Пепельная

      Лизза Блэквуд разливала ром по рюмкам, которые они выстроили в ряд на барной стойке. Джоанна шла за нею, доливая в ром мандариновый ликёр, а потом содержимое рюмок опустошалось быстрой серией глотков.       Женщины смеялись, не замечая ничего, что творилось в полупустом баре за их спиной. По-тихому играла клубная музыка, поэтому Джоанна вырвалась вперёд, бесцеремонно залезла в чужую барную стойку, впрочем, этот бар принадлежал её любовнику, какая разница, что она делает, лишь бы ей было весело, и так она лицо этого заведения, его бренда и не только его.       Взяв пульт и усилив громкость на максимум, так, что, казалось, бар стал походить больше на ночной клуб, Джоанна разлила по второму кругу за своей бывшей менторшей ликёр и встала на другом конце бара, чтобы её подруга была напротив.       — Итак, на раз, два, три, — они принялись считать, а потом пить так, будто это единственное, что они могут в этой жизни, ради чего они вообще родились.       В перерывах женщины отплясывали, хватали друг друга за задницы и смеялись так, что окружающие боялись к ним подойти. Да, капитолийцы, случайно заглянувшие в бар, стояли недалеко от них и снимали на свои гаджеты то, как девушки отвратно себя вели.       Для полного веселья не хватало залезть на бар и снять одежду, оставшись в белье. Джо играла с огнём, Лизза её не останавливала, потому что это, в принципе, было пустой тратой времени.       Джо выпила очередную рюмку и села на кресло, качаясь на нём из стороны в сторону. Мир вокруг был расцвечен разными красками, а Джоанна вспоминала, сколько ей на самом деле лет.       Двадцать?       Девятнадцать?       Может, двадцать один?       Она не была уверена. Она просто качалась, сейчас ей было не больше десяти. Вдруг захотелось мороженного, сладкой ваты, которую она впервые попробовала ещё будучи трибуткой от Седьмого. В голову ударил алкоголь ещё сильнее, её настроение скакануло. Веселье прервалось, наступила истерика со слезами и проклятьями, льющимися из неё, как вода вытекает из разодранного пакета.       Сколько у неё было любовников?       На этот вопрос тоже было сложно дать ответ. Точно больше тридцати.       Больше тридцати хуёв и пёзд.       О, Джоанна рассмеялась сквозь слёзы и выпила прямо из горла ещё рома. Она пила, ощущая, как жидкость прожигает её всю изнутри. Пила, пила, пила. Глотала, пока не закашлялась, а бутылка не опустела.       С горем пополам она встала на ноги и подошла к краю бара. Лизза нагнулась к её уху и начала шептать бред про то, что на них уже минут пятьдесят пялится Гейл Хоторн.       Гейл Хоторн — имя знакомое, даже парень, на которого пальцем указала ментор, совсем не стесняясь, был ей очень знаком. Так знаком, что её сразу же затошнило. Он не просто пялится, он поедает их глазами.       — Гейл Хоторн — это тот неудачник, что ошивается рядом с младшим Мелларком? — Джоанна выпила немало, поэтому еле стояла на шпильках, покачиваясь под музыку. Её бывший ментор кивнула, и девушка истерично расхохоталась. — Он на нас смотрит.       Гейл Хоторн был сыном богатого и влиятельного министра. Их семейный дом был в лесу Седьмого. Мать Джоанны работала там горничной. Между прочим, это очень хорошая профессия и зарплата там была намного выше, чем на лесоповале или целлюлозно-бумажном заводе.       Джоанну затошнило.       Они знали друг друга с детства. Сколько Гейлу лет? Они разве не одногодки?       Да, одногодки.       Пальцы задрожали, горло пересохло, опьянение немного ушло, дав ей силы пройти к нему через весь зал.       Гейл Хоторн всегда на неё смотрел. Он всегда пялился в её сторону. Её это бесило. Бесило так, как, наверное, уже ничто и никогда не сможет. Она подскочила к нему вплотную, толкнула его со всей силы в плечи руками, так, что он, не ожидавший такого поворота событий, ударился головой и лопатками о стену.       Хоторн молча смотрел на неё.       Молча следил за движениями её рта, слышал её крик и голос. Слова доходили до него с опозданием, будто сначала её голос гулял по всему залу, а только потом, как в замедленной съёмке, возвращался к нему.       — Ты! Я тебя, сволочь, ненавижу! Я тебя с детства ненавижу! Я тебя, придурок, убить хочу! Всю жизнь хотела!       Она кричала, била его ладонями, сжатыми кулаками.       Он виноват во всём. Из-за его семьи мать осталась без работы. Из-за его семьи её вытащили. Он, этот Гейл, виноват во всём. Виноват в этих грязных лапах мужиков, что её лапают. Виноват в этих женщинах, с которыми ей приходится делить постель. Виноват даже в том, что ей приходится напиваться каждый раз, чтобы унять внутренний страх, разливающийся по венам.       — Ты! Ты! Ты!       А он молчал.       Он молчал, даже не шевелился, не отбивался, не звал на помощь. Он даже прижал её к себе, когда в их сторону стали смотреть с озабоченными лицами посторонние. И держал её так, пока бесконечная истерика девушки не прекратилась. Держал долго, изо всей силы, боясь раздавить, сломать.       Она была для него напоминанием о его детстве, первой любви и беззаботных днях, которые никогда больше не повторятся.       Джоанна ослабла в его руках, а потом и вовсе потеряла способность даже передвигать ноги, поэтому парень не растерялся и перекинул её через плечо, вынес наружу. Он положил её на заднее сидение машины и отвёз в квартиру младшего брата. Дорогой он иногда поглядывал на победительницу в зеркало дальнего вида. Когда они приехали, Гейл занёс её внутрь квартиры и положил на диван, стащил с ног туфли, снял кожаную курточку, убрал волосы с лица.       Он спустился в аптеку и взял таблетки от похмелья, в соседнем магазине купил еду, чтобы приготовить ужин. Гейл это делал непроизвольно, но ему было приятно осознавать, что долг свой выплатить он в силах. В силах благодаря Питу. В силах благодаря брату. В силах, потому что жив.       Парень вернулся, разулся, обул гостевые тапочки, стоящие в углу прихожей. Нашёл фартук, который Рори повязывал каждый раз, когда готовил. Он был с рюшами и воланами, напоминал, скорее, часть странной женской одежды, чем фартук для готовки.       Странным казалось то, что брата не было здесь больше двух месяцев, но квартира выглядела такой, будто её ещё вчера кто-то убирал, а цветы, которые странным образом поселились на окнах, периодически кто-то поливал, пересаживал. Гейл даже догадывался о том, кто это мог быть, но сделать с этими двумя он ничего не мог. Ему лишь пришлось наблюдать. В принципе, Гейл мог только наблюдать и больше ничего.       Хоторн варил острый говяжий суп на ножке, тушил овощное рагу, смазывал ещё горячие булочки сливочным маслом и заваривал сборный ягодный чай, который нашёл в одной из банок. Гейл даже нахмурился. Он покачал головой и решил, что всё-таки влезать в эти отношения ему не стоит. Сделает вид, что даже не догадывается. Пусть идёт, как идёт. Не его дело. Не его от слова совсем.       Гейл накрывает на стол, выходит в гостиную, небольшую и уютную, и опускается перед Джоанной на колени. Она спит, прижав к груди подушку, которую Хоторн подложил ей под голову, и плачет во сне. Слеза скатывается из уголка её глаза на переносицу, а потом падает на угол подушки, впитываясь в ткань.       Парень прикасается рукой к её голове, нерешительно, будто крадя, гладит девушку по макушке.       «Просыпайся, — мысленно просит он, потому что не в силах произнести: — Просыпайся, Джоанна».       Но она лишь обхватывает кисть его руки ладонью и притягивает к своему лицу, прикасаясь кончиком носа к его длинным и тонким пальцам.       — М-м… — он толкает её со всей силы, высвобождаясь от нежной хватки девушки.       «Что ты делаешь? Прекрати! Хватит!»       — М-м… А-а…       Он закрывает свой рот ладонью, широко распахивая глаза от ужаса, вдруг накатившего на него. Теперь ему ближе мир тишины. Мир собственной тишины, немоты, молчания.       — Отстань, Лиззи! Отвяжись от меня! — она отворачивается от него, приблизившись лицом к мягкой спинке белого дивана. — Дай поспать… ублю…       Гейл смотрит на неё. Он рассматривает, боясь пошелохнуться, будто напуганный ребёнок. Он боится отнять ладонь от собственных губ, чтобы снова не произнести непонятный и неприятный звук. Сжав губы со всей силы, Хоторн тормошит Джоанну, а когда понимает, что это бесполезно, он сажает её на диван и разжимает её рот насильно, заставляя выпить лекарство.       — Что ты делаешь? Я же не для… этого… напивалась, капитолийский выродок. Тебе не понять, тупая ты мразь, для чего люди пьют.       Парень обхватил её за тонкую талию и поднял на ноги.       — Чего ты от меня хочешь, а? Хочешь, чтоб я тебе отсосала? Ну так и скажи, я отсосу! Только оставь меня в покое.       Он повёл её в ванную. Джоанна сняла с себя платье, потом бельё, а Гейл краснел и смотрел куда-то за её спину. Девушку шатало, поэтому она ударилась локтем о край раковины, подскользнулась на ровном месте и впечаталась в грудь своего спасителя.       — Что, уже встал?       Гейл отошёл от неё на шаг, держа вытянутыми руками девушку за плечи, чтобы та снова не упала, и осторожно начал вести её в душ, стоящий за его спиной. Он завёл её в кабинку и включил сначала тёплую воду, которой начал поливать пофигистично улыбающуюся Джоанну.       — Почему ты такой скромник, Хоторн, а? Ну снимай же свои штаны! Расчехляй предмет своей гордости!       По её лицу текла вода, смывающая яркий и вызывающий макияж. Она тыльной стороной ладони с силой вытерла свои алые губы так, что на щеке и подбородке остался след помады. Девушка широко открыла рот и провела языком по губам несколько раз, опустившись на колени, она истерично засмеялась, когда Гейл понизил температуру воды. Она была ровно такой, как во время летнего дождя. Джоанна опустилась на четвереньки и упёрлась ему головой в брюки, виляя голыми ягодицами из стороны в сторону и вдыхая запах его одежды.       — Тебе нравится?       «Нет, мне не нравится.»       — Ты хочешь меня трахнуть?       Она подняла левую руку и прикоснулась к еле заметному бугорку на его брюках.       — Не хочешь? У-у, какая досада! Ты, что же, хм… импотент?       «Просто ты отвратительна, когда пьяна.»       — О, у меня был дедуля с похожей проблемой, только у него от старости. И, знаешь, я определённо могу тебе помочь.       «Лучше не надо!»       Гейл отнял её руки от своих брюк, но Джоанна с силой вырвала их и зло посмотрела на парня. Она быстро расстегнула ремень на его брюках, пуговицу и молнию, стянула их к его ступням, не заботясь о том, что они намокнут. Девушка оттянула резинку трусов и достала сморщенный член.       Закрыла глаза.       Вздохнула.       Взяла его в рот.       Ничего, это же так легко — сосать что-то. Как мороженное или сосательную карамель на палочке. Это же так легко — проводить языком по головке — осторожно и нежно. Ритмично, ощущая, как член наполняется кровью и становится твёрже. Чувствовать, как сильно дрожит его тело от прикосновений языка и губ. Проглатывать глубоко, ощущая, как головка члена прикасается к маленькому язычку и уже давно перестать испытывать рвотный позыв от этого.       О, она делала это на автомате и профессионально.       Правда, не понимала, почему Хоторн пытается её оттолкнуть, из-за чего он кряхтит со всей дури, но ничего не говорит, не кричит, не приказывает. Он бы мог! Мог же! Сказал бы ей перестать — она бы поднялась! Но он не говорит, молчит, кряхтит и всё, всё!       Джоанна открывает глаза, когда на её лоб капает капля крови. Гейл закусывает со всей силы кожу на своём сжатом кулаке и кровь стекает из прокусанной свежей раны.       Больной ублюдок.       Почему Капитолий переполнен извращенцами?       Она снова закрывает глаза, забываясь в движениях, ускоряя ритм, делая его жёстче, доводя его до пробивающей насквозь судороги и сильного оргазма. Горло и рот заполняет тягучая, горько-солёная сперма.       Её начало тошнить и вывернуло прямо на кафель. Благо, она почти не ела, поэтому вышла желчь с остатками алкоголя и спермой. Блевотина невыносимо воняла.       Джоанна упала в неё и закрыла глаза.       Она ненавидит себя.