Надрез

Ворота в трущобы были закрыты. Ивор непонимающе нахмурился, глядя на двух детин, преградивших ему путь, и неловко кашлянул в кулак.  — А в чем, собственно, дело? Детины переглянулись, будто не знали, что точно ответить. И откуда их таких, безбородых, понабрали?  — Так это, — ответил тот, что справа, русый и широкоплечий. — Ка-ран-тин.  — Ага, — закивал второй, рыжий, не уступавший товарищу в ширине плеч. — Велено никого не пускать и не выпускать. Ивор нахмурился еще сильнее. Что за карантин? Он был в квартале неприкасаемых две недели назад и не видел никаких признаков болезни — кроме обычных, вызванных голодом и бедностью. Ивор не был бедным гномом, но в трущобах у него всегда находились дела.  — А вам какая нужда, господин цирюльник? — с искренним интересом спросил русый детина. Ивор замешкался с ответом. Не скажешь же, что захаживаешь на черный рынок за сонными грибами. Негоже уважаемому цирюльнику пользоваться обезболивающим — засмеют. Гномы ведь такой народ — для них достойнее терпеть боль, чем усмирять ее. Но это ладно, если зубы рвать или вскрывать гнойник, а если ампутация? Тут уж самый храбрый гном может от боли грохнуться в обморок, позабыв про всю свою честь. Ивор, правда, и отрезал-то ноги-руки всего три раза за свою жизнь, но к нему ходили и женщины, и детки, и вот их он не мог резать на живое. Совесть замучает. Привели к нему как-то мальчонку: нога поломана, кость торчит, парень кричит, слезами заливается. Папаша орет на него, мол, не реви, ты мужчина или кто. Тьфу. Ивор тогда под шумок напоил мальчугана крепкой настойкой и принялся вправлять кость, пока никто ничего не сообразил. Сам он трясся от страха как дурак — ему было девятнадцать, и прежде он с торчащими костями дел не имел. Действовал наобум. Но ничего, вправил, и мальчонка забегал через три месяца, как и прежде, а сейчас, вроде, уже полгода как служил в армии короля. Ивор никогда не умел врать, поэтому и ответил несвязно: — Да есть у меня дельце… к одному гному. Все равно не пустите? — Звиняйте, господин цирюльник, никак не можем! Говор детин резал слух. Ох, не говорят так воины — видимо, понабрали из слуг или неприкасаемых. Вот только зачем, если карантин такой серьезный? Видно, чтобы не тревожить высшие касты. Ивор покивал самому себе. — А что за болезнь-то? — спросил он, все еще слабо веря в эту историю. — Да мы, господин цирюльник, и сами не очень поняли! Говорят, бешенство! — Ага! — радостно поддакнул рыжий, как будто бешенство в квартале неприкасаемых — лучшее событие года. — Говорят, жонка мужа покусала! Ухо откусила да и сожрала! Жуть! — а сам улыбкой светится. Ивор кашлянул в кулак, покивал для приличия, не зная, что еще сказать. Будь на его месте батюшка, то давно бы уговорил детин, да еще в придачу и подзаработать бы как-нибудь успел. Был у них в предках один знаменитый торговец, даром что сами ремесленники, вот и отзывалось в роду до тех пор, пока дела не перешли к Ивору. — Ну ладно, — сказал он, не найдя в себе сил ни на что, кроме как сдаться. — Удачи вам, ребята. — И вам, господин цирюльник! Вы приходите завтра, вдруг снимут этот… курантин! Ивор лишь улыбнулся наивности юных стражников и поспешил убраться от ворот как можно скорее. Если «курантин» объявлен, это значит, его не снимут в ближайший месяц. Гномов редко настигает мор — никакая заразная хворь их не берет. Но если берет, то, значит, дело серьезное, и пока не излечат всех до единого, покоя никому не будет. Ивор был цирюльником, но в болезнях кое-что смыслил — особенно в тех, которые лечатся вырезанием, выдиранием и прижиганием. Но перед бешенством он был бессилен. Путь из Серого квартала до его дома неблизкий, но Ивор знал его наизусть. Пройдя до самого конца Бедняцкой улицы, он повернул направо — там поднялся по разбитой лестнице, на которой знал все самые коварные ступеньки, не знавшие починки лет сто. Лестница вела на Сиротскую площадь, названную так, потому что когда-то давно Совершенная Друри создала там приют — а сейчас там уместился небольшой рыночек для низших каст. Между лотков сновала куча попрошаек и воришек, но Ивор знал, как пройти мимо них, не переживая за содержимое кошелька, и поэтому пересек площадь довольно быстро. Вышел на Малую Кабацкую, особенно шумную в обеденный час, и еле удержался от того, чтобы не пойти на запах жареного мяса. Он как всегда забыл позавтракать и теперь страдал болями в животе. Но до дома оставалось немного. От Малой Кабацкой Ивор привычно повернул налево, к очередной лестнице, ведущей наверх к арке в Ремесленный квартал. Арка эта была настоящей гордостью ремесленников: ее высек Совершенный Лудин, прославившийся созданием для дворцов знати прочных сводов, которые не рушились под весом вычурных куполов. Помимо того, что Лудин был гениальным архитектором, он был прекрасным скульптором: на арке были изображены все мастера-ремесленники, даже цирюльникам место нашлось! Ивор каждый раз быстро находил их взглядом, когда проходил сквозь арку, — два статных гнома с ножницами и щипцами для вырывания зубов расположились между ключниками и дубильщиками — и сразу чувствовал гордость за свое дело. В самом квартале, конечно, ремесленные цеха располагались не так, как на арке — там все-таки высекалось для красоты, а мастерские строились исходя из рациональных соображений. Сам квартал находился впритык с Кузнецким, ведь всем для работы требовались инструменты, в том числе и цирюльникам. Ивор заслышал грохот где-то со стороны каменщиков, а потом отборную ругань, и подумал мимоходом: хоть бы никого не пришибло. Прошел по улочке мимо лавки мясника, который привычно зазывал его к себе — то ли за мясом, то ли ради компании за кружкой эля. Ивор никогда не соглашался. Цех цирюльников был разбросан по всему кварталу, но мастерская Ивора находилась ближе всего к кварталу воинов. Когда-то его отец выбил себе это место, чтобы стричь высшие касты, но после его смерти Ивор перебивался чем придется. В итоге к нему стали приходить почти одни ремесленники, пусть слава батюшки никуда не исчезла. Из воинских семей Ивор все еще посещал Дом Арен, где свои годы доживал старик Гург, прославленный в битвах с мятежниками из Гейдруна. Ивор не жаловался на жизнь, впрочем. Ему хватало той работы, которую он имел сейчас. Он не был своим отцом и не стремился на вершины. Главное для него было крепко стоять на ногах. Когда он зашел в мастерскую, то сразу почувствовал запах горячих пирожков — это, видно, его подмастерье, Ульмунд, опять не послушался и притащил еду на рабочее место. Сколько можно говорить! Живот предательски заурчал, и Ивор быстро скинул с себя плащ и переобулся из сапог в мягкие башмаки. Ульмунд работал у него уже много лет — почти все семь. Был он сыном старого друга Ивора, Хьори, но в мастерскую к отцу учиться не пошел. Мать его была неприкасаемой и осталась жить в Сером квартале, а Ульмунд вошел в касту ремесленников. Вот только законная жена Хьори была против, чтобы мальчишка работал у них — вот так и оказался Ульмунд в учениках у Ивора. Отца парень не слишком жаловал и редко навещал, не то что мать. Ульмунд обнаружился в каморке с инструментами, запихивающим в рот последний пирожок с мясом, и поприветствовал мастера невнятным мычанием. — Сколько раз говорить, не сори тут едой, — пробурчал Ивор. — Проштите, маштер, — улыбнулся Ульмунд и вытер рукой густые черные усы, подстриженные по новой моде. Моду эту Ивор не понимал и постоянно порывался постричь мальчишку по-нормальному. Порой Ивор чувствовал себя совсем старым рядом с двадцатилетним подмастерьем. Пусть ему самому только недавно исполнилось сорок, что по меркам гномов не так уж и много. В Кэл Шароке в сорок еще можно было наворотить кучу дел и прославиться. Но в сравнении с Ульмундом Ивор был ничего не понимающим стариком. — А куда вы ходили? — спросил подмастерье. — Я вас прождал все утро. Успел подстричь три бороды, кстати. Ульмунд похлопал по мешочку с золотом на поясе и хитро улыбнулся. Ивор вздохнул, мгновение размышляя, стоит ли говорить правду. — Да вот, хотел зайти к Рори за грибочками, но там какой-то карантин. — Карантин? — нахмурился Ульмунд. — Ага. Не понять, что. Говорят, бешенство. — Кошмар какой. А я думал маменьку завтра навестить. — Ну, ты попробуй туда сходить все равно. Может, пустят. А пока мы идем к госпоже Вулси. Возьми инструменты. — А что с ней? — Говорит, грыжа. — Фу-у, только не грыжа! — Цыц! Собирайся давай.