Novocaine.

      Трафальгар устало откинулся на спинку кресла и, сняв очки, помассировал закрытые, потемневшие от недосыпа веки подушечками пальцев. «Так и зрения лишиться недолго», — хмыкнул он, не чувствуя ни малейшего волнения по этому поводу. С тех пор, как Ло остался один против всего мира, насыщенный спектр человеческих чувств, ранее доступный ему полностью, превратился в монохром, состоящий только из двух недоцветов: отвратительного, вяжущего рот и отдающего желчью чёрного и бесследно стирающего память, въедающегося хлором белого.       Сколько времени прошло?       Трафальгар привычно сверился со своими часами, нашарив их в кармане и вытащив на свет. Впрочем, он мог прекрасно обойтись и без них, потому как ни на миг не переставал считать утекающее в никуда время. И с мазохистским удовольствием делил года на секунды, оперируя катастрофически большими величинами. Только вместе с болью ощущался им безудержный поток жизни, убежавший далеко вперёд. А идеальный график — так, приятный бонус, сопутствующий основной цели сего акта саморазрушения.       Итак, сколько утеряно безвозвратно и кого больше нет.       Почти пятьсот миллионов секунд, как трагически погибли его родители, сестрёнка Лами и объявлен закрытой территорией родной Флеванс. Четыреста тех же проклятых миллионов секунд лежит в земле его первый друг Росинант, застреленный своим старшим братом-шизофреником. Имени этого психопата Ло так и не узнал, но искалечил себя настолько всепоглощающей ненавистью, что никак не могла уместиться в маленьком ребёнке, каким Трафальгар тогда был. Она сжирала его изнутри, прогрызала кровоточащие лабиринты в душе, пока Ло не стал достаточно взрослым, чтобы закрыть её в прочную клетку из плоти и костей, замуровать на девятом круге разума, на самом его дне.       Однако и спустя столько времени ненависть никуда не делась, наоборот, вышла на новый уровень своего развития. Настоянная и выдержанная, словно адской крепости пойло, лишающее разума с первого глотка, она получила ещё большую ценность. Может, даже историческую, как погребённые под землей амфоры с греческим вином.       Наверное, именно поэтому он, человек с мерзейшим едким характером, и смог ужиться с Ророноа, тем ещё подарочком. Зоро мог глушить часами хоть технический спирт, но сохранять при этом свой разум в предельно отчётливом состоянии. Чудовище внутри Ло нашло равного себе и несколько успокоилось, убедившись, что не одиноко. Не он один скрывал своё прошлое, Зоро тоже не всё доверял другу, но одновременно искренне, так по-детски удивлялся, когда Трафальгар молчал. Это веселило того, но куда чаще злило до кислотных пятен перед глазами — по-своему обыкновению, Ророноа забирал его время, силы и нервы, а давать что-либо взамен не спешил. Неразбавленный стопроцентный эгоцентрик, который, даже заботясь о Трафальгаре от всего сердца, делал это, утверждая своё неуёмное всеобъемлющее «Я».       И всё-таки Ло было прекрасно с ним — конечно, сей парадокс есть вызов его хвалёному уму, не уступающему в остроте набору скальпелей, что он носил с собой, и неостывающая борьба — кто кого переделает, чей сильный характер возобладает над другим, столь же мощным. Для интеллектуального зрелого мужчины, коим Трафальгар себя несомненно считал, это было здоровски. Необходимая организму эмоциональная встряска, которую Зоро щедро поставлял ему чуть ли не в таблетках — фармацевт же. Только, видимо, переборщил с дозами, неуч, и лекарство превратилось в наркотик.       Вот и сейчас горе-фармацевт безмятежно дрых, умудряясь вывести Ло из себя — Зоро и во сне оставался нахальнее всех в мире разом. Раскинутые во две строго противоположные стороны длинные руки и широко раздвинутые бесконечные ноги, казалось, занимали всё свободное пространство тесной комнаты общежития. «Словно он единственный, мужество которого слишком велико для расстояния между бёдер», — фыркнул Ло, забывая напрочь, что и сам любит широко распространяться, когда сидит. Вообще рядом с Ророноа Трафальгар забывал о многом, за что мысленно благодарил его, никогда не говоря вслух. Но ведь благодарил же. Большинство его воспоминаний было бритвенно острыми осколками стекла, а не газовыми крыльями бабочки. Та улетела прочь, когда мир стремительно, как умеет только он, перевернулся, разбив ему разум о твёрдую землю.       Вместе с Зоро, ярким, подобно джунгли или морскому рифу, его чёрно-белый мир приобретал сюрреалистический окрас. Но даже такой друг не мог отвратить его изрытое ненавистью сердце от мести.       А семья... здесь тоже всё непросто. Первый вопрос — каковы причины внезапной эпидемии? Затем уже может быть второй — какой ублюдок? Но здесь необходимо куда больше ресурсов, чем он один.       «Прости, Росинант, теперь ты не мой единственный друг», — думал Ло, подняв голову и напряжённо всматриваясь в потолок, словно тот сейчас явит царствие небесное, распахнувшись, как книжные страницы. — «Но ты всегда будешь в моём сердце. Я никогда тебя не предам. Как и маримо-я, будь неладна чокнутая водоросль».       Ещё четыреста миллионов лет назад Трафальгар Д. Ватер Ло поклялся найти психа-убийцу и поквитаться с ним. Он слишком много времени потерял, чтобы кое-как склеить из своих осколков что-то, хотя бы издалека похожее на полноценного человека. Росинант упоминал, что брат учился в медакадемии, но так и не смог завершить обучение. Что ж, осталось пойти в архив и найти в документах фамилию Донкихот. Все справочные бюро Логтауна отвергали его запросы, будто шизофреничного маньяка и не существовало вовсе. Но Ло найдёт его.       Рано или поздно.       ***       Зоро внезапно вскочил, чуть не сбив с ног Трафальгара, с максимальной осторожностью проходящего мимо его постели с двумя котлетами на тарелке, которые он хотел разогреть на общей кухне, а после коварно съесть, пока Ророноа спит. Впрочем, он имел полное моральное право совершить это, несомненно, тяжкое преступление, потому что котлеты принадлежали ему всеми своими манящими котлетными глубинами. Однако сим грандиозным планам не суждено было сбыться, ибо Зоро проснулся откровенно не вовремя.       Нет, он не претендовал на продукты, купленные Ло, но обязательно завтракал вместе с ним своё и тратил на задушевные разговоры куда больше времени, чем собственно на еду, а это, считал Трафальгар, крайне непродуктивно. И хмыкал над получившимся каламбуром.       Друг спросонок намертво вцепился в Ло и буквально вынул из того душу таким диким взглядом, что тарелка выронилась сама собой, а котлеты сгинули отнюдь не героической смертью, с грустным чмокающим звуком покатившись куда-то в таинственное подкроватье. Учитывая провальные отношения Зоро и уборки, именно что таинственное — чего там только не валялось, Трафальгар даже не мог себе представить. Может статься, котлеты были как раз таки съедены, но увы, не им, а каким-нибудь Страшным Страхом из детства.       Но все эти мысли пронеслись на задворках Трафальгарского сознания со скоростью истребителей, потому что основная его часть была сильно напугана зверским выражением лица Ророноа. Секунда, другая... Зоро внезапно зевнул воистину душераздирающе, и Ло показалось, что он успел заметить чёрный провал голодного желудка. Слава ками, наваждение быстро прошло, иначе демоническое видение обрело бы силу и преследовало его до смерти.       — Так это был сон... — сиплым со сна голосом пробормотал Ророноа и спокойно отправился умываться, стащив со спинки кровати полотенце и подхватив из тумбочки мыло, щётку и пасту.       У Ло задёргалась бровь в нервном тике. Ну вот как всегда! Давно стоило привыкнуть, а он, идиот несчастный, каждый раз чуть не грохается в инфаркт. Беспокоится за маримо, ага. Да Ророноа способен кого угодно зашибить и не заметить. Его, Трафальгара, тело охотно подтвердит и даже предоставит неоспоримые доказательства — пару синяков, явно намеревающихся превратиться в родимые пятна.       Тогда Зоро так же вскочил и с размаху влепил ему такую затрещину, что Ло как стоял — так и рухнул. Потом, конечно, безумная водоросль, совершая ещё один эволюционный рывок (ну ходит же Ророноа, а не стелется по дну океана, и даже — страшно подумать! — размышляет), долго извинялся и обязывался делать всё по комнате вне очереди, лишь бы «Траффи» его помиловал и не стал на нём испытывать свои мясницкие инструменты. Воображение у Зоро и впрямь было отменное, Трафальгар, потирая пострадавшую макушку, удивлялся — его тут, оказывается, считают хладнокровным потрошителем.       Как говорится, сначала ты работаешь на репутацию, а потом она на тебя. Правда, такого поворота Ло всё равно не ожидал. Хотя... маримо-я точно придуривался, к психиатрам не ходи. А сам втайне крутит какую-нибудь интригу. Параноиком Трафальгар был тем ещё.       Он, разумеется, простил, но заметку сделал: прокрадываться мимо Зоро, когда тот спит, а не топать, как слон. Хотя слоном его стройная фигура и не пахла, не говоря уже и о весе.       Ло неожиданно понял, что самозабвенно смеётся, и мгновенно притих, прислушиваясь, не прошёл ли кто за дверью комнаты, не подслушивает ли Ророноа. Вроде никого не было. И славно, репутация не любит, когда её разрушают вот таким глупым образом.       Продолжай он изображать из себя нормального человека, через пять секунд всё равно выдохся бы. Бессмысленно, но, спасибо маримо-я, вполне возможно. Сгодится для достижения главной цели.       Он едва заметно улыбнулся уголками губ и полез под кровать Ророноа отлавливать сбежавшие котлеты, чтобы не дать им заплесневеть там и стать новым Страшным Страхом. Ну и выбросить, конечно. Не настолько же он оголодал. Тем более, в холодильнике было ещё три.       Пожалуй, он даже выслушает утренние разглагольствования Зоро-я над едой. Весьма милостиво со стороны Ло, ибо так бессмысленно потратится больше получаса — почти две тысячи секунд. Да и к тому же, ожившему транспаранту Гринписа полезно немного понервничать — с чего это потрошитель такой добренький сегодня, мм?       ***       Страшный Страх из детства действительно существовал.       И имя ему было — Куина.       Даже не её внезапная и нелепая смерть. Девчонка, увлекающаяся кэндо, лучшая в додзё, ни в чём не уступающая мальчишкам, физически крепкая и ловкая — споткнулась на лестнице и, падая, свернула себе шею.       Где-то Зоро слышал фразу, кажется, из книги какого-то заграничного писателя, что человек не просто смертен, а очень часто ещё и внезапно смертен. Прокручивая её раз за разом в уме, он хотел заставить давно почившего, видимо, автора приписать:       Глупо смертен. Бестолково.       Но не это было самым ужасным, прости господи его эгоцентризм.       Наверное, он был в неё влюблён. Наверное, даже очень сильно. Вот только тогда одиннадцатилетний желторотый мальчуган Ророноа не шибко понимал, что это чувство и есть любовь. Больше всего оно было похоже на: «Зазнавшаяся стерва! Прибить бы её по-тихому! Дура!».       И как бы она его не злила тем, что была старше, искуснее во владении мечом и куда острее на язык, Зоро каждый день ходил в додзё, чтобы увидеть её ещё раз. Ну и подраться, разумеется, без этого никак. Другие девчонки не привлекали его, так как с ними не представлялось возможным поговорить о технике меча, о том, как прекрасна сталь в стремительном смертоносном полёте, про божественное песнопение сражений, когда внутренняя суть мечника переплетается с катаной в тугой энергетический жгут, раскрутив который, можно поразить мир в самое его пылающее сердце. А Куина жила этим, всецело принадлежала идеологии меча, и Зоро невольно тянулся к ней. Ведь он был нелюдимым, диковатым и угрюмым ребёнком вовсе не потому, что ему нравилось своё одиночество, а оттого, что оно погрузило в его душу холодные липкие пальцы-шипы. По какой-то неизвестной ему причине все думали наоборот. Люди вообще любят думать за других, в этом Ророноа убеждался не единожды. И на основе более чем ошибочных выводов выстраивать мнение об окружающих и даже жизни.       Впрочем, он никого не винил в однобокости мышления, так как человек вынужден обозревать мир лишь своими глазами, ибо других у него попросту нет. В шкуру ближнего своего можно залезть, предварительно содрав её, а к такому зверству сердце у Зоро не трепетало. Потому ему хватало и того, что Куина есть, и он может видеть её день изо дня, не пропуская ни одного.       Странно, что в то время ему вполне хватало ума понимать такое, но свою детскую, сопливую и безнадёжную влюблённость в Куину — нет. Собственное неравномерное и во многом болезненное развитие, как бывает со всяким недолюбленным ребёнком, его не волновало совсем. До того дня.       Перед тем, как умереть и этим окончательно разбить ему сердце, Куина совершила куда более страшную вещь.       Зоро, как часто с ним происходило, забыл свою катану в додзё и поздно вечером вернулся её забрать, благо, он знал, где спрятан ключ. Коширо, отец Куины и владелец додзё, доверял каждому своему ученику, как самому себе, на том он выстраивал отношения «несущий знание — перенимающий его». Однако ключа Ророноа на положенном месте не нашёл.       «Наверное, Куина тренируется в одиночестве, — с неясной радостью решил Зоро. — «Она любит, когда никого нет и тишина».       Тут же пришла ему в голову коварная идея незаметно прокрасться внутрь и напугать её, выскочив из-за инвентарных шкафчиков, к осуществлению которой Зоро приступил со всей ребяческой тщательностью. Сопя от сосредоточения, он прошёл на цыпочках к главному залу и замер.       Замер, потому что лунную тишину, так любимую Куиной, нарушали какие-то странные, незнакомые ему звуки.       Это были глухие протяжные стоны, словно кто-то неоднократно снимал и надевал жмущую обувь, и звонкие влажные шлепки. Зоро вдруг вспомнил, что примерно так хлопаются рыбы, когда торговцы бросают их на прилавки. Перед глазами встала хорошо знакомая картина: рыбацкая деревня, где он проводил каникулы, усеянный гниющими водорослями берег моря, едкая вонь и духота, дедушка Рока, в неком флегматическом трансе вытаскивающий полные рыбы сети. И после, когда наступал синий вечер с пригоршнями ранних звёзд, дед, сидя на пороге ветхого домишки, снимал свои грубые башмаки, и внук мог увидеть кровоточащие от лопнувших мозолей сухие старческие ступни.       Ророноа недоуменно тряхнул головой, пытаясь осознать, что же творится в зале. А затем осмелился подсмотреть. На свою беду.       Разметавшиеся по мягкому мату тёмно-синие волосы, стройные девичьи ноги, широко раздвинутые, тонкие руки, обвивающие напряжённую, потную спину крупного парня, нависшего над Куиной. Вид его мощно двигающихся, лоснящихся в тусклом свете ламп мускулистых ляжек вызвал у Зоро острое желание выбежать на улицу и проблеваться.       В происходившем было нечто неправильное и помимо того, что парню явно стукнуло восемнадцать или больше, а Куине четырнадцать исполнилось всего неделю назад. Ожившие воспоминания и увиденное скрутились в тугой узел из внутренностей аккурат под напрягшейся до предела диафрагмой.       А с чего ты вообще решил, что это неправильно? Всё нормально. Это ты, придурок, её любишь, а она тебя любить не обязана. Знаешь же, что ничто не может быть так, как ты хочешь. А вот иначе, причём самым отвратительным образом — да сколько угодно!       Будь Зоро постарше, он сразу смекнул бы, что к чему, и не стал заходить. Разве подростки заморачиваются насчёт того, кому сколько лет? Сам Ророноа спустя пару лет тоже не задумывался, что ему лишь тринадцать, и охотно шёл на отнюдь не детские уроки учительницы, положившей глаз и другие, более интересные части своего пышного тела на паренька, загадочным образом превратившегося из нескладного худосочного заморыша в юношу-мечту, ожившую картинку. Момент становления себя как объекта сладких грёз женщин от семи лет до «тридцати» с хвостом заправской анаконды он благополучно пропустил. Проспал, наверное. Однако пользоваться неожиданными плодами пубертатного периода научился шустро.       Может быть, в пику умершей Куине.       Взгляд там, еле заметный жест тут, нежные прикосновения невзначай, и все особи женского пола сгорали, словно к ним спустился в сиянии молний сам громовержец Зевс. Зоро разочаровался. Он даже не представлял, что получить доступ к самому сокровенному для любого человека — обнажённому телу — так просто. Достаточно было родиться везунчиком, от природы имеющим отличные физические данные.       Биология, мать её естествознание. Тушите свет и раздевайтесь.       Его уловки срабатывали даже с мужчинами, хотя в этой области Ророноа был лишь любителем, и однополые похождения предпочитал не афишировать. Он никому не позволял нагнуть себя, ни в таком смысле, ни в общем, никогда не привязывался настолько, чтобы перепихнуться больше раза. Случайные любовницы и любовники, тупое удовлетворение физиологической потребности, отсутствие доверия, пустота.       Слишком просто, слишком беспрепятственно. Никакой работы, никакого усилия и, соответственно — интереса. Другое дело — катаны, здесь не обойтись без каждодневной упорной тренировки, вкладывания всего себя. Только мечи заслужили его искреннюю, настоящую любовь, потому что выпили много его молодой бурлящей крови и сил, сосредоточенных на броске, будто горячая породистая борзая, преследующая жертву. Всю жизнь Ророноа занимали катаны, и он радовался, что не препирательства со сверстниками, кто круче. Большей глупости, чем эта, парень не видел и ничего общего с такими людьми иметь не желал. Порой Зоро тошнило настолько сильно, что он разворачивался и уходил, не объясняя, почему. А оно надо, тратить бесконечно малые остатки себя, и без того разодранного и неправильного, на пустышек?       Ассоциации с вонючей скользкой рыбой на прилавке и тесной обувью не по размеру преследовали его все эти долгие годы. Даже трахаясь с очередной девицей, парнем, без разницы, кто под ним чуть не рыдает от наслаждения, Зоро не мог выкинуть из мысли выпученные мёртвые глаза, распахнутые в немом крике рты, источающие кровавую гнусь мозоли. Тошнота и боль, неизбывная боль и непрекращающаяся тошнота. Незапланированное предательство. Разбитое понарошку детское сердце. «Какая это глупость», — повторял он и не мог найти в этом что-либо глупое. Всё было серьёзно, потому что произошло с ним. Абстрагироваться не получалось. Это произошло с ним, ребёнком, слишком рано познавшим пустое бездушное удовольствие плоти. Развращённый, пресыщенный, не знавший любви, ныне двадцатилетний, Ророноа Зоро не знал, что делать дальше. С собой, своей опостылевшей жизнью, окружающим миром, упорно лезущим внутрь его привычной, ревностно оберегаемой возлюбленной-пустоты.       Прочь! Не смей! Оставь в покое! Моё! Я!       Тогда Зоро всё-таки выбежал, но выдавить из себя тошнотворный узел не смог, как бы не бил себя кулаками в тощую грудь. Тот так и остался внутри, со временем всё больше расширяясь и не давая свободно дышать. Порой ему казалось, что он наглотался тухлой слизи, подозрительно напоминавшей гнилые водоросли и по вкусу, и фактуре. Какая злая ирония: в качестве дружеского прозвища Трафальгар выбрал для него название самой распространённой в его родной префектуре Ист Блю водоросли.       После шторма маримо во множестве выкидывало на берег, и они, сбитые в большие кучи, гнили под палящим солнцем. Милые пушистые шарики сочно-зелёного цвета становились чёрт знает чем. Вот и Ророноа сейчас — чёрт знает что. Интересно, догадывается ли Трафальгар, что верно понял его внутреннюю суть?       Траффи, Трао, Ло. Трафальгар. Красивее фамилии я не слышал. Инициал Д.: интригует. Ватер, вода, текучесть, изменчивость. Ло — исковерканная нота, звучащая чище и величественнее, чем банальный приевшийся ля-оригинал.       Пожалуй, он заслуживает если не любви, то безоговорочного доверия. Плевать, что ответного жеста нет, одной моей веры с лихвой хватит на двоих. После первого рукопожатия он вытер руку о штанину. Правую. Почему-то не могу это забыть, хотя с тех пор многое изменилось.       Ло.       Многоликий демон, отразившийся в разбитом зеркале, сложная загадка, скрижаль за семью печатями, книга потаённого бытия и единственный, кого Зоро ни за что не использовал бы, как подручное средство для утоления «застарелых болей». Хотя порой и задерживал на нём внимательный и голодный до всего прекрасного взгляд — что и говорить, друг был по-настоящему роскошным мужчиной.       Разрушить с кровью и потом выстроенную за три года дружбу ради единственной ночи псевдо-любви? Ищите другого дурака. Здесь я больше потеряю, чем приобрету. Да и вряд ли он согласится... по девушкам же...       И всё равно с мастерски скрытым восхищением скользил глазами по высокому лбу, точёному носу с горбинкой, прозрачным векам, пронзённым изнутри чернильными, почти чёрными капиллярами, бледным тонким губам, чувственно изломанным, и настолько белой коже, что казалось — не земная кровь у него течёт по жилам, а хрустальной чистоты и воздушности слёзы.       Броский контраст: снежная кожа и лишённые цвета лунокаменные глаза против проволочно жёстких вантаблэковых волос со звёздной искрой и вечно тёмных одежд. Вочеловеченная двулунная полярная ночь, арктический сон.       Да, Ло спасал его. Однако и он, холодноватый, но преданный друг, сложный интересный человек, пробуждающий давно уснувшие в Ророноа любопытство и вкус к жизни, не удерживал его от соскальзывания в бездну.       Чёрная, густая и вязкая, как дёготь, она приближалась с быстротой и неотвратимостью девятого вала.       Ророноа сплюнул в раковину, тщательно сполоснул рот и, перекинув полотенце через плечо, а мыльницу и щётку с тюбиком пасты отправив в карман пижамных штанов, вернулся в их с Ло комнату.       ***       — Быстрее, маримо-я, опоздаем. Мы должны были выйти тринадцать минут назад.       Ровные полукруги густых зелёных бровей Зоро, больше похожих на колосья буйного степного ковыля, приподнялись в удивлении.       — За полтора часа до начала первой пары? Серьёзно? Траффи, академия видна за окном. Тем более и у тебя, и у меня сегодня занятия только после обеда. И то по одной лекции. Опомнись!       — Мне нужно кое-куда зайти. Хотя... — Трафальгар прищурился. — Ты прав, я могу и один. Ты не обязан везде меня сопровождать.       — Наконец-то это до тебя дошло, — буркнул Ророноа, поправляя ворот рубашки в чёрно-красную клетку, надетой на серую футболку. — Но теперь ты от меня не отвяжешься. Должен же кто-то следить, чтобы ты снова не посчитал полноценный обед пустой тратой времени и сжевал на ходу холодные онигири.       — Онигири и должны быть холодными, умник, — фыркнул Ло, скрестив руки на груди. — Давай, прекращай разврат, натягивай уже штаны на свои хвалёные длинные ноги, чтоб они отсохли. Как и кое-что между, в виде компенсации за мои моральные страдания. И халат не забудь свой.       — Чем мои ноги тебе так не угодили?! — возмутился Ророноа. — Я пнул тебя во сне, что ли? Не припомню, ты обязательно наорал бы. А вот про то, что между, заикаться вообще не стоило. Излишняя кровожадность, мистер хирург, до добра не доведёт. А то добьёшь несчастного пациента вместо того, чтобы спасти. Подельник Смерти, а не доктор! Я тебе забуду!       — Пинать не пинал, но достал. В самом прямом смысле. Сколько повторять, не раскидывай своё бренное тело по всей комнате, она и так маленькая. Иначе, маримо-я, я раскину его по всей территории академии. Будешь собирать по частям и горько рыдать, вспомни, о чём тебя попросил твой покорный слуга мистер хирург. Хотя, трупы неподвижны в силу своей исключительной туп... ах, извини. Трупизны.       — Злоязыкий бастард, — незлобиво усмехнулся Зоро, застёгивая ремень на джинсах. — Не пойму, зачем вообще с тобой связался, однако кайф чистый. Сколько премудрых сентенций за день! Впору обзавидоваться самому Сенеке. Настрочи мне кипу поучительных писем, я готов прилежно внимать и учиться высшей мудрости. Буду твоим подопечным юношей.       — Надо же, ты знаешь, кто такой Сенека? — мимолётно блеснул зубами в улыбке Трафальгар. — «Письма Луцилию», значит. Пожалуй, хламидомонады, заменяющие тебе мозги, что-то да задерживают. Небось, подцепил наивную девчонку из гуманитариев и набрался за ночку?       — Да чего там за ночь можно набраться? — принял очередную подачу Ророноа. — Только стоны и услышишь: ещё, не останавливайся и прочее бла-бла-бла. Вот, бывает, долбишься и долбишься им сам-прекрасно-знаешь-куда, но выдалбливаешь почему-то мозги, а не некую мифическую точку.       — Избавь меня от подробностей, — поморщился Ло, словно объелся отборной кислятины. — Ещё не хватало выслушивать твои хвалебные речи в собственную честь. Тч.       — А как без этого, я же «эгоист и редкостный долбоёб», — ухмыльнулся Зоро, выходя в коридор в полной экипировке. — Цитирую будущего лауреата Нобелевской премии, кстати. На его фоне любые мои познания, даже столь обширные, меркнут в преклонении пред истинным гением.       — Какая грубая лесть, — Ло аккуратно запер дверь и засунул ключ себе в карман. — Неужто ты уламываешь девиц именно таким образом? Весьма банально, Ророноа. На меня это не подействует.       — Что, тоже хочешь быть «уломанным»? Как давно об этом мечтаешь, Трафальгар Д. Ватер Ло? — Зоро поиграл бровями и улыбнулся своей самой обольстительной улыбкой, на какую был способен и перед которой мало кто мог устоять. Гарантия вот уже семь лет. Трафальгара скорее передёрнуло, чем пробрало. Зоро улыбнулся ещё обольстительнее. Ло показал ему неприлично длинный средний палец и вышел из крыла на площадку лифта.       — Я мечтаю, чтобы ты наконец провалился под землю, бесстыдник, — пробурчал он, вызывая лифт.       — Ну же, сознайся, что мечтаешь обо мне, таком распрекрасном, и частенько рыдаешь по ночам в подушку, когда я в очередном эротическом загуле, — Ророноа практически зажал Трафальгара в раскрывшийся лифт, пользуясь тем, что в субботнюю рань только они и вышли.       — По тебе рыдает венеролог, а не я, — огрызнулся Ло, отодвигаясь от него в дальний угол. — Не думаю, что ты знаком с понятием «контрацепция». Хм... слово «презерватив» тебе ничего не напоминает? Нет, не так. Твои мозги, заросшие водорослями, очевидно оперируют более просторечным вариантом. Мне его произнести, или ты великодушно спасёшь меня от незавидной участи ругаться в общественном месте?       — Ты говоришь это фармацевту, — усмехнулся Зоро, — в нашем ведении не только лаборатории, но и аптеки, если не особо хорошо устраиваемся в жизни. А там искомый продукт продаётся в изобилии. Шах и мат!       Вот так, привычно и вполне миролюбиво переругиваясь, они добрались до здания академии. Отсюда Трафальгар уверенно повёл Ророноа в Архивный Блок, стараясь не упустить его из поля зрения — друг норовил свернуть не в ту сторону и затеряться даже на продуваемой всеми ветрами местности. Водился за ним грешок, именуемый в научных и не совсем изданиях топографическим кретинизмом, в этом Трафальгар убедился в первый же день их знакомства.       Потому что заявленный на табличке рядом с дверью в выделенную им комнату сосед так и не пришёл, а после обнаружился двумя этажами выше, когда Трафальгар пошёл получать казённое постельное бельё. Причём обнаружился стучащим в комнату 624, где обитала кастелянша.       Ло подумал — наверное, тоже за бельём — и по своей давней привычке начисто проигнорировал. Хотя закралось ему в мысли смутное подозрение, что вот это яркое здоровое нечто и есть «Ророноа Зоро, 1-й курс, фармацевтика». Претенциозное имя, в котором так и звучал эгоцентричный высокомерный характер его обладателя, и тихое мирное направление, где обычно чахли безнадёжные заучки, соотносились между собой откровенно никак.       Поэтому загадочное существо, отведённое волей коменданта ему в «сожители», явно не было простым. Как бы не пришли с ним проблемы.       Трафальгар небрежно мазнул взглядом по предполагаемому соседу. Тот был высок, как и сам Ло — пара метров определённо наберётся — но казался более рослым за счёт хорошо развитой мускулатуры. Ло хмыкнул. Интересно, что забыл этот здоровяк в таком тонком деле, как медицина? В спортивной униформе, положим, хоккеиста или гандболиста он смотрелся бы куда уместнее, чем в белом халате и со стетоскопом.       От нечего делать — кастелянша, судя по всему, отсутствовала — парень всмотрелся внимательнее, выхватывая самые броские детали и складывая в цельную картину.       Волосы жизнерадостного цвета первой весенней травы живописно растрёпаны. Шея колонной греческого храма. Смуглая кожа в свете простой лампы кажется покрытой сусальным золотом. Оранжевая толстовка в хищную тигриную полоску скрывает скульптурные плечи, крылатую лопатками спину. Чёрные джинсы сладострастно облепляют мощные ягодицы, сильные ноги. Мышцы перекатываются в нетерпении. Порыв и трепет юности. Открытые щиколотки-струны над белоснежными кедами.       Стетоскоп ли? Может, психиатр? Почему-то именно среди мозголомов часто встречаются крупные особи. Возможно, природа специально создаёт их такими большими, чтобы сдерживали буйных полоумных. Думы текли лениво-расслабленно: в жизни Трафальгара начинался новый этап, но ничего нового и сложного парень от него не ждал. Для острого ума нет неожиданностей, лишь просчитанные закономерности.       — Почему на четвёртом этаже все номера начинаются на шесть? Что за поебень? — возмутился незнакомец, повергнув Ло в состояние чистого шока. Все его логические построения с оглушительным треском канули в тартарары, поверженные одной-единственной буквой:       Э?!       Высокоразвитый интеллект Трафальгара был сокрушительно поражён. Такое унижение он не мог простить и потому, быстро опомнившись, оглядел здоровяка с превеликим сомнением: присутствуют ли в обросшей зелёными лохмами голове зачатки разума? Или там не мозги, а корни травы? Неужели можно ошибиться этажами? Ну и де...       Подожди. Он говорит: четвёртый, но ломится в 624-ую. Стало быть, сие географическое недоразумение ищет...       №424.       Трафальгар Д. Ватер Ло, 1-й курс, хирургия.       Ророноа Зоро, 1-й курс, фармацевтика.       «Ну здравствуй», — мрачно подумал Трафальгар, — «мой кошмар на все шесть лет обучения». Что-то упорно ему подсказывало — это чудо природы так просто из комнаты не выселить. Попробуй выпереть подобное чудище, сам же и отправишься зимовать в родную северную глушь. Сдобренный прицельным пинком под зад.       — Тч. Это шестой этаж. С нумерацией здесь всё в полном порядке, — решил вмешаться он. Раз уж вляпываться в неприятности, то быстро. Авось, раньше выпутается. — Но точно не с твоим ориентированием в пространстве.       Здоровяк повернулся к Трафальгару, явив тому красиво вылепленное, породистое лицо — широкое чистое полотно лба, суровые скалы острых скул, аккуратный нос без европейской чрезмерной остроты, великолепный оскал естественно-винных губ, подборок самых надменных очертаний.       Даже лопоухость — и та благородная. Прозрачные уши, пронизанные сеточкой сосудов, напоминают перламутровые плавники тропических рыб, радужные чешуйки змей. В левом покачивались, мерцая, три золотые цыганские серьги-капли. Что-то родное в этом есть.       И правый одинокий глаз — продолговатый, внешний угол куда выше внутреннего, отороченный длинными зелёными ресницами, что ёлочными иголками, солнечное золото радужки затемнено меркурием зрачка. Дракон. Император двенадцати прославленных зверей. Левый перечёркнут глубоким шрамом: схватка с Тигром за первенство. Не проиграл, нет, иначе не стоял бы здесь, на Земле. Полосатая шкура сверженного врага, небрежно накинутая на тело.       «Красивые азиаты всегда инопланетяне», — вдруг вспомнил Трафальгар слова Росинанта. Кажется, тот был в кого-то влюблён, только не говорил, в кого именно. Вздыхал, отворачивался, моргал совсем как грустный Пьеро. Мёртвый друг. Вечная память, погребённая под пеплом снега.       — Повтори, — угрожающе ласково попросил Зоро — это точно был он — демонстрируя в нахальной улыбке жемчужное ожерелье зубов. Долгий нырок в глубину, капризное сокровище, сокрытое в плотоядной раковине губ. Влажный нежный моллюск языка предусмотрительно прячется. Наверное, сладко-мучительно целовать.       «Фу, нашёл о чём думать», — в досаде скривился Ло. — «Культурное знакомство с соседом: mission failure».       И повторил, как того хотели.       — Это шестой этаж, недоумок. Здесь живёт кастелянша, я пришёл за постельным. На полях пшеница, в деревне дедушка, ясно?       Ророноа хищно сузил глаз. Золото солнца, плавающее в беломолочном пруду, скрылось за жёсткой осокой. Воистину восхитительное зрелище, эта драконья великодушно сдерживаемая ярость.       — Только не говори, что ты мой сосед.       Трафальгар криво усмехнулся.       — Бинго.       Зеленоволосый неверяще на него уставился своей золотой монеткой с дыркой зрачка посередине, затем вдруг потеплел. Ло показалось, что по некошеному полю его шевелюры прошёлся лёгкий летний ветерок.       — Ты не злись. Из умников, да? Вы не терпите промахи подобного толка, я заметил. Даже если они чужие. Бывает со мной такое, что поделать. И как только умудрился прозевать два этажа? Самому интересно.       Он протянул Трафальгару руку, похожую на помесь лопаты, граблей и сильной когтистой лапы — широкая ладонь с жёсткой бронёй мозолей, цепкие пальцы. Ло уставился на неё, не понимая, чего от него хотят, но под взглядом новоиспечённого соседа вспомнил про манеры и ответил на рукопожатие. Выражение его лица оставалось наикислейшим.       — Надеюсь, мы с тобой подружимся, — ещё более нагло улыбнулся Ророноа, подозрительно долго задержав узкую кисть Ло в своей лапище и отпустив нехотя, будто сожалея.       «Не дождёшься», — мысленно плюнул ядом Трафальгар и даже не постеснялся вытереть руку о свои брюки. Вперёд, к неприятностям! Однако Ророноа порушил весь его боевой настрой, не заметив этого жеста презрения. Только легкомысленно улыбнулся и сообщил, что сейчас перенесёт свои вещи, и ушёл, насвистывая незатейливый мотивчик. Как бы снова не потерялся, фар-ма-цевт!       «Не дождёшься!», — повторил Ло и задумался. С чего бы такой негатив? Причём окрашенный в неоновый красный с мелкими жёлтыми вкраплениями. Не тягучий комковатый чёрный, как обычно. Редкая эмоционально-цветовая синестезия была присуща Ло с детства, и теперь её неожиданные выверты удивили его не на шутку. Он поморгал. Красно-жёлтая рябь медленно растворилась, уступая ультрамариновому спокойствию.       Тут пришла кастелянша, мир стремительно затопил привычный монохром, и Трафальгар отложил раздумья на потом.       В общем, способности к предсказанию у него оказались отвратительные. Потому что ЭТО незаметно втёрлось в доверие и начало в своё удовольствие пользоваться его умом и распорядком дня. Трафальгар даже не успел как следует обдумать, отчего именно Ророноа взрывает его мир радужным фейерверком. Да и сейчас только предполагал. Равные чудовища, ты говоришь? Как бы твоё не оказалось меньше, малыш Траффи.       Малыш Траффи не способен смеяться дольше пяти секунд и чувствует мир лишь в двух цветах. Малыш Траффи — ненормальный.       И если Ророноа щедро делится красками своей безудержной жизни, значит ли это, что он возвращает ему нормальность?       Кто знает.       И вот теперь, ведя травоволосого придурка за ручку, как малого ребёнка, чтобы он не потерялся и, не дай ками, не вляпался в какую-нибудь интрижку, Ло гадал, был ли Зоро неожиданностью или всё-таки закономерностью?       С одной стороны — да, неожиданность. Трафальгар, как всякий первачок, пусть и наделённый умом сверх меры, наивно предполагал, что ему попадётся спокойный рассудительный сосед, и он договорится с ним о пакте взаимного ненападения и мирном разделе сфер влияния. Иными словами, Ло ожидал необременительного общения, требующего минимального вброса сил, и простого основополагающего соблюдения личных границ.       С другой, определённо закономерность. Слегка не просчитанная. Самую малость. Жизнь всегда относилась к Ло с юмором, пятьдесят оттенков которого были в сотни раз темнее серого, вот и подкинула она ему сюрприз, посмотреть — выдюжит её нелюбимый подопечный или нет? Но либо умница Трафальгар извернулся и приспособился, либо жизнь решила смилостивиться, Ло не мог сказать наверняка. Ророноа оказался весьма приятным собеседником, хотя временами его заносило, и способным студентом, только чутка ленивым. Пришлось следить за его успеваемостью, потому что дружбу с неучем Трафальгар себе никогда не простил бы.       Вот тебе и минимальный вброс сил.       Перед глазами в хаотичном танце закружились подозрительно зелёные солнечные зайчики. Ло зажмурился, прогоняя их, а затем толкнул рукой дверь Архивного Блока, одновременно выдвигая Ророноа вперёд и запихивая того внутрь. Друг недовольно пробурчал что-то невразумительное, но послушно запихнулся. Ло зашёл следом, заранее смирившись с тем, что придётся созерцать лица впечатлённых их эффектным появлением.       Созерцать никого не пришлось. Просторное помещение в тонких полосах солнечного света от узких высоких окон и оттого более резких и густых тенях от многочисленных шкафов, стеллажей и картотек, пахнущее древними бумагами и относительно свежей пылью, было пусто в плане народонаселения.       — И что тебе здесь понадобилось? — спросил маримо-я, осматриваясь. — Какой-нибудь архаичный обряд вызова дьявола на классической латыни? Помнишь анекдот про студентов-медиков, случайно вернувших Сатане его утраченный ангельский чин?       — Нет, — коротко ответил Трафальгар, уходя вглубь — ему показалось, что там находится кто-то живой, тени в глубине многообещающе колыхнулись. Оказалось, порыв ветра потревожил ветви дзельквы за окном. Он вернулся ко входу и внимательно изучил вывеску с графиком работы. Прошло минут пять, работника все ещё нет. Непорядок. Он зашёл обратно. Нужно лишь немного подождать. Терпение.       Вскоре послышались лёгкие женские шаги. Зоро и Ло синхронно повернулись. Дверь медленно приоткрылась, явив библиотекаршу Нами. Равнодушные блёклые глаза столкнулись с донельзя изумлёнными карими, золотой же моментально сделал вид, что он вообще... серо-буро-малиновый.       — Приветы. Ташиги снова опаздывает, да? — улыбнулась, полыхнув мандариновыми локонами в утреннем свете, Нами. — И дверь не заперла опять. Беда, а не девчонка. Вы спешите?       — Время дорого, — ни к кому, собственно, не обращаясь, изрёк Ло, решив обойтись без приветствия.       — Я сейчас найду, что вам нужно, — девушка прошла к рабочему столу архивариуса и включила компьютер. — И да, мне всё можно, Ророноа. Где методичка?       — Э... — весьма содержательно выдал Зоро, медленно, мелкими шажками — как будто от этого его выдающиеся габариты станут менее выдающимися — продвигаясь к двери.       — Позже, — понятливо кивнула Нами и усмехнулась. — Живи пока, недотёпа. Трафальгар, выкладывай, что искать.       — Донкихот, — сказал Ло и закрыл глаза. Перед взором памяти засияла лунной печалью улыбка Росинанта. Затем воображаемый Росинант, закуривая, случайно поджёг свою пышную соломенную чёлку. Нет, не время вспоминать. Соберись с мыслями. — Около двадцати пяти-семи лет назад. Учился, но не закончил.       — Потерявшийся родственник? — набрав текст на клавиатуре и защёлкав мышью, осведомилась рыжая. Ответом было пронзающее молчание и взор, на дне которого клубились туманные кладбищенские сумерки. — Ясно, мне знать незачем.       Трафальгар быстро справился с собой и хмыкнул. Нельзя выдавать свои настоящие эмоции. Она достаточно умна. Хорошо — меньше возни, и в то же время не очень. Вдруг возжаждет истины. Ведь любопытство не одну кошку сгубило. Кстати, думаешь, я не замечу, как ты украдкой поглядываешь на маримо-я?       Зоро никогда не подкатывал к ней. Знает ведь, кто чувствителен к его вейловскому колдунству, а кто обладает крепким иммунитетом. Исключить вариант со внезапной влюблённостью. Что случилось, библиотекарь-я?       — Нашла. Донкихот Дофламинго, тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения. Зачислен на первый курс по специальности «врач-психиатр» в восемьдесят девятом. Отчислен со второго по собственному желанию. Других Донкихотов в этот период не наблюдается.       Он.       — Прописка? Родной город? Школа? Что-нибудь конкретное, — как можно более спокойно проговорил Трафальгар, чувствуя, как из архивных документов выползают чернильные щупальца, опутывая всё помещение изнутри и жирея от острого сукровичного духа его ненависти.       — Странно... ничего. Информация более личного характера удалена, — удивилась Нами. — Обычно все записи хранятся как минимум по сто лет, а в некоторых особых случаях бессрочно. Здесь же прошло только двадцать с лишним. Если не веришь, посмотри сам. Тут даже фото нет...       — Верю, — Трафальгар скрестил руки, чтобы унять их дрожь. Пожалуй, гениальность Росинантова брата можно считать доказанной. Младший Донкихот говорил, что тот не любил всё, что связано с документами. Получается, не просто не любил, а люто ненавидел.       Почему тогда уничтожил любое упоминание о себе, но только не факт обучения в медакадемии? Из сентиментальных соображений? Ха-ха три раза. Психопаты не испытывают нежных чувств, они физически не умеют. Можно сказать, наглядное пособие у Ло было в круглосуточном доступе.       Щупальца враз осмелели и крепко оплели его щиколотки, подрагивая от предвкушения.       — Тогда однокурсники.       — О, долго вам идти не придётся. Хоукай Михоук.       — Ректор? — нервно заёрзал Ророноа.       — Он самый, — хитро улыбнулась Нами и посмотрела на него глазами, полными искристых ехидных чертенят. Но Трафальгар видел, что ещё глубже скрывалась игольчатая тревога. Что происходит, Нами-я?       Что с нами всеми происходит?       Между тем девушка продолжала.       — Поговаривают, у тебя с ним весьма особые отношения. Это и вправду так? Признавайся, лапочка Рорó. И можешь не приносить методичку до... скажем, пятницы.       — Бессовестная шантажистка! — задыхаясь от наглости рыжей, воскликнул Зоро. Впрочем, Ло видел — друг только что познал настоящий душевный камнепад. — Да нет же. Просто... у нас нашлась общая тема, и мы договорились об индивидуальных занятиях. Михоук непревзойдённый мастер боя на мечах, — Трафальгар и Нами хмыкнули: голос травоволосого вдруг стал спокоен, как роща поутру. Тот, кто умеет правильно считывать незаметные на первый взгляд детали, сразу понял бы: так звучало сдержанное восхищение, стоящее куда дороже, чем шумные восхваления. — И никакого заднего интереса. Не понимаю, с чего вообще такие слухи?       Недоверчивые взгляды карих и бледных были непоколебимы.       — Ладно-ладно, сдаюсь. Да, я заправский гулёна. Но, ребята, нет у меня отношений с ректором. Честно, никаких. Последнее слово Донжуана, которого поразила молния и поглотила разверзшаяся Преисподняя.       Ло завёл глаза и фыркнул. Что они несут, зачем я это слушаю и даже участвую? Липкие щупальца поползли вверх по его ногам. Весёлые зелёные кругляшки тщетно пытались отогнать их обратно, в бумажные пыльные норы.       — Ску~чно, — состроив недовольную мордашку, протянула Нами, крутанулась в кресле и вдруг рассмеялась. — Да шучу я. Ророноа, из тебя чересчур легко вытянуть информацию. Не то, что из Трафальгара. Верно я говорю, хирург-сан?       «Какой фальшивый смех», — Ло не хотел признавать, что ему стало ещё паршивее после её натянутого, подобно тугой коже на барабанах, смеха, так и говорящего — смотрите все, мне так весело, даже сама поверить не могу, как! Но очевидное не оспоришь. Убраться отсюда как можно быстрее и как можно дальше.       — Абсолютно, — кивнул он. Отлично, можно считать, что тема исчерпана. — Спасибо, Нами-я, выручила. Зоро-я, идём. Хорошего дня, Нами-я.       — Вам тоже, — сквозь неискренний смех процедила Нами. — Смотрите, не вылетите из академии за нарушение священного покоя Непробиваемого!       — В кабинет ректора?! Не-е-е... — голос Ророноа, как всегда ничего так и не понявшего и поражённого Трафальгарским подзатыльником по изумрудной маковке, затих за разверзнувшейся и быстро закрывшейся дверью во внешний мир.       Нами тут же перестала смеяться и ещё долго смотрела туда, где они вымещали собой пространство.       ***       Дверь вновь распахнулась, и на этот раз в Архивный Блок со скоростью света и его же локальным концом влетела беда-а-не-девчонка, споткнулась об абсолютно ровный паркетный пол и покатилась кубарем за ближайший шкаф. Тёмно-синее каре взметнулось крыльями очень растерянной райской птицы.       Нами вскочила с насиженного места и поспешила на помощь.       Ташиги села, потирая ушибленный локоть, и подслеповато прищурилась, пытаясь определить, что за эфирное создание, увенчанное огненной короной, приближается к ней. Раз уж огненная корона, значит, Нами. Никого другого с таким убийственно рыжим цветом волос в медакадемии не было.       — Привет, Нами, — улыбнулась она виновато. — Можешь ли ты помочь мне найти очки?       — Что за вопрос? Конечно, — предположительно Нами действительно оказалась Нами: слух исправно радовал своей постоянностью. Но без очков это было Создание в Огненной Короне, и Ташиги не хотелось, чтобы оно так быстро исчезло. Пламенная Принцесса наклонилась и отдала ей зрительные костыли, необходимость которых всегда вызывала кусачее чувство несправедливости. Теперь это отошло на задний план. Пожалуй, мир выглядит намного лучше, если ты плохо видишь. Не в обиду Нами: она прекрасна в любой момент времени, даже после автобусов в час пик. Проверено.       Вернув миру чёткость, Ташиги поднялась и отряхнулась. Локоть ощутимо ныл, но не критично — как говорил её опыт, синяк шёл мимо. Она привыкла, так как была неуклюжей, сколько себя помнила.       — Я думаю, тем двоим что-то было нужно от Архива, и ты им помогла вместо меня. Если бы я не опоздала так глупо... Спасибо, Нами, — тут Ташиги подозрительно покраснела. — И... я хотела бы спросить... а как зовут парня, который с зелёными волосами? Я его видела часто... и словно...       Аккуратный розовый рот Нами превратился в аккуратное розовое «О», солнечные ресницы взметнулись вверх. Секундное замешательство — её лицо быстро приобрело строгое выражение. Рыжие брови нахмурились. Казалось, веснушки-хохотушки тоже вмиг посерьёзнели.       — Почему этим негодником интересуется каждый, кого я знаю? Господи помилуй, да ведь он обыкновенный! Я даже не хочу знать, почему так много людей, у которых совершенно разные вкусы, посчитали его верхом своих идеалов. Как это вообще возможно?       Теперь Ташиги можно было смело класть в рассол вместо красного жгучего перца.       — Ну... ощущение... будто... я его знала раньше... задолго до...       — А, у него морда дружелюбная просто, — фыркнула Нами. — Прошу, не поддавайся его чарам. Поверь, мне пришлось утешать десяток умных и отнюдь не легкомысленных, вот прямо как ты, девчонок, которыми он поиграл в своё удовольствие, а затем помахал им ручкой и пафосно свалил в первый же удобно подвернувшийся закат. Не становись одиннадцатой!       — Д-десять?! — Ташиги даже отшатнулась и больно врезалась лопатками в шкаф. Тот лишь милостью ками не упал и не обрушил шесть других шкафов, стоящих с ним в один ряд. — Ох... Десять. П-поверить не могу.       — Считая только тех, кто мне хорошо знаком. Вся медакадемия знает, что с ним лучше не связываться, если не хочешь потом ночами напролёт голосить в подушку. Он может казаться наивной ромашкой, но на самом деле это чёртова мутировавшая росянка! Слопает и не заметит.       — Н-но мне интересно не в романтическом смысле, Нами, а...       — Стоп! — перебила её рыжая, вскинув руку. — Шесть из десяти начали точно такой же фразой, а закончили истериками. Не смей о нём думать, каким бы ни был смысл твоего интереса. Один мой хороший друг в психиатрической клинике. Ророноа Зоро совсем не виноват в этом, они даже знакомы не были. Кладофория уже много лет страдал... страдала одной болезнью. И всё равно очень больно слышать, как Зоро зовут, зовут и никак не могут дозваться.       ...Нарчи трясся так, словно вместо тела у него был воздух над костром, дрожащее марево. Его застывшие глаза смотрели вперёд и вовнутрь себя. Он улыбался. Это было страшнее, чем любое, даже самое подробное и правдивое описание шизофрении в многотомных трудах выдающихся учёных-психиатров. Он улыбался без намёка на улыбку, смеялся без намёка на смех и дышал, как будто дыхание уже миллиарды лет ничего не значит, и жизнь давным-давно обесценилась. Всего лишь бессмысленное слово, выдуманное кем-то ради забавы.       — Ро... роноа. Ророноа. Приди же, Ророноа. З... Зоро. Услышь мой... рёв, Ророноа.       Голос, который не голос, вакуум в десятой степени, абсолютный ноль. В нём всё ещё пульсировал крохотный осколок смысла. Нами видела, что Нарчи не понимает, чего вот уже три дня добивается у прикроватной тумбочки, и изо всех сил пытается вспомнить значение вымученных из пустоты слов. Чувства к Ророноа, чтоб тому икалось в компании ректора, победили даже признанную императрицу психушек. Да что в нём такого... просто такого?!       А вот про неё Нарчи так и не вспомнил. Смотрел, как будто Нами была окном, и за ней находилось что-то более интересное. Право слово, люди придумали окна не для того, чтобы любоваться прозрачным стеклом.       И теперь снова Ророноа Зоро. Всё то время, что он пребывал в Архиве, Нами незаметно посматривала на него, пытаясь понять, почему же он? И раз все дороги ведут в вечный город Рим, то разговоры в медакадемии паутиной тянулись к нему. Поневоле подумаешь, а не сам ли Зоро заплёл ловчую сеть? Но как?       Трафальгар точно заметил её взгляды. О его отвратительном характере слагали легенды, одну мрачнее другой, но все упускали несостыковку — он почти ни с кем не общался, кроме Зоро. Откуда тогда узнали, что у него с характером? Наверняка снова всё придумали. Может, и про Ророноа?       «Чёрт. Я произнесла его имя вслух. С мисс архивариуса станется пойти и причинить ему как можно больше справедливости во имя исторической хроники и заполненных картотек. Аминь».       Ташиги снова охнула и пошатнулась, наверняка чтобы завершить начатое — обрушить злосчастный шкаф и шесть его близнецов, но Нами схватила её за руку и спасла Блок от тотального разгрома.       — Забудь. Считай, что я не произносила его имени. Ташиги, я не хочу, чтобы ты стала одной из обманутых и покинутых. Пожалуйста.       Та вдруг внимательно и серьёзно взглянула на неё, затем легонько постучала указательным пальцем по своей щеке, как делала всегда, когда задумывалась.       — Хорошо, — она прекратила запинаться. Нами насторожилась — Таши явно решила действовать. И не зря. — Я обещаю, что не познакомлюсь с ним, если результатом стопроцентно станет неудачный роман, вне зависимости от того, какие намерения были у меня изначально.       Нами хотела было кинуться ей на шею, до того стало легко на сердце, но подруга продолжила говорить, и каждое слово без ведома хозяйки впивалось в её сердце длинными зазубренными шипами.       — Я тут пораскинула мозгами... И действительно, весьма странно. Говоря мифологически, ощущения как от пения сирен. Но речь сейчас не о том. Я лишь попрошу его навестить... Кладофорию, верно?.. Кстати, а я помню эту фамилию в списке первых курсов. Бедняжка.       Нами вздохнула. Как в воду глядела. Знает же Ташиги как облупленную, гипер-ответственность никогда не давала ей покоя. И прикусила губу. Ей самой просто не хватило духу потащить Ророноа в больницу, объясняя прямо на ходу. И она отлично знала, отчего. Нарчи забыл её. Какой-то левый человек оказался важнее, чем она, верная подруга. Удар: понять, что шизофрения ампутировала тебя, но оставила другого. Будто тебе не хватило сил пробиться через твёрдый панцирь искусственного отчуждения. Будто ты оказался недостоин, тогда как другой сделал во много раз больше. Но Ророноа вообще ничего не делал, и это... чертовски несправедливо!       Так же хорошо Нами понимала, что в ней говорит уязвлённое самолюбие. Если рассудить по чести и совести, она должна радоваться, что Нарчи хоть кого-то помнит. Но нет же, мы гордые, мы обиделись. Нашлась... психолог.       — Вот что. Я с Ророноа знакома не так близко, но явно лучше, чем ты. Будем надеяться, что ко мне он прислушается. Если что... — тут Нами хитро улыбнулась. — У меня есть, чем его шантажировать.       Глаза Ташиги, и так увеличенные толстыми линзами, на этот раз побили все рекорды, и Нами рассмеялась — впервые за день искренне. У неё с лихвой сил и желания помочь всем, кто нуждался в этом. Они ещё покажут Вселенной, что такое справедливость и с чем её едят!