правильный boy

Металлическая рожь хлестает дерму лица. Мертвые клетки стираются, обнажая нагость мягкого мяса и кровь. Как псины чувствовали тонкость запаха твоего гемоглобина, так ты и сдирал свое тело о мощеные злаковые, пропахшие медью и алюминием. Порез на ладони начинал меркло срастаться, заставляя организм воспроизводить новенькие клеточки, изрядно выматываться и выться. Представляешь, Билли, ты такой вольностью сбегаешь. Генри же обещал прострелить тебе руку и, ей богу, делает это в одном из своих сладких снов. Вместо отменного порно по кассеткам, кто-то надрачивает на трупы и вспоротое брюхо милой детки. Было ли это естественностью? Просто признай, что ты хотел хоть раз насладиться чьей-то смертью. Представляешь, Билли, все так удивительно легко. Вороные бока псин мерно мнутся к земле, их носы врыты в щебень земли, подобно тому, что так и нужно, подобно тому, что это каменные глыбы, вбитые в кору движением плит, давлением и лавой. Стекло гладко прорезает веревочку, которой драли за глотку в сорок третьем, Генри мерно спит. И ты делаешь робкость шага, как ступал впервые семимесячный ребенок по жесткому ковру, неловко переминаясь без поддержки матери. Рожь раздирает твою кожу, Билл Денбро. А Джорджи сжимал новенькими коренными зубками твое апельсиновое мороженное, имел свойство вздрагивать от поврежденной эмали на острых резных краюшках с прозрачностью кальция и фосфора. Джорджи любит своего братика, поглядывая на стрелки часов, набатом летящие тридцать пятый круг как по орбите, братик должен скоро прийти. Но Джорджи не знал, как определять время. Горло начинало болеть. Но руки ныли сильнее. Генри кормил его как паскудливую дамочку, Билли, да ты классная римская Венера, правда без сисек, но yes homo, dear, это же Америка. Стекло раздирает немецкую веревку. Как и воздух драл сквозиной легкие. Как младенец, вылезший из утробы матери, впервые вдыхал оксиген, раскрывая сжатые легкие, так и ты, Билли, был подвластен ржи и давящей ночи. Псы утыкали свои угловатые морды в дерн, забивая нос комьями грязи и пыли. Колосья гнулись от ветра. И где-то должна быть дорога. О, они забирают у тебя классный рюкзак, деньги, ключи, ничего личного. Ты же понимаешь, что они могут сделать что-то с Джорджи. Ты же понимаешь, что они могут вспотрошить вашу уютную детройтскую квартирку. А твой папочка нет, ах! Чувство брошенности человеческого сердца противоречиво, когда мать, будучи животной тварью в общей своей сути, выкидывает из гнезда, и действует принцип уровня выживаемости и выживаемых. Побеждают либо твои гены, либо чужие, детка. Засунь чувство альтруистичной семейной помощи в задницу, пока тебе не засунули кое-то покрепче и горячее. Рожь мнется под уставшими ногами, оставляя твой неровный след. Они смогут найти тебя, мой мальчик, если спохватятся сейчас, пустят голодных псин в отрывную, позволив Грею перед этим потрепать их по мордам. Голод и исполнимая верность движет прогрессивностью. А Билли Денбро ощущал себя недвижимым, выминая потертыми кедами третий круг, подобно мессии. Супер крутые британские ученые говорят, что асфальт радиоактивен, отравляет тебя злокачественными опухолями, гормональными сбоями, смерти от лучевой болезни. Так зачем ты, Билли, выходишь на трассу среди ржи и нарастающих мелких холмов. Но новый американский асфальт на века из полиэтиленовых пакетов и гудрона приятно шоркал под ступнями. Потом ты возненавидишь мужика, к которому сел в мощенную фуру с надписью «Bubble gum». В его магнитоле играет джаз пятидесятых, солнечная статуэтка гавайской девочки пружинит бедрами, дым ментоловых сигарет знобит ноздри. Его зовут Рэеем – чистая правда, как с дулом на языке, между прочим! – он едет через Детройт до канадской границы на сплав товара по воде. Рэй ненавязчиво смеется, пускает шуточки, Биллу приходится смеяться. Смех есть признак беззащитности. Тебя легко ловят и цепляют. Осевшая рожь и куски земли полонят твои классные кеды. Папочка вылизано вас вырядил перед школой, а теперь все твои вещи в такое дерьмо. Роберт Грей потушит отвратительный бычок о твою измятую рубашечку. И признайся, ты ненавидишь его больше господа. Рожь выела порезы на твоем лице: тонкие сети царапинок подобно метрополитену вен выедают изнеженные щеки. Билли еще мальчик. О Билле нужно заботиться. И Роберт Грей нежно проводит по твоим скулам платком. В литых военных штанах парочка килограмм оружия, ключи от машины и ткань, граненная каемкой. Роберт Грей нежно проводит по твоим скулам платком, стирая засохшую кровь с нелепых боевых ранений. Мальчик Билл спит, не зная, что его повязывают большим рядом проблем. - Ты слишком много спишь. Когда Билли открывает свои умные глазенки, то истошно орет околесицу и сток выруганности без единого заикания. Страх имеет обратный эффект лечения? Он поглотил твои болезни? Когда Денбро оказывается на складе, он долго верещит, мол, мне похуй, мой папочка меня спасет, вы нихуя не сделаете. И слова начинают терять смысл, становясь необъятным сгустком звуков, кусающим связки, небо, гортань и цепкий собачий слух. Может быть, именно поэтому папочка не рыщет гиеной, выискивая тебя по подворотням и стокам канав. Может быть, он сбежал из Америки. Представь себе, как ты корчишься здесь перед чужими ухмылочками, как Джорджи выедает все в холодильнике, не моется все эти дни, страшась гула в трубах от воды, не ходит в школу, как папочка садится на рейс до Берлина с пересадкой в Лондоне, а его чемодан на трансфере вскрывают из-за вибрации. Это была электрическая бритва, зубная щетка на батарейках, классный беспроводной вибратор. Служба аэропорта раскладывает его вещи на вылизанном столе, лепечет с заумным английским акцентом, чуждым для американского слуха, извиняется неловко. Каждую неделю вскрывают чемодан, где дребезжит электрическая бритва, зубная щетка на батаркйках, классный беспроводной вибратор, нелепо заумно позволяют занять посадочное место. Все ради безопасности рейса. Но кто вам сказал, что невозможно нанести увечья крепким самотыком? Парадокс жизни, заключавшийся в удачном стечении обстоятельств. Знаешь, пока тебя спящего везут к твоим проблемам обратно, ха, дорого извилисто поворачивается, ты видишь мощеные высотки Детройта, технический дым труб, окончательно смежаеш. веки в сладкой сонной дреме. Рею может быть чуть-чуть жалко тебя. Но он давит педаль, проезжая классные биллдорды и электрические столбы. Старая древесина, бетон, мощные клубы-вереницы проводов. На столбе распяли Иисуса. Его ручки-ножки пригвоздили в старому дереву и детройтскому бетону, оплели черной резиной и позволили наслаждаться сминавшейся травой от ветра и проезжавших машин. Кто из вас больше мучается, Билли? Сон прерывается резким шлепком, запахом тяжелого парфюма, гулом города и насмешечкой. Роберт Грей говорит: - Ты слишком много спишь. Он так нежно вытирает засохшую кровь утренних порезов с нежной кожицы, что кажется, будто руки матери. Но у нее не было выпирающих фаланг и коротко-стриженных ногтей. - Б-больно, бл-лять! От-тъеб-бись от меня, наконец-то! Обычно в заложники берут маленьких деточек. Игра на родительских нервах, чувственности и нечто хлипком, бьющемся в сердце. А тут бах, и Джорджи остается один. А может быть его тоже уже забрали. Ты не знал, Билли, это угнетало тебя и сгущало страх в черепной коробке. Тебя беспокоил братик больше, чем папочку. Чем тебе не ирония, ах? Свободная одежда - эти уродские ляпистые военные штаны, набитые добрым килограммом, даже не одним, оружия - слишком контрастируют с офисностью и панорамным стеклом. Это детройтская высотка в центре самого города. Торговые заведения, суд, местные гипермаркеты, масса многоэтажек. Если ты хочешь спрятаться, окажись на самом видном месте. Перед первым отделом полиции. Чтобы окна выходили параллелью. - Тише, Билли-бой, кричать - крайне некрасиво, даже если стенки плотные. Билли-бой противно дергается, а его кисти иронично стянуты веревкой. Немецкая сорок третьего. Военные кинки мистера Грея немного ужасают, нежели придают чувства возбуждения. Иронично он снова один на один с кем-то. Рождается чувство отрешенной брошенности. - Н-не ук-казывайт-те мне, чт-то д-дел-лать! - сонный голос крепнет, связки тянутся, наливаясь тяжестью и горячестью, хватит, Билли рыпаться. На школьный стендах красиво пишут. что делать в случае пожаров, ураганов, биологической атаки, радиоактивной катастрофы, ситуации заложничества и терроризма. Так какого хера, Билли, ты верещишь драной свиньей на скотобойне, рыпаясь и кусаясь на происходящее? Зажимай свою строптивость, подобно тому, как зажимали сигаретку меж пальчиков с нервным остервенением. Если, конечно, тебе хочется жить сильнее, чем вставать на коленочки по подворотням. Представь, что раз-два-три, он резко достает пистолет, обязательно самый крутой и пафосный, целит на тебя, бах, твоя черепная коробка размождена, кровь пачкает паркет, льет кожаную обивку дивана, он в легкую сыплет пару тысяч долларов на отчистку мебели. И все заканчивается. Это тебе не американские фильмы семидесятых, нуар, replay и возможность снизить volume, чтобы не слышать непотреблядства. Но Роберт Грей лишь цыкает, смотрит с этим нравоучительским тоном. Подходит к мальчику, опираясь широкими ладонями о карманы, чтобы пальцами впритык на выхват оружием. Если он прижмется к твоим бедрам - почему же тебя посещает эта мысль, милочка, хэй? - то единственное, что твердое, упирающееся, ты ощутишь - классная пушка. Представляешь, эта такая роскошь, сидеть на диванчике из натуральной кожи в высотке центра Детройта, пялить глазки на огромное панорамное, видя самолеты, отравляющий дым, скопление химических осадков, видеть пред собой Грея. Если бы не условия и происходящее, признай, что порно с ним набирало бы миллионные обороты тиражей и хранилось у каждой второй деточки. - Тише-тише, Билли, разве ты не слышал того, что я сказал? Твой голос тебе пригодится позже. Ставь тысячу баксов, что он ухмыльнулся и останьсе в беспроигрыше. Грей так нахально склоняется пред тобой. Двухметровый мальчик-переросток, детка, которой несладко было в школе или которая приносила несладость другим - вопрос в источнике насилия. От него не пахнет сигаретками, алкоголем и падальной тошнотворностью. Стальные стереотипные образы надламываются трещаще. И это было больно-страдающе. Челюсть твою сдавливают чужие пальцы с неприятной болью. О, никакого мазохизма, твоя нервная система предельно нормальная. Роб задирает твою голову, чтобы смотреть глаза-в-глаза. С такой насмешкой и уродским превосходством. Его руки не были связаны за спиной, его папочка не кинул родных сыновей. Там была крупная поставка, мальчики Грея, там это все подмялось под папочку Билли-боя. Тебе не кажется, что пора стать приемным или подобствовать Эдди? В глазах все плыло. Голод сдавливал смятый желудок. Хотелось человеческой мягкости, хлопкового тепла, радиоволн в приемнике на двадцать седьмой станции и подобать кошке, сворачиваясь в клубок оголенных проводов. Роберт есть производство насилия. Тебя не пытали, простреливая ступни и ладони - тсс о Генри -, не трахали под взором всех мальчиков, пихали в глотку комья дешевой каши с пособий безработных. Немыслимая роскошь. Ты изводился и страдал посредством своего тела, подсознания и папочки. Кожа мягкая, не скрипит от натяжения, когда Грей опирается коленом, вдавливает слоище ткани в массив деревянного основания. Билли даже не вертит головой, взглядывается в чужие глазенки. Кто первый моргнет, тому и первая пуля в бедро. Усталость берет свое. Роберт выдерживает паузу. Тысяча приличий, джентельменство, он слишком долго с тобой возится. - Ты же умный мальчик, верно? Говорят, у тебя неплохой табель по естественным наукам. Как думаешь, что нужно, чтобы уничтожить чужое тело? - Роберт не разживает пальцев, даже склоняется, горблясь чуть ниже. Все для мальчика Билли. - Растворить в серной кислоте - банально, закопать в саду под плитами - запах гнили удушит, - Вторая классная спобность мистера Грея после убийства одним взглядом это бескостный язык, измывающий возможность нормально мыслить в рамках реальности. У Билли Денбро в голове шло набатом, абсолютом непонимания и желанием закричать: "Ненормальный ублюдок!" заезжанной пластинкой на бесконечном повторе. Раньше грамофоны заедали, когда игла была слишком толстой и небрежной. Но, Билли, это не пятидесятые, хватит возращаться к прошлому и матери. Насиловать детей физически это скучно. Они повьются в твоих ручках, расцарапают дорогой паркет, раздирая пальчиками атомные связи, кромсая-кромсая-кромсая. Детей изводили, ковыряясь в их извилинках. Сейчас их прижимали так, что спинка выгибалась, а вдохни лишний раз и внутри легких осядет запах пороха и того классного парфюма. - Я жду ответа, Билли-бой. Некрасиво заставлять ждать. Билли хочет плюнуть в чужое краеугольное лицо, набирая побольше слюней и давясь до побелки перед глазенками от того, как вздергивают тебя по челюсти. - Н-не з-зн-наю, от-тъеб-бись. Вот она классная заевшая пластинка у взрослого мальчика, когда запугиваешь его, а словарь сужается-сужается, будто бы до абсолютного нуля по Кельвину. - Нужно иметь восемь голодных свиней. Именно поэтому у твоего папочки, сбежавшего из Детройта, быд договор с держателями свиноферм? Смотри, как ударяется о ребра твое сердце с осознанием, что твой папочка сбежал, что теперь вам двоим деткам будет очень-очень плохо. Смотри, как тебе становится плохо. Смотри, как Грей нежнг развлекается с тобой, как с полюбовной резиновой куклой из сексшопа или Деннис Нильсен со своими не очень классно живыми жертвами. Он тянет тебя так на свои коленочки, пока ты судорожно глотаешь слезы, кровь прожранной губы и не видишь ничего, кроме потока воспоминаний из детства, когда вы все вместе хоронили мать, громко хлопая крышкой гроба и ссыпая землю в поросшую яму. - Эт-тог-го н-не м-мож-жет б-быть. Истерикаистерикаистерика. В ушах все так шумит стареньким филипсовским телевизором, поражается гулом нелепым, а легкие спирают-спирают, будто как у того пропавшего без вести мальчика под грузовыми колесами. - О, Билли, может, - его насмешки оседали в твоих еще теплых кишках. - Мы, конечно же, вернули все до центика с его счета. Он удивительно богатенький малый для своей должности. Правда, Билли, жизни моих мальчиков оцениваются ни в центики или лиры, а в голову твоего папочки. Ты же, конечно, не будешь против, если мы ее немного выкрутим после того, как он сбежал от вас. Самодовольствие. Тошнота. Процесс. Билл закрывает глаза, чтобы досчитать до двадцати семи и не сойти с ума. - Т-ты в-вреш-шь, он-н н-не м-мог сб-беж-жать от-т н-нас. Ты веришь в святость и действенность отца, как христиане верили в схождении Девы Марии, когда преломлялся свет. Папочка не мог бросить тебя, обменяв на новый наличный счет и квартирку в южном штате. Папочка не мог. Ты же веришь в папочку. Чем сильнее вера, тем прогрессивнее сила и слабоумие. - Его видели в Аризоне. Зажравшегося немного, выбритого криво. Передай ему, когда встретитесь тет-а-тет, что у него отвратительный вкус. Ты же сможешь это, Билли? Билли обязательно сможет на переферии сознания, когда ребра вздернут так, что они сцепятся за друг друга. Билли спрашивает: - Г-где Д-джор-рдж-жи? А ему только усмешечку давят, мол, смотри, какая забота. Ты повязан здесь, а печешься о малолетнем пиздюке с немыслимыми страхами и потребительским существованием. Он издевается. Гладит так по позвонкам, продавливая неровные выступы, давит улыбочки, играет откровенно. Ты ведь знал, Билли, что под тобой двадцать этажей, что напротив главный департамент полиции, где точно сидит твой папочка. Ты ведь знал и был уверен. Ты ведь Ты ведь обречен, Билли.