Песнь Луне западных гор

Правление императора Ань-ди. Двадцать пятый год эры Дабао. Правление уцзу Бин-чана. Двадцать первый год эры Тайпин. Десятый год правления государя-инока Нового Хуа. Отец был Мэй Чансу среди рек и озер и Су Чжэ — на улицах Цзиньлина. Я ныне зовусь музыкантом Цзи. Но у отца была великая цель, а я, недостойный младший сын, отправился в путь, дабы успокоить свою мятущуюся душу и наполнить разум бесполезными знаниями. Никогда отцовские печали не станут моими [1], сколько ни броди по краям, где ветер с песками летит и звучит, а луна в озере остается чистой. Се-эр в свое время ограничился странствиями по цзянху, а меня потянуло туда, куда рука союза Цзянцзо не дотягивается. Старший брат, правда, уверял, что никто так и не догадался, кто он такой, но, зная отца, думаю, что последний разбойник понимал, как надлежит себя вести с сыном Главы. Еще повезло, что не падали на колени прямо из засады! Впрочем, не мне посмеиваться над старшим братом. Вольно было предаваться мечтаниям о горах и степях, чужеземных обычаях и варварской музыке, пребывая в полной безопасности в столице Великой Лян. В западных степях безоружный человек — чья-то собственность, а оружный — добыча. Вот я и попался: сначала в лапы тангутов, а теперь и того хуже — к людям государя-инока Нового Хуа. Конечно, стоит объявить настоящее имя, и я буду в полной безопасности: слава светлейшего Линь-хоу простирается куда дальше цзянху. Как же не хочется с первого шага взывать к отцу за помощью! Отец и так защищает меня: послал со мной не только своих бойцов, но и Фэй Лю. Когда появились тангуты, тот куда-то исчез. Не сомневаюсь, что он где-то поблизости. Думаю, и бойцов успел вывести из заточения, которого мне повезло избежать. Если повезло. Маленький Ли и Цзе Восьмой старательно изображали пренебрежение к бродячему музыканту, прибившемуся к их отряду, но кто-то же навел на отряд тангутов? И кто-то посчитал музыканта достаточно важной персоной, чтобы устроить тангутам засаду прямо на улицах Сучжоу? Коня дали, руки не связали. Глаз, правда, не сводят. Обращаются, можно сказать, не без почтительности. Если им известно, с кем имеют дело, то для чего я им? Все знают, что хуа невежественны и жестоки — но это говорят о любых варварах. «Сильно верят в духов, а еще поют». Вот, как раз поют: — А ми юэ А ми юэ ацзешэньте... «Ясная луна, незапятнанный дух». Не сломай мой цинь тангутские стражники, я смог бы подобрать эту мелодию, столь непохожую ни на ханьский [2], ни на тангутский лад. — А-а-а-а, а-а-а... Тянет одна из дев — Фэйтянь, та, что повыше и постройнее, под аккомпанемент флейты маленькой Синьюэ, похожей на пустынную лисичку. Голос у Фэйтянь совсем не такой, как у прославленных столичных певиц. Не шелковый и переливающийся, а пряный и сладкий, подобно золотым персикам далекого Запада [3]. Пусть пение временами звучит неровно и несовершенно, но поражает силой чувств, коих недостает нашим соловушкам-певицам. Те чисто выводят ноты, внимательны к ладам — и только. И чем-то напоминает голос матушки. Или это я по ней стосковался, не успев толком отъехать от дома? Матушка, впрочем, петь не любит — говорит, что настоящего таланта к пению у нее нет. И не думаю, чтобы ей понравилась эта песня. Как они там без меня? Не сотворила бы Фэн-эр снова какого-нибудь сумасбродства... Вспоминаю, и кровь от гнева прямо вскипает. Этот Маньцзи, юньнаньский, вернее, чжуншаньский волк! [4] Мне рассказывали, что матушка-княжна в свое время даже дозволила кормилице Се-эра, против обычая, взять с собой в поместье Линь своего собственного ребенка. Который вырос в неблагодарного Маньцзи! Фэн-эр ото всех тщательно скрывала, я-то узнал случайно, увидел, как возвращается со свидания. Удивительно — добродетельный и благовоспитанный Лао Цинсян ей не по нраву, а явный проходимец, видевший в ней только ступень к возвышению, чем-то сумел привлечь. Хорошо, одумалась сама — он ей, кажется, сказал какую-то откровенную гадость, потом целый день от всех пряталась и плакала. Воинственные девы, назвавшиеся Синьюэ и Фэйтянь, и сами хороши пряной варварской красотой. Ничуть не напоминают изнеженных певичек из столичных веселых домов. Их спутники, напоминающие усмиренных разбойников из цзянху, вступают нестройным хором низких и высоких голосов: — Чжай гэ ю чжу, Юэ-цзинь... «Лунная Княгиня, каждый долг требует уплаты». Хуа до сих пор требуют уплаты от народа Великой Лян. Старший брат (наверняка давно забыл!) тогда набросился на нас, ничего еще не понимавших: «Вы — грязные хуасята! Юнь-гэ [5] вечно плачет, как девчонка, а Цайфэн лезет драться и не хочет вышивать!». Уже не помню, что мы тогда не поделили. Кажется, Цайфэн не захотела отдавать конфеты. Се-эра тогда в очередной раз выпороли за какую-то шалость во дворце (которую он, впрочем, склонен был считать геройством) и он нуждался в утешении. Она отказала, он вспылил, выкрикнул: «Хуасята!» и убежал. И тут на веранду вышла матушка. Помню, какое у нее стало лицо, когда я спросил: «Кто такие хуасята?». Она схватила меня за плечи и начала трясти: «Кто тебе сказал?». Я насмерть перепугался — матушка всегда была спокойна как небожительница, — и от ужаса разрыдался. А Цайфэн спокойно заявила: «Се-эр». Я и тогда ничего не понял, кроме того, что Се-эр опять, кажется, сильно провинился. В ту ночь отец остался ночевать в Западном Павильоне. Я не подслушивал, конечно, просто не спалось. Все было не так. Обычно, когда появляется отец, все остальные для матушки перестают существовать. Она не спускает с него глаз, ловит каждое слово и думает только о том, как ему угодить. Когда я был совсем маленьким, считал, что так и должно быть. Позже осознал, что матушка-княжна ведет себя совсем по-другому. И отец с ней тоже совсем другой. Весь вечер матушка отводила взгляд, едва отвечала на вопросы, и, играя на цине, впервые на моей памяти взяла неверную ноту. Я чувствовал, что случилось что-то очень нехорошее, но никак не мог взять в толк, что. Наконец, устав ворочаться с боку на бок, решил посидеть на веранде, послушать, как поют в темноте сверчки. Матушка плакала и повторяла: «Недостойная осквернила своей кровью кровь дома Линь. Нет мне прощения!». Отец спокойно отвечал: «У зверей детеныши следуют за матерью, у культурных людей — за отцом. Неужели ты хочешь, чтобы я считал нечистыми собственных детей? А Се-эр будет наказан: в его годы пора уметь с достоинством переносить невзгоды». Так я узнал, что в моих жилах течет нечистая кровь варваров-хуа. Когда рассказал Фэн-эр, та была в ярости. Назвала меня подлым лгунишкой и целый день не разговаривала. Мне кажется, что именно с тех пор она стала усиленно ласкаться к матушке-княжне. Училась стрелять из лука, биться на мечах, а вышивание и цинь совсем забросила. Если матушке и было обидно, вида она не показывала. Наоборот, все время повторяла: «Дети наложницы должны звать госпожу дома матушкой и почтительно служить ей и ее детям. Это то, что называют правильными отношениями между старшими и младшими». Что ж, у нас в семье отношения самые правильные. Мне не на что жаловаться и Се-эру я не завидую. Жизнь наследника дома Линей расчислена с самого рождения. У него третий военный ранг — пока третий. Никто не сомневается, что в свое время он сменит Чанлинь-вана и станет командующим армией Чанлинь. Государь пожаловал ему в жены младшую дочь, и когда я покидал Цзиньлин, свадьба все еще была у всех на устах. Сиятельная принцесса Линбинь [6] благовоспитанна и добра. Брата боготворит, к отцу и матушке-княжне проявляет должную почтительность, а до наложницы свекра и ее детей снисходит с подобающей любезностью. Как-то удостоила меня беседы о каллиграфии и музыке, в которых необычайно искусна. Быть может, даже излишне — ее дару не хватает некоей доли небрежности и дуновения необузданного чувства, но кто я такой, чтобы судить дочь государя? В общем, нет решительно ничего, что мешало бы мне наслаждаться вольной и легкомысленной жизнью в столице. Отец не требовал, чтобы я пошел на службу, и не понуждал выбрать жену из многочисленных столичных невест, подходящих мне по возрасту и положению. Но мне наскучило, что в славной лянской столице «поутру все начинается сначала» [7]. Захотелось увидеть мир. Похоже, я увижу даже больше, чем рассчитывал. — Господин музыкант, не хотите прокатиться? Девушка по имени Синьюэ тащит за собой целое сооружение из деревянных палок, и песок под полозьями и маленькими ножками звучит тонкою нежною мелодией. Полная луна в зените. До рассвета еще далеко. Я уже успел полюбить эту захватывающую дух варварскую потеху — катание на полозьях с песчаных барханов. Поднимаюсь и иду вслед за Синьюэ. Охрана, оказывается, давно перестала петь и теперь ведет негромкий разговор: — Что толку от молитв, коли нет у него наследника чистейшей крови? — Духи-хуашэнь [8] милостивы: будь он действительно последним в роду, они лет тридцать назад изменили бы его естество. — Да разве ж он согласится признать каких-то приблудных, даже будь они змеиного рода? Да и сынок... — Тихо ты! Видно не терпится, чтобы рот зашили или того хуже, укоротили на голову… Речи эти явно не для моих ушей. Или наоборот, именно для них они и предназначены? Примечания: 1. Ссылка на стихотворение Цао Чжи «Встретил у ворот путника»: Далекий путь остался за плечами, «Откуда вы?» — у гостя я спросил. И вслед за ним немедля поспешил, Вдруг в нем признав себя, свои печали (перевод Л.Е. Черкасского). 2. «Ханьский» = китайский. «Ханьцы» — китайцы. Самоназвание связано с династией Хань, первой династией, на длительное время объединившей Древний Китай. 3. «Золотые персики» — особый сорт, который ввозили в Китай из Самарканда. 4. «Чжуншаньский волк» — неблагодарный человек. Выражение восходит к басне об ученом Дунго, который пожалел загнанного, изголодавшегося волка и спрятал его от охотников в мешке. Когда Дунго выпустил волка, тот захотел съесть книжника, но согласился, чтобы их рассудил кто-то третий. Старик-крестьянин, которому изложили дело, заявил, что не верит, будто волк может поместиться в мешке. Волк снова забрался в мешок; тогда крестьянин завязал мешок и мотыгой забил волка насмерть. 5. «Юнь-гэ» — «Братец-облако», детское имя. Такое имя ребенок получал при рождении. Когда он начинал учиться, то отец или наставник давали ему «большое имя», которое сохранялось за ним на всю жизнь и употреблялось во всех официальных случаях. Имя Линь Вэня помимо «литература», означает также «узор», «украшение», «красота», «благо». Если Се-эра зовут тем же иероглифом, что и его деда Линь Се, то это означает «гармония». Даже если не было одного иероглифа для поколения, сыновей в одной семье старались назвать так, чтобы сочетание имен мальчиков имело смысл. 6. Титул «Линбинь», дарованный младшей дочери Цзинъяня от наложницы, означает «тонкая, совершенная (или благотворная, целительная) гостья». Одновременно «лин» — это «понятливая, внимательная», а «бинь» — «оказывать уважение, подчиняться». Таким образом, Цзинъянь напоминает дочери об уважении и подчинении семье свекра. 7. Опять Цао Чжи, «Стихи о славной столице»: Время уходит — ах, как некстати! Солнце на запад клонится, ало. Гости вернутся домой на закате, А поутру все начнется сначала (перевод Л.Е. Черкасского). 8. «Хуашэнь» — собирательное наименование духов хуаского пантеона. Фанон!