правильный boy

Было ли правильным кусаться и периться, мой милый полицейский мальчик? Металлизированная рожь хлестает твои оголенные разодранные руки, металлизированная рожь сменяется кукурузовыми полями, пугалами во французских тряпках металлизированная рожь оставляет за собой пыльные склады и самого плохого мальчика в Детройте. Ты был уверен, и надежда выжирала твои лёгкие болезненностью. Осколок рамы раздирал ткань кармана, это казалось оглушающим, как и каркающие вороны, как и нарастающий шум пустой трассы. Твой прошлый побег был провальным, твой прошлый побег закончился простреленной рукой и немногим болью незажившей до сих пор руки. Уильям Денбро просыпается среди складовых коробок, Уильям Денбро читает надписи детских конфет, жвачек, дешманских лимонадов с нестабильной угольной, Уильям Денбро делает логические выводы, что за мощеным металлом и деревом мостятся хорошие винтовочки, гильзы, килограммы крэка и что-то нежно разлагающееся. Да у тебя проблемы похлеще, чем у Хьстона при посадке тринадцатого Апполона Руки повязаны немецкой веревочкой из сорок третьего. И как бы ты не жрал её зубами, на языке лишь мерзостный привкус глобулярных белков и железа. В первые дни ты агришься непомерно, вертишься, потому что не можешь усидеть на привязи, тычешь должностью своего папочки, а заикание с каждым разом возрастает, преодолевая стационарное состояние, когда ты заминался лишь в длинных рычащих предложениях. Тебя забавно пинают носками мощеных ботиночек в поясницу, ребрышки, смеются прокурено-подростково. Потом ты узнаешь, что этого парня зовут Генри, и он прострелит тебе руку, но сейчас ты смотришь запуганными глазищами и не можешь понять. Генри садится пред тобой на кортыши, мило щелкает по носу и лепечет: – Попробуешь сбежать – подстрелю, – тебе не угрожали, Билли, тебе констатировали факты. До двадцати пяти по голове всё еще бьет набатом, ты хочешь быть самым крутым мальчиком с пушкой и стреляешь по первым попавшимся, как это делали в старых американских фильмах, где сцены с порно заминались кассетником и вечно хрипели покоцанной пластинкой граммофона. Генри не больше двадцати, Генри так плешивый щенок с голыми кусками мяса. Уильям Денбро, ты просто ему не нравишься и вжимаешься резво спиной в ледяную бетонную стену. Металлизированный запах ржи выедал косточки черепной коробки. Ты не мог понять, что происходит. Потом тебе доходчиво объяснят на практике, особенно, когда ты захочешь сбежать. Язык у Генри оказался развязным, вероятной прогрессией в двенадцать его ненавидел даже папочка, потому что отбитость переросла все границы. Когда Генри приводит домой псинку – господи, такая милая девочка с преданными глазами и вывернутой лапой – то сто двадцать процентов ненависти к сыну достигают своего предела. И не то, чтобы хочется убить своего отца. Но если дом Генри – четыре стены задетройтского склада, то тебе есть о чем подумать и закусить губу. Через каждое предложение он говорил, что ты, Билли, ебаный неудачник, но мельком разъясняет тебе, в какой ты заднице оказался, даже не осознавая полноценно этого. Генри не тянет на сильно значимого мальчика в этой банде отбитых и отъявленных. Всегда были те, кем жертвуют и кого поминают. Металлизированный запах ржи имел металлизированность, возможно, из-за уровня впитавшейся крови, содержащей железо. Билл закрывает глаза. Если в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом мамочка имела выход в виде смертельного акта, то ты, Билл Денбро, не имеешь ничего. Ну ты же не можешь сказать: "Хэй, Генри, прострели мне сразу черепную коробку, днем раньше, днем позже, я все равно не выберусь отсюда живым". Да каждый третий попадал в такие ситуации, с кем не бывает. Под вечер у Генри развязывался язык, и он начинал пиздетьпиздетьпиздеть. Человек — высшая ступень развития, не лишившаяся привязанности и зависимости. Неумение молчать входило в этот пак супер недостатков. — Ты, вообще тут, вряд ли долго протянешь, — Генри немногозначно балуется с прикладом винтовочки, о, эта юношеская дурь. — Тебя помучают так пару недель от силы, а потом ебнут, ну ты и лузер. Билли хрипло смеется. Стены склада давят на черепную коробочку. Ты просто торчишь под боком мальчика, который здесь занимает роль сторожевой псинки, недоросшего цербера. Потом Генри как-то скажет: — Знаешь, мой отец тоже был из полиции, не таким крупным хером, конечно, но даже он не творил такой хуйни, рискуя семьей, — у Генри отвратительные сигаретки, но чувствуя что-то помимо металлизированного запаха ржи, Денбро ощущал себя живым. Отвечать Билли откровенно не любил, но когда желудок скручивало голодом и черепная коробочка трещала по швам, он решался вяло перебирать губами. — Он выт-таскивал м-меня из всякого д-дер-рьма, т-типа уг-гона маш-шины, др-раки до р-реаним-мации, д-даже т-тащил из выт-трезвит-теля, — вау, а где же ты сейчас, папочка? — Он н-не м-мог с эт-тим. Эт-тим был Роберт Грей, и тебе лучше было не зарекаться его именем, потому что плохие мальчики знают, когда и где их упоминают, чтобы совершать последующие действия. — Там была тупо крупная поставка через наших парней. Твой отец до этого спускал всё с рук, естественно, за деньги, но проблем не было пару лет, — Генри выпускает отвратительный дым изо рта, эта деточка курит с четырнадцати, но до сих пор не имеет должный вкус. — А тогда была поставочка в пару десятков килограмм, кокаин там или что, точно не знаю, но Грей был дико зол, это стоило крупных убытков. Холодная стена не кажется такой леденящей. В каждом отсеке склада было несколько парней, и иногда они таскали коробки со всякой антизаконной херней. Денбро делает мелкосошные выводы, что это заброшенный склад военных годов или заброшенный завод — сути не меняло, ты всё равно не мог сбежать, потому что это не тысяча девятьсот восемьдесят четвертый, когда свобода ещё скручивает жилы. Генри молчит минут десять. Вот сейчас опять блядски начнет шарманку ненависти и отпетого лузерства. — Он не сторонник убивать, — показушная пауза. — Сразу. Твоего отца шантажируют тобой же. И мы не бросаем своих, в Детройте это было бы пиздецки глупо. Американские фильмы про плохих парней идут мелкой трещинкой. Больше вы не говорите. А через три дня Билли впервые пытается сбежать. Милой деткой Бауэрс — ты узнаешь его фамилию в ненавистных фразочках какого-то мужика — позволяет тебе встать и пройтись. Билл не слышал о Грее уже более пятидесяти часов, и это начинает напрягать. Руки были повязаны немецкой веревочкой сорок третьего. Ты рождаешься на стыке войн в семьдесят втором, заражаешься нелепым хипарским, таскаешь в рюкзаке vogue и хорошенький ножик. А теперь думаешь, смешно ли то, что ты находишь осколок стекла, которым можно разодрать ту самую немецкую веревочку. И бежать. Генри обещал прострелить ручки и ножки, но возможно ли было предстоять перед соблазном, когда Уильяму Денбро вот-вот семнадцать и вся жизнь равна спонтанности, где пора было научиться самостоятельности. В четырех стенах где-то в Детройте ютился милый братик, который не может запомнить имя мамочки до сих пор. Джорджи боялся непреодолимого одиночества и дыр в яблоках. Билли хочет его страхи себе и не переживать быть убитым. Билли было смешно, он жрался воспоминаниями и милыми оценочками своего поведения. Он не мог не. Было ли Джорджи страшно? Или будучи ребенком он затопит одиночество приставочкой, той самой жвачкой Marbbles и хорошенькими сладостями с центральной авеню? Денбро осознает, что не может понять последовательность действий ребенка, это нагнетает ситуацию. И ощущение слабой беспомощности. А ПОТОМ ГОСПОДЬ ГОВОРИТ ЕМУ МОЛ СО ВСЕМИ БЫВАЕТ НИЧЕГО СТРАШНОГО МОЙ МАЛЬЧИК ВСЕ ЖЕ УМИРАЛИ И МУЧАЛИСЬ И ТЫ УМРЕШЬ И ПОМУЧАЕШЬСЯ Когда Билли смышленным мальчиком находит осколок стекла, то понимает, вероятность удачного исхода. Когда Билли смышленным мальчиком находит осколок стеклышка, то резво сжимает его, оставляя градацию порезов с последственной кровью на огрубевшей кожице. Первый шрамы на пястьях, мой мальчик. Ты просто слышишь грубость чихающего мотора в отражающих стенах этого мощеного здания. И страшился неизвестности. Наравне с милым мальчиком Эдди, семенившим своими ножками, будто викторианская дамочка в платье десяти килограмм и прически, поглощенной статичностью титана. Эдди следует за своим папочкой, жмется к его угловатой спинке, разодранной собственными вылизанными ноготками аккуратством шестнадцатилетнего юнца, дернутого из школы, подработки и любимой мамочки. Просто Ричи был слишком крутым парнем, чтобы сказать ему "нет" - ты просто умалчиваешь о своих слабостях, примирениях и том, что папочка обещал выжрать все его косточки при возможности отказа - а у страха Эдса глаза велики, а у страха Эдса вечно подгибающиеся коленочки и собачьи повадки. Эдди и его страхи не любят покидать Детройт. Но у папочки любовь на поводки. И Каспбрак просто не мог выбраться, позволяя утягивать свою шейку. Как маленький той-терьер послушно перебирал лапками, так и Эддичка стелился по чужим шагам, вьясь и мирно тяфкая. Возможно, это становится твоей новой зоной комфорта, подобно коробке от кухонной фурнитуры или выдробленного ящика под тонну для грузового самолета. В Мрие поместится сотня таких же загнанных мальчиков, подобающих подобием подобно тебе. Чувство ручной псинки становится вторым скелетным, осаждающимся на ребрах. У Эдди аллергия на металлический запах ржи, щекочащей легкие. Рыжие колосья стелятся, стелятся, вьются под северным американским ветром. В сороковых тут был очередной военный завод техники. В девяностых здесь плохие мальчики, наркотики и поставка оружия, вбитого по горло. Эдди хочет домой и к матери. В документах местных хосписов, полицейских участков, моргов, он есть мертвость и неудачное попадание под колеса техасского грузовика. На деле ни суицида, ни фуры не было. А Эдс был, находился, являлся и просто скулил. Но что ты сделаешь против тридцатилетнего мужика, который трахает тебя, вылизывает и представляется хорошим таким sugar daddy? н и ч е г о, мой милый. Тозиер притаскивает его с собой на миленьком Мерсе, напичканным порохом и гильзами похлеще смертников в будущем две тысячи первом. Приходится миленько ютиться на чужих коленочках, тихо стонать, выкусывая чужие пальчики и дробить в черепной коробке: я его люблю я его люблю я его люблю. Это же так просто, малыш Эдди. Как родная мамочка с новым рубцом на сердечной мышце учила тебя говорить собственной имя, выстраивать предложения, подобно тварливой птице, так и Каспбрак нежностью приучал себя. И липкость ненависти скапливалась желчью в центральности тела. Каждые сорок минут в Соединенных Штатах Америки похищают одного ребенка. И ты, Каспбрак, был одной из этих деток, схваченных, выдранных, подцепленных после школы и между уютных широких улиц, где никто не заметил и не замечал. Тысяча преступлений происходит у тебя под носом каждый день: вопрос твоих слепости и нежелания видеть. Эдди уже видел Роберта Грея. В отличие от папочки он был менее экспрессивен и более оскалистлив. И если этот мальчик страшит весь Детройт, то Эдди примиримо гнет со скрипом сухожилий свои коленочки. Быть подчиняемым и поддаваться подчинению просто. Новенькие лозунги Нью-Йорка кричали: гни против системы, свобода это не рабство, детка, решай свои проблемы, задирай нос. Единственный раз, когда Каспбрак задирает голову: стоя псиной и отсасывая Тозиеру на последнем этаже его паскудного заведения. Оленьими глазами ты смотришь на Ричарда, тебя треплят с дикой остервенелой нежностью и холят, позволяя лежать не на выстланной сдернутой шкуры у кровати, а под чужим боком. И холод нарастал от этого большей прогрессией, создавая липкость чувства. Это тебе не Мэри с третьим размером, работающая учительницей после вашей свадьбы, носящая под сердцем двух твоих детей. Это Ричард Тозиер, имеющий соточку лицензий на подпольство и стрипклуб в Детройте. А ты это тот, кто мнется под его боком от бессониц. Очередностью выдуманной формы стокгольмского синдрома. Грей отличался от папочки отсутствием стремлению к роскоши, но сточностью к комфортабельностью. Удобнее было носить военные штаны с возможностью поддернуть килограмм хорошенького оружия, нежели вылизанные Армани, где укрепи парочку кольтов и большим не скажется. Возможностью, в этом и было их преткновение. Эддичка знал, что милым мальчиком Тозиер развлекается метанием дротиков в чужую фотографию, доходя до кухонных ножей. Каспбрак боится, забиваясь в углы и стены, что сталью влетит в его горловину. Но Ричи был таким нежным малым. И ты не мог сбежать поддержанной жалостью и мнимостью страха. Эдди видит, с какой безэмоциональностью смеха от шутки он может нажимать на курок. Эдди говорит себе: ну я же не один такой, не первый и не последний. Верно, мой милый мальчик. Ты еще не видишь Билла Денбро, но Билл Денбро видит тебя через выбоины в мощенных вдавленных стеклах. Билл Денбро знает тебя, как мальчишку из младшего класса, пропавшего полгода назад под предлогом неудачного суицида и мчащегося грузовика с очередного поствоенного завода до глубинки. Он смотрит за хлипкостью твоего силуэта. Смотрите, какая красивая папочкина детка в вылизанной рубашечке и английских шортиках. Сколько долларов на то, что в его заднице анальная пробочка или чем там развлекаются богатенькие противные мальчики? Не то, чтобы папочка был в хороших отношениях с мистером Греем. Каспбрак был несостоявшимся свидетелем нескольких стычек-перестрелочек, где приходилось сворачиваться змеиным клубком и задыхаться в хорошеньком кейсе вместо миллионов. Все ради твоей безопасности, детка. Но какой наивный дурачок приходит на чужую территорию со своей пассией и парочкой кольтов, крепленных к Армани? Они остаются на улице посреди поля из металлической ржи. Эдди старается послушной деткой быть в сторонке и не выдавать нервности того, что он постоянно оглядывается, цепляясь за мелочность деталей. В конце концов, ему угрожали наравне с Тозиером, а к двадцати Эдс уже хочет быть ненужной использованной псиной, которую оставят в соседнем городе или живучей терьерской сукой, хозяина которой подстрелили. И можно бежать на восток к родному дому матери. Всегдатые лицензии папочки были вылизаны всеми полицейскими печатями, сколько не войся, не вынюхивай, найти у Тозиера искомое легальностью, будучи среднестатической ищейкой, сложно, бесполезно, глупо. Эдди видит в чужих руках пачки, шприцы, таблетки, деточек, оружие. И Рич добродушностью объясняет: - Это капиталлистический бизнес, солнышко. Ты им даешь, они тебе платят. И все довольны, - улыбка на его лице была похабистым искажением десятка мышц. Каспбрак лишь кивает в ответ, подобно болванчику. И между тем, полиция не поднимала трещащий вой уже третий день. Джорджи всё так же щелкает пультом телевизионного экрана, перетирая фосфорными резцами дешевый мармелад. Зак Денбро был противящейся сукой им обоим, подсластившей нежностью комфорт выстроенной жизни. Дергать десяток чужих мальчиков, обещая полную негласность действий за деньги, деточек и наркотики было немножечко гРуСтНо. Это есть первый порог в чем сходится мистер Грей и папочка. Обороты торговли приходилось стискивать в узость краев, удушливо сдавливая. Эддичка учится не слушать чужие разговоры, а вникать в них краем остроугольного камня. Ричи все равно потом растреплет, выворачивая все изнаночкой того, что Роберт - гребаный мудак, но единственный, с которым сотрудничество, обмен, купля-продажа и милые прелести бизнеса сто процентны. Если Билл Денбро сейчас закричит: СПАСИТЕ МЕНЯ, то какая псина кинется к нему перегрызть веревку, помимо той, что прострелит ему легкое, перевязывающая рану и оставляющая жить. Генри как-то объясняет: - Он говорит не убивать тех, кто не заслуживает, ну, нахер стрелять там в невинных гражданских, мы же не полоумные твари, - тогда скольких подстрелил ты, Бауэрс? Не считая твоего папочки и любимого песика, заразившегося раком и спидом. Всё было слишком просто, честливо, не светило черно-белыми фильмами про бэдбоев. Билл Денбро сжимает осколок стекла в ладони. Кровь обжигает мерность ладони. Билл Денбро смотрит из-за стеклищ на потенциального вылизанного самоубийцу из своей школы. И если тебя, мой мальчик, ждет такая же участь, то ты прячешь переплавленный ошметок оксида кремния в задний карман. Роберт Грей с тобой церемониться и лизаться не будет, нежно холя по хребтинке. А папочка медлит в своем Детройте, притворяясь, что все хорошо. Пока Джорджи щелкает пультом по очередным каналам, видя сменяющееся порно на детские мультики, небо страдает от поглотимости ночи. Мистер Грей миленько доволен сделкой, говоря Бауэрсу почесать их личную коповскую псинку на первом этаже склада, а утром перевести в другое помещение. Билл видит чужое точеное тело. И готов бежать.