Хроники теней. Хроника ХI. Неприкасаемое

День за окном разгорался все ярче, согревая утренний воздух. Уже даже заблестели стекла в доме напротив, освещенные сквозь просторные квартиры, выходящие на обе стороны. Окна казались объятыми пламенем. Я внутренним оком видел, как точка солнца поднимается все выше. Вот-вот она покажется из-за края крыши. Еще несколько секунд. Совсем чуть-чуть… и ничего не случилось. Солнце, невидимое нами — посвященными, скользнуло дальше на небесный свод. Лучи его затопили квартиру Соно, делая белый свет ее убранства ослепительным. До боли в глазах. Как я и ожидал, для нас с Соно Солнце осталось недосягаемым. Будто оно невидимо. А может, солнца на самом деле нет. А то, что я помню — иллюзия, придуманная моим приболевшим в давней предсмертной агонии разумом. Но я продолжал ощущать, где оно. Видел его лучи — золотистые, острые, как копья. Они с огненными искрами пылинок, висящих в воздухе, освещали всю округу. Они согревали воздух, но не меня. И уж точно они оставались холодны к моим чувствам. Я видел лучи, и в особенности прекрасно видел, что ни меня, ни Соно они не касались. Потому и не согревали. Солнечный свет окружал нас, у него не было никаких видимых препятствий, да и невидимых тоже, но мы были в тени и теплые краски погожего дня нас не коснулись. И никто из людей, и даже не все посвященные смогли бы увидеть тоньше волоса пространство, в котором перед нашей кожей остановились солнечные лучи. Возможно поэтому посвященные, от кончиков волос до кончиков пальцев кажутся немного бесцветными. Соно был удивлен тому, что солнце и его яростный свет нам не страшен. Он мой старший в посвящении тени, и ему бы надо меня учить меня. Но жизнь складывается по своим собственным законам, и ей все равно, что имеется в наших представлениях. — Смерть в мучениях отменяется, — проговорил Соно, откинувшись на спинку и разведя руки. — Ты знал? Не дождавшись ответа, он повернулся и заглянул мне в глаза. — Даже не догадывался, — ответил я, чуть пожимая плечами. — До недавнего времени не догадывался… — А я-то уж размечтался, — перебил меня Соно, с хохотом вновь откинувшись на спинку кресла. — Значит тогда, на рассвете, на той крыше, тебе ничего не грозило, — продолжил он отсмеявшись. — Это немножко обидно. Я тебя спасал, старался. Я тогда с окружавшими нас тенями сотворить такое, на что вряд ли был бы способен в обычных условия. А на деле вышло, что мы тогда были как два клоуна, страшащиеся собственных иллюзий. — Знаешь, Соно. Я вовсе не уверен, что тогда было бы то же самое. Я и сейчас был не уверен. Я вчера испытал то же самое, что и ты только что. Только я этого совсем не ждал. Я, проснувшись, открыл глаза… Я даже не сразу понял, что вся моя кровать залита солнечным светом. За те мгновения, пока до меня дошло, что происходит, я в своих ведениях несколько раз скончался в агонии. Соно, немного недоуменно глянув на меня, видимо не особо доверяя глубине моих переживаний, отвернулся и уставился в окно. Но он волен думать что угодно. — В общем, — продолжил я, — один-то раз я точно едва не умер от страха, увидев солнечный свет. Пусть и не сейчас. Вот мне и захотелось посмотреть, как это выглядит со стороны. Соно хмыкнул и даже кажется закатил глаза, а я про себя думал, что это к тому же еще маленькая месть за то, что когда-то давно, в начале этой моей жизни, он смотрел на мою агонию. — Зачем ты пришел? — спросил он, разом переводя разговор в другое русло. Я молча откинулся на стуле, закинул одну ногу на другую и колено обеими руками. Тяжело вздохнул, пытаясь собраться с мыслями. Всего не расскажешь. Особенно если мотивы некоторых поступков и самому не понять. — Я только начал верить, что вот-вот смирюсь, что остался один, — продолжил он. — Я и раньше был один. А с тех пор как Рин… Он замолк, словно подавившись словами. Я чувствовал его боль, как свою. Как я мог об этом забыть? Да, понять поступок Соно не просто. Но можно, и только эгоизм не позволяет это сделать. К тому же, Соно все же нас тогда спас. Хоть и не так, как хотелось бы. А может… Может это знание будущего не точное. Это скорее лишь ощущение беды. Я ведь, сколько ни думал, так до конца и не понял, что тогда, перед цунами, мне открылось. А что если этого, того, что подсказывает тень, уже не избежать? Тогда Соно все же спас, хоть я и видел это спасение в своих воспоминаниях, как низвержение в пучину тьмы. — Мы никто… и никто из нас не сможет остаться один, — бормотал Соно, забывшись. Руки его были безвольно опущены. Глаза прикрыты, взгляд направлен в никуда. Солнечные лучи уже нисколько не волновали его. Как же быстро человек ко всему привыкает, даже если он уже совсем не человек. — Мы никто, раз не в силах решить, жить или умереть… Потом он словно очнулся, встал и принялся мерить комнату шагами. Его босые ступни выглядывали из белых мягких домашних брюк, пересекали прямоугольники солнечного света, расчертившие белый палас, но нисколько при этом не меняли цвет. А сам Соно продолжал что-то бормотать о несправедливости. — Я ведь никого не знал, из посвященных, — бормотал он, сжимая кулаки. — Только своего старшего, того, что посвятил меня тени. Я был смертельно ранен, я и без него уже видел смерть. Мне казалось, она уже склоняется надо мной. Но это он склонился. Он спросил, хочу ли я жить. Я сказал, что конечно хочу. Все мои мысли были о том, что я хочу хотя бы еще раз увидеть Хисаги. Он резко остановился и уставился куда-то в потолок, угол комнаты. Может, он старался загнать слезы обратно. — Мой старший ушел почти сразу. Кроме слов, что нужно прятаться от солнца, я от него не услышал ничего. Все что я знаю, я узнал сам. Все что умею… Соно повернулся и продолжил свое шествие. Он смотрел то в потолок, то под ноги. — Какое-то время я его чувствовал через тень, как и любого из вас. А потом… потом он исчез и из тени. А других я никогда не встречал. И после Рин… после того, как… я так и не осмелился никого больше посвящать тени. Мне было так тяжело, что я никому на свете не мог открыться. Не мог… не осмеливался… — А ты был с нами честен после посвящения? Ты рассказал все что знал? Соно от моего голоса вздрогнул. Видимо он совсем позабыл обо мне. Он ничего не ответил. — Ты же тогда не собирался сбежать? Он продолжал молчать, но на этот раз посмотрел на меня. — А почему ты не посвятил тех, кто тогда был тогда с нами на затонувшем пароходе? Чуть помедлив он ответил. — Я никого из них не знал. О, я видел их лица в видении, в отличие от тех, кто сошел на берег до катастрофы. Но… Он отвернулся к окну и теперь мне был виден его профиль. Крючковатый нос и растрепанные волосы. Тонкая, слишком тонкая шея. — К тому же… — продолжил он, подойдя к окну и отдернув легкую белую штору. — Вот сейчас, после того, что ты пережил после посвящения, особенно после тех видений перед цунами… Ты бы стал кого-то посвящать? Чтобы этот кто-то, знакомый ли тебе человек, чужой ли, сам пережил все то, что пережил ты. Что они сейчас чувствуешь? Как ты относился к этой жизни? Ко мне? Мне нечего было ответить, и я опустил глаза, не желая встречаться взглядом с Соно, так как мне показалось, что он сейчас повернется и посмотрит на меня. Соно хмыкнул. — Так стоит ли еще кого-то посвящать. Зачем плодить тех, кто потом будет тебя ненавидеть? Пусть даже за возможность жить дальше. Или за невозможность еще кого-то спасти. Тех, кто уже ушел. Некоторое время он молчал. — А ведь выходит, — заговорил он вновь, продолжая выглядывать в окно. И глаза его были направлены на ту точку, где сейчас было невидимое для нас солнце, — выходит, что я никогда не смогу уйти. Так и буду бродить по планете, даже когда людей не останется. — Ты будешь не один. Соно лишь вздохнул. — Не один, — сказал он. — Но вы, быть может, тогда совсем уйдете от меня, как и тот человек, что посвятил меня. Спрячетесь. Будете для меня как все те посвященные, что просто не могут не быть… Кто-то же посвятил тени того, кто посвятил меня… К тому же, может быть это еще хуже, бродить по пустоте среди тех, кто тебя ненавидит. — Это не ненависть, Соно, — прервал я его. — Это обида. Мы все же люди, чисто эмоционально. Наверное, надо прожить тысячи лет, если это возможно, чтобы утратить человечность. Да и жить не среди людей все это время. Соно повернулся и посмотрел на меня. Я тоже старался смотреть на него, хотя мне ужасно хотелось отвести взгляд. — А так, — продолжил я, все же отвернувшись, — человек… он ведь всегда хочет того, чего нет. В солнечный день прохлады, в дождливый — возможности пройтись по улице и остаться сухим. Зимой — лета. Летом — снега. Чего ни дай человеку, окажется, что надо было чего-то с соседней полки. В этом мы остались вполне человечны. К тому времени как я договорил, Соно уже отвернулся к окну и даже уселся на его низком подоконнике. — Откуда у тебя фото? — прервал он меня. Когда я наконец осмыслил вопрос и собрался ответить, он продолжил задавать вопросы, выстреливая ими с такой скоростью, что я при всем желании не смог бы и слова вставить. — Это же копия? — спросил он, глянув на журнальный столик. — Откуда она взялась? Кто ее сделал? Ты? Когда успел, ведь я не выпускал ее из рук ни на миг? Они единственная, или еще есть? Откуда… откуда ты узнал, что она понадобится? Откуда узнал, что я сожгу эту фотографию? Сложно сказать, ждал ли он ответов. Но времени на них точно не давал. Может они и не нужны были ему? Зачем нужны ответы, если они не способны ничего изменить? А я уже и не спешил отвечать. Соно же продолжал говорить, ища собственные ответы. — Это все она? — спросил он, усевшись обратно в кресло. — Что? — переспросил я. Погрузившись в размышления, я перестал следить за вопросами Соно, и последний из них меня озадачил. — О ком ты? — О твоей Кагэко. Это все она затеяла? — В каком-то смысле да, — ответил я, возвращаясь в свои переживания. — Но не думаю, что она все это придумала. Думаю, что это все тень. Она присматривает за нами, я в этом уверен. И теперь у нее есть рупор. Но боли моей от того, что Кагэко теперь не живая, это не убирает. Нет, она конечно жива, но она словно призрак. Этот мир ее тяготит, и ей от этого больно. Знаешь, теперь она не позволяет к себе прикасаться. Она меня избегает. И это фото, для меня, сделать копию как она просила, было лишь поводом побыть немного с ней рядом. А потом она сразу исчезла, унеся с собой оригинал. Соно не перебивал меня, да и не смог бы. Я не мог остановиться. — Ты знаешь, мы же тогда научились с ней этому — прикосновению через тень. Но теперь она мне не позволяет этого. Она, видимо, уверена, что иначе я уже давно стал бы таким как она — большей своей частью погруженным в тень. Ей не хотелось и меня лишать жизни, а я бы лучше последовал за ней. Здесь мне что-то совсем не радостно. Соно молчал. Слушал ли он меня? Мне было все равно. — И я вот думаю, — продолжал я, — а возможен ли обратный процесс? Если Кагэко так боится, что я, увлекшись, могу чрезмерно сильно погрузиться в нее, и раствориться, значит, так оно и есть. Но тогда должен… просто обязан быть возможным и обратный процесс! Впрочем, я не уверен, что это возможно. Я себе это просто выдумывал. Приятно думать о приятном. Но наверное конец у всех нас, посвященных, один — все мы в итоге будем лишь отдельными голосами, и быть может лишь мыслями в красочном мире Тени. Даже все люди, не только посвященные. Быть может, мы будем разве что чуть более мыслящими и осознающими себя, чем они. Я надолго замолчал, и в тишине квартиры были слышны лишь часы. Их тиканье заполняло собою пустоту. — Так вот, — продолжил я, — Тень не хочет, чтобы тебе было больно. Фотография — это единственное, что у тебя осталось. А если бы я не сделал копию, когда Кагэко принесла фото? Или если бы она тогда не позаботилась об этом, не принесла его… что бы сейчас с тобой было? Вот ты бы и без меня узнал, что не можешь умереть. И что бы ты делал? Я смотрел на него. А он на копию фотографии, причем так, словно все беды в его жизни из-за нее. — Пусть уж тогда она лежит, где лежит, — буркнул он, отворачиваясь. — Или еще лучше было бы убрать ее с глаз долой. Мне она больше не нужна. — Может так и есть, — отозвался я, — раз ты так говоришь, только вот я в это не верю, так что не обманывай меня. И себя не обманывай. — Она ничего не давала мне, — Соно отчего-то начал оправдываться. — Тень! Ничего она не дала. — Как знаешь, — ответил я. — Твоя воля думать, что тебе угодно. Но только вот истина в том, что никто не знает, что было бы, если бы тогда руками того посвященного Тень не обратила тебя к себе. — Уж не защищаешь ли ты Тень? — воскликнул Соно. Пожав плечами, я не сразу ответил. — А вдруг Кагэко тогда погибла бы? А вдруг я бы тогда утонул, на том корабле, и даже не встретил бы ее, мою Тень, мою Кагэко. Я редко об этом задумываюсь, но когда думаю, это так очевидно для меня. Соно нахмуренно молчал. А во мне слова вновь закипели. — А вдруг, сойди я тогда с корабля, не дошел бы до дома? Может, попал бы под машину. Или умер бы от чего-то банального. Ну, палец бы себе порезал тупым столовым ножом и умер от заражения крови, или утонул бы в тарелке с супом. Переведя дыхание, я продолжил. — Не отрицай свою боль, свою привязанность. Не ври себе. Мне не ври. Соно недовольно хмыкнул. А я через тень видел, что он через тень глянул на копию сожженной фотографии. На душе у него потеплело, это отразилось в глазах, когда он увидел знакомые черты запечатленной на фото девушки. — В ней ничего нет, — сказал он негромко, и, по всей видимости, самому себе. — В этой фотографии ничего нет. Она холодная как картинка на мониторе компьютера. Это всего лишь копия, копия фотографии того, кто давно уже ушел из этого мира. А потом бесследно растворился в тени, подарив свой облик демонам, каким и я едва не стал. Но, как бы там ни было, это копия, и этого уж точно не изменить. Он потянулся, все так же через тень, к фотографии, и в тот самый миг она вспыхнула. Пламя исчезло так же неожиданно, как и появилось, и в мгновение ока на столе вместе прямоугольника бумаги с напечатанным на принтере изображением остался прямоугольник пепла. Я даже вздрогнуть не успел, а Соно лишь ахнул. А в следующий миг пепел сдуло легким порывом ветра из тени, не имевшего к нам никакого отношения. — Ну, вот и не осталось совсем ничего, — проговорил Соно, ухватившись за подлокотники кресла, видимо намереваясь встать. Но не встал. Взгляд его уперся в пепельницу, где ранее сгорела и настоящая фотография. Пепла в ней не было, но поверх лежала целая и невредимая фотография, самая настоящая, желтая, старая. Соно замер, недоуменно глядя на стол, переводя взгляд с опустевшего края стола на фотографию в пепельнице и обратно, а потом вскочил как ужаленный. В два шага преодолел расстояние до стола, схватил фотографию и поднес к лицу. Он всматривался в изображение так долго, словно пытался запомнить все до самого последнего штриха. Будто до этого не помнил. Его пальцы трепетно касались поверхности желтоватой бумаги. А я просто ушел. Даже не потрудившись выйти из комнаты. Через тень я видел, что Соно еще долго стоял у стола, а потом вернулся к креслу. Фотография так и осталась в его руках. Я знал, что больше он не будет пытаться ее сжечь. Да и Тень ему это не позволит.