и господами не вылечу.       — Это чушь! — Тут студент вздрогнул. — Ты пр-р-ридурок! и несёшь чушь! — Хасебе резко выпрямился, и огоньки, сверкнувшие в его внезапно потемневших глазах Шишио пришлись совсем не по нраву. Смотрел он, не отрываясь, как жрец Локи с занесённым над шеей жертвы кинжалом. С грохотом Хасебе дёрнул на себя ящик стола, достал пачку купюр и жестом мага крови бросил её обалдевшему Шишио под ноги.       — Господин может припомнить, что ты предпочитаешь его благосклонность этим… деньгам, — последнее слово он будто бы выплюнул, а вот на «господине» сделал такой акцент, будто бы не раз видел его лично и молился, аки в средневековой реакции, на его портрет. — Зачем ты нужен миру, если даже не понимаешь таких простых вещей?!       Шишио не знал, что думать.       "…Психоз… это примерно, как если я начну говорить с котом, — вспоминал студент.  — А Хасебе с этой фигнёй… главное, вроде, со всем соглашаться, не делать резких движений…" С чего бы вдруг произойти всему тому, что происходило, он решил не думать. Подумает попозже, с расстановкой, с учётом того, что ничего подобного раньше за Хешикири Хасебе не замечал, а ещё со справочником псих.патологий перед глазами и со стаканом в руке. Тем более, что денег и на стакан хватит.       Шишио наклонился, чтобы поднять собственную «зарплату». Хасебе успел в мгновение ока преодолеть расстояние между креслом и дверью, и теперь встать прямо над окончально одуревшим подельником, который чуть было снова не уронил деньги.       — Чушь, — повторил он, дыхнув студенту в лицо каким-то невообразимым букетом, что Шишио даже понять не смог, что же именно это было: ни на выпивку, ни на жвачку, ни на- тем более — еду, не похоже. Смог только кашлянуть и сделать было полшага назад, но был тут же грубо схвачен двумя пальцами за подбородок. Глаза директора мигнули тем же самым огоньком. — Выбить бы её из тебя. И из жены моей тоже.       — Может, всё-таки, не надо?.. — он сумел выдавить из себя слабую улыбку, затем вновь дёрнулся было назад, другой рукой пихнув заветную получку в сумку. Тем не менее держал Хасебе на удивление крепко, да и больно вдобавок.       А то, что надо было бежать дошло очень запоздало. Тогда, когда Хешикири сильной рукой перехватил его за плечо и, развернув на сто восемьдесят градусов, облокотил на угол стола. Шишио, не удержав равновесия, только и успел, что пискнуть и на подогнувшейся коленке свалиться спиной прямо на документацию. Директор уперся обеими руками в столешницу и сверкнул глазами. Ничего хорошего этот совершенно безумный взгляд не предвещал. Стол в мгновение ока в глазах Шишио из предмета мебели превратился в жертвенный алтарь. И тут же нашлось и орудие убийства — канцелярский нож. Другое дело, что Хасебе бы до него при всём желании сейчас бы не дотянулся…       — Я… это… — студент попытался приподняться на лопатки, жадно ища глазами вероятные пути отступления. — Я со стариками умею обращаться… — честно протараторил он, — А с психами… — Что же с психами? — ему не дали договорить, совершенно нагло заткнув поцелуем. Шишио даже пискнуть не успел, ни про психов, ни про стариков, ни про этот чёртов запах. Подельник, вздрогнув не столько даже от неожиданности, сколько от привкуса во рту, с возмущенным мычанием уперся руками в грудь Хасебе, из-за всех сил, пытаясь отпихнуть агрессора. Удалось это не сразу и, по всей видимости, исключительно по воле самого Хасебе. Ибо затем последовало:       — Господин велит делать всё по общей воле, а не по принуждению. Увы, — взгляд его при этом был настолько безумный, настолько мутный, что даже тусклое небо февралеподобной весны казалось в сравнении с ним ясным. А предыдущее совершенно нелепое сравнение, посулившее Шишио карьеру поэта, — нормальным. Подельник спрыгнул со стола и реактивной мухой помчался из кабинета прочь. Он тщетно пытался понять: это его от поцелуя тошнит, или от привкуса?..       — Выпил, блин, с утра пораньше. Или накурился. Выскочив на улицу, он устало прислонился к телеграфному столбу и утёр пот со лба. Руки до сих пор мелко тряслись, а волосы едва перестали шевелиться на голове.       Оставалось лишь посетовать на то, что даже если он вдруг уйдёт прочь с этой «подработки» — идти некуда. Иначе же чем-то придётся жертвовать: или оценками, или дедушкиными лекарствами, или сном… А не хотелось. Шишио был заведомо менее крепок духом, чем тот же Яген.

***

      — А-апчхи! — Он едва не стукнулся головой об стойку, согнувшись в чихе не в три, так в две погибили.       — Яге-э-эн, — позвала Джузумару, доставая штопор, — ты, главное, не заболей. Я иначе боюсь, что одна не управлюсь… со всем этим. Да…       Она бы уж точно управилась. Нервы мизантропа Джузумару, которые в критических ситуациях настраивались на волнения внутренних рек людской крови, были всем врагам (и Ягену) на зависть. И помимо неё на яркий пример пословицы про то, что внешность (вот новость!) ещё как обманчива.        Когда, устраиваясь на ночную смену в бар, он первый раз увидел эту девочку, — решил, что лет ей не больше, чем той же Мидаре, и явилась она здесь совершенно случайно. Джузумару в собственные девятнадцать выглядела как ребёнок голодных времён: тонкая как спичка и бледная как мраморная моль. Может, кто-то находил это даже эстетичным: впалые щёки, большие, глубоко посаженные глаза в обрамлении длинных ресниц и маленькие сухие губы. Она даже говорила так тихо-тихо, что почти и не слышно было за этим гвалтом её тоненького синичьего голосочка. В собственную чёрную косу толщиной с мужскую руку Джузумару совершенно спокойно могла завернуться полтора, и так сидеть, спрятавшись от мира. Ей этого частенько хотелось: «Я маленький голодный до яблочного сока и чужой крови мизантроп…» — тихо говорила она. Затем, взмахнув длинными ресницами, улыбалась, и с ловкостью наёмного ассасина наполняла одним движением четыре стакана саке. Клиент их с благодарностью принял.       — Дождёшься от меня, заболеть.       — Кто умеет ждать, — тот всегда доджётся, — проговорила она и одним махом сгребла со стойки пустые стаканы. Завсегдашний клиент согласился с ней молчаливым кивком головы и взмахом длинной чёлки. Каково Джиротачи было с эдакими лохмами — хоть стой, хоть падай. Ягену падать уж никак нельзя было бы. Не увольеннием чревато, так косыми взглядами в свою сторону так точно, — это излишне. Хоть бы и потому, что разливая в баре с символическим названием «Ода Нобунага» дрянным личностям дрянные напитки он, Яген, получал совсем не дрянное пособие. Уже даже Намазуо выучила: если братик Яген приносит большие мешки с дешёвыми мармеладками, — это в «Нобунаге» зарплату дали.       «— Яген, а зарплата, это…» — неловко начал Акита, — самый младший.       «— Примерно то, из-за чего я до сих не помер»       «— Я, значит, тоже хочу себе зарплату!»       Ничего не оставалось, как с тяжелым вздохом обнять его и, прижав к себе, поцеловать в макушку.       «— Чтобы зарплату, надо сначала работу, — Намазуо высилась над всеми, теребя косу, которую ей, по рассказам Гокотая сегодня в отместку чуть не оторвали, — нормальную»       Следуя этой логике, бегать под чьи-то пьяные завывания от одного конца стойки до другого, — в самый раз, нормально.       — Забери меня скорей! Увози за сто морей, и целуй меня везде..! — Джиротачи, взмахнув волосами, взял, и довольно мелодично, большую терцию, затем пошёл на резкое дименуэндо. — Двадцать девять мне уже... Хос-спаде, как я стар-то, м-мать моя жестянка… или жизнь? — он вдруг резко задумался, и почесал заостренный подбородок. — Короче, выпьем за жестянки. Это очень благородный материал, скажу я тебе.       Джузумару налила ему еще саке и осторожно склонила голову на бок.       — Жестянками бесы противно гремят… — выдала она, на что завсегдатый посетитель лишь махнул рукой.       — Меня б кто забрал за сто морей… — буркнул Яген. — Хоть бы и бесы.       — Ну-у-у, — протянул постоянный клиент, — хочешь, я тебя заберу? Не бес, конечно, но на пер-рвый раз, вполне сгожусь, — он положил голову на скрещенные ладони и совершенно нахально улыбнулся. —Я ж мужчина хоть куда!..       О его бисексуальности по всему городу N слагали легенды. Достаточно было того, как он в потёмках сверкал наглыми глазищами, на зависть пресловутому коту из «Шрека». Он, Джиротачи, елейным голоском, иной раз просивший звать его «просто Джиро», а того хуже — «Киса», имел дурную привычку, несмотря на обилие куда более приятных личностей вокруг, знаки внимания оказывать именно ему, Ягену. Сам Тоширо не знал и знать о причинах эдакого поведения не хотел, однако всё же, поставив бутылку, поинтересовался просто так:       — И на что я нужен?       Джиро мотнул головой и в раз опрокинул в себя стакан виски. Ответа не послдовало, скорее всего, за его предполагаемой (по крайней мере, для Джиротачи) очевидностью. Он лишь махнул рукой, затем с мечтательной улыбкой махнул рукой, выдохнув:       — Э-эх, молодёжь! — затем трясущимися от выпитого пальцами извлёк из внутреннего кармана дорогого пидждака телефон: — Та-аро! Забери меня.       Несчастному Таро искренне сожалел и сочувствовал сам Яген. На правах любимого младшего брата, Таротачи, не досмотрев кульминацию третьего сна приходилось в два часа ночи подрываться с налёжанного места, чтобы доставить пьяное тело Джиро в дом. Матерные конструкции, слышимые на хорошем динамике, каждый раз были разные. Именно же сегодня громкие и изощрённые по-особенному.       Джузумару как-то раз высказала мысль, чтобы поселить Джиротачи прямо в баре (спать можно и на диванчике — тут-то бесы не найдут, справа ногами к двери), но её тут же отвергли.       «— Дня за два у нас полностью выйдет запас алкоголя. И нервов тоже» — повторять опыт полученного от Джиротачи душевного шлепка по заднице Ягену не хотелось. Тем более, что наработанная тремя годами житья в детдоме фантазия, услужливо рисовала все возможные варианты того, чем оно могло бы продолжиться, серьёзно поселись этот тип в баре. Пусть уж лучше Таротачи мучается, хоть на благо нищих и убогих студиозусов. Как о любимом брате отзывался сам Джиротачи: «Он сам избрал свою участь». Однако, по выражению лица всё того же завсегдатого конкретно сейчас было непонятно: действительно ли он с нею смириться и в очередной раз по всем светофорам центра города поедет в сторону «Нобунаги».       — Яген, он, кажется, не заберёт меня… — сказал он, уныло шмыгнув носом. — Яге-э-э-эн! Он за мной не прие-э-э-эдет! Какой ужас! — Он положил голову на руки, готовый, по крайней мере по виду своему точно, впасть в глубочайшую депрессию, каких мир ещё не видывал. Яген молча отметил, что этакие порывы «депрессий нежных» вскоре можно будет называть синдромом пьяного Джиро. Когда паническая атака прошла, клиент опрокинул в себя ещё стакан спиртного и, попытавшись дрожащими пальцами набрать чей-то номер, разочаровавшись в результате в собственных руках, передал телефон Ягену. — Найди в группах контактов«друзья», там подпапка «друзья семьи», там подпапка... Ик!.. «Я и Таро», там один и единственный контакт.       Поражаясь обилию контактов в этом, казалось бы, крошечном телефоне, Яген приподнял бровь. Его вопрос опередила Джузумару, взглянувшая на экран через плечо Тоширо:       — «Мой лучший секс»?..       — Не, эт не он… — Джиро почесал затылок, а потом, выкатив глаза, аки золотая рыбка, заговорческим тоном выдал: — А может, и он… Я ж не помню… Мне теперь даже самому интересно, набирай! глядишь, и повтор-р-рим.       Негодуя и краснея, Яген набрал нужный номер и, передав трубку Кисе Джиро, отошёл на пару шагов назад и устало потёр глаза под очками. Спать хотелось страшно, а домой его отпустят только тогда, когда свалит последний гость — самый известный выпивоха города, так что не было никакой разницы кто за ним приедет — лишь бы скорее.       — Ми-и-и-ицу? эт ты? Ну, я примерно так и подумал… — Из динамиков послышалось усталое «Ты опять выпиваешь?» и тяжкий вздох. Чёрт бы побрал хорошие динамики Джиротачи — Яген начал сочувствовать и этому человеку тоже. — Ми-и-ицу, — протянув имя друга, аки ленивая кошка, мужчина улыбнулся. — Забери меня.       Из динамиков послышался ещё один тяжёлый вздох и вполне логичные вопрос: «Ты в «Нобунаге»?».

***

      — Муцуноками! ..! ..! долбоящера кусок, ты оттуда нае..! — окончание фразы ветры унесли в явно отличном от ушей нерадивого помощника направлении.       Начальник археологической экспедиции стоял, созерцая ну очень уж живописный в рассветных лучах бывший песчаный карьер и сетовал на пропавшую бутылку самогонки. В этот раз предусмотрительно он вместо одной взял две, но все опять свелось к классике жанра: первую разбил Муцуноками, за что тут же поплатился разбитым в свою очередь носом, а вторая же просто канула в лету. Однако, судя по усилившемуся энтузиазму помощника, Нихонго примерно начинал понимать, где эта самая лета, примерно могла находиться.       — Не навернусь! — бодрым голосом ответствовал Муцуноками Йошиюки, сверкая в розовых рассветных лучах рельефными мышцами обнажённой спины. Нихонго закатил глаза и отвесил очередное красочное ругательство.       — Тебе ..! сказано было, слезть! Ты че вообще на этой горе забыл?! — К начальнику очень кстати пришла мысль, что в этой самой злосчастной песчаной горе забыть он мог ничто иное как его, Нихонго, самогон.       — Да ты не понимаешь! — прикрикнул Муцуноками и поудобнее взялся за тонкую ветку кустика, за которую держался, стоя на склоне под углом в сорок пять градусов. — Я ж вижу, что тут че-о-о-то, — он потыкал садовой лопаткой песок, — есть!! Оно ж блестит. Э-эть!..       Глядя, как Муцуноками с акробатической сноровкой переставил ногу вверх и подтянулся к этому самому «блестящему», Нихонго оставалось только закатить глаза. Бутылку его зарывали сейчас, по ходу дела, именно там. Из-под тапочки помощника вниз картинно полетели комья песка.       «Если не навернётся и не сломает шею, — лично именем Сакамото Рёмы все рёбра пересчитаю» — про себя заключил археолог.       — Да ты же, конечно, не фига не видишь..! — с горящими глазами он извлёк из складок штанов кисточки. — Здесь в тр-ринадцатом веке… Ниче-то ты, Нихонго, не понимаешь. — Ловко орудуя инструментом, он уже предвкушал не столько даже премию, сколько то, что реально сможет найти что-то стоящее. Не зря же вычитал, что именно здесь в середине тысяча двести тридцатых были бои. Или даже не в тридцатых… Или даже не здесь. — Да, блин, что ж ты.! — Стоящий внизу Нихонго уныло закатил глаза. — Ё-маё, да это ж наконечник от стрелы. Серповидный!.. А ты глянь! — Тот вдруг засмеялся и засиял как медный самовар.       — ЧЁ?! — громовой голос начальника экспедиции сотряс воздух, что с деревьев, сиди они не так крепко, посыпались бы птицы и шишки, а с горы — Муцуноками, который что-то там умудрился найти. Или же спрятать, — чтобы тут же потерять насовсем. В следующую секунду, когда Нихонго уже открыл было рот, чтобы выдать в адрес коллеги очередную матерную метафору, что-то действительно пошатнулось под тапочкой энтузиаста.       Муцуноками коротко крикнул и, вращая руками как Мулен-Руж, слетел с горы. Из травы, возмущенная вопиющей наглостью с грохотом упавшего тела, вспорхнула какая-то птица.       — ..! Долбозавр, ты там живой? — Уже, как будто без всякого интереса спросил Нихонго, которого пробирало уже на истерический смех.       — Да от меня дождёшься!       — Сейчас и дождусь, — Последнее он буквально прорычал сквозь зубы, и уверенной походкой крестоносца под стенами Акры, направился к источнику звука. Он не знал, чего хочет больше: чтобы шило, до сей поры имевшееся в заднице, встало этому юному натуралисту ровно поперёк горла, или же чтобы просто извилины встали на место. Тем не менее, и то, другое, невозможно было по аксиоме.       — Слушай, — говорил обыденно бодрым голосом Муцуноками откуда-то из травы и кустов, — так интересно получи-илось! это не стрела. Это, блин, колючая проволока! Была. О! — Он заметил возвышавшегося над ним Нихонго, который был почему-то неестественно бледен, и криво улыбнулся. — А чего ты так на меня пялишься?       — Лучше б уж стрелка…       Как можно было найти кусок колючей проволоки и свалиться потом на точно такую же, — попробуй теперь пойми, и попробуй этому объясни, что он — идиота кусок. Муцуноками, лежа на траве в луже собственной крови, как ни в чём не бывало смотрел на начальника.       …где бы сейчас вот этот чёртов самогон?! Очевидно, там же, где и проклятый уже тысячью разными конструкциями телефон и скорая. Муцуноками вскоре потерял сознание.