Нуар. Начало легенды.

      Монастырский колокол в аббатстве святой Анны звонил к обедне. В сонной жизни маленькой долины, затерянной в горах где-то между королевствами Кастилии и Басконии, казалось, ничего не менялось уже много сотен лет.       Первыми сюда пришли римляне. Какому-то центуриону из легионеров Помпея Великого приглянулась затерянная горная долина, и он выпросил её у Помпея, поселив там три десятка рабов с надсмотрщиком, таким же рабом. Речь, в сущности, шла не о тех нескольких сестерциях, которое она приносила, а о гордом сословии «всадников», прилагаюшемуся к званию землевладельца. Постепенно долина обустраивалась. Там построили хижины, амбары, маслохранилище, погреб для вина и небольшую виллу с бассейном, куда хозяева могли приезжать на лето, отдохнуть в горах от жары на раскалённых равнинах Испании.       Время было не властно над этим местом. Поколения шли за поколениями, годы сменяли столетия. Верховную власть Юпитера сменил Христос, а власть сената — императоры. Великая Римская империя раскололась на две части, но ничего не менялось, пока не пришли в движение все народы, населявшие огромный континент Евразия.       Пятьсот лет назад в долину случайно забрели вестготы, которые под предводительством Теодориха II расширяли своё королевство. Разрушив и разграбив виллу римского патрикия*, от которой осталось только несколько колонн и развалины базилики, они оставили на маленьком, но чрезвычайно плодородном клочке земли, несколько десятков раненых с семьями и снова ушли через перевал дальше на Иберийский полуостров.       Лет на триста время снова замерло в маленькой деревне на двадцать с небольшим домов. Крестьяне выращивали виноград и оливки. Давили вино и масло. Огороды и охота давали овощи и мясо. В горных ручьях, орошавших долину, водилась форель и гольцы. Дважды в год жители долины выезжали на ярмарку, где обменивали вино и оливковое масло на серпы, подковы для ослов и мулов, косы и лопаты. Там же происходил обмен невестами. Практически в каждом доме хранились, оставшиеся ещё от пра-пра-прадедов, горсть наконечников для стрел, копьё или лук.       Так продолжалось до тех пор, пока случайно в долину не заглянул басконский кавалеро с тремя десятками дружинников. Он быстренько уговорил старейшин не воевать. Подписал «оммаж» со старостой, которого, не сходя с места, назначил шевалье и своим вассалом, крестьян назвал сервами, присоединил долину к владениям и уехал, чтобы никогда больше здесь не появляться. В сущности, для жителей долины ничего не изменилось. Просто теперь из каждой сотни корзин с виноградом, пять шли в пользу феодала, а не старосте, как раньше. А также молодые люди, которым было тесно в долине, уходили служить зеньору[*]. Таких набиралось не более двух-трёх в год. По прошествии пяти поколений, такой порядок стал казаться незыблемым, а верность зеньору положенной от Бога.       Забрёдший в долину много поколений тому назад монах-бенедиктинец, построил с помощью жителей маленькую часовню, в которой крестили детей, отпевали покойников и проводили свадьбы. Четыре раза в год, по великим праздникам, проводился крёстный ход и торжественное богослужение. А на маленьком кладбище за часовней стояло шестнадцать крестов. По количеству служивших здесь священников. Бывало, часовня и дом священника стояли пустыми по несколько лет. Пока в епископстве не спохватывались и не посылали нового служку, после смерти старого.       Иногда уходившие крестьяне через много лет возвращались домой. Они приносили с собой оружие, доспех и новые монеты. Только по ним жители узнавали, что где-то за горами менялись короли и государства, приходили и уходили новые династии, арабы то захватывали Испанию и южную Франкию, то, получив отпор, откатывались обратно.       Власть королевства Арагон над этими горами сменилась властью королевства Памплона. Всё это абсолютно не влияло на жизнь в маленькой горной долине. Сильно постаревшие и израненные ветераны уже не занимались хозяйством, а тихо доживали свой век среди виноградников и оливковых рощ. Некоторые из них развлекались тем, что преподавали желающим мальчишкам основы воинского искусства. По вечерам смотреть сражения на деревянных мечах собиралась половина деревни.       Лет двенадцать назад зеньор, в благодарность за спасение жизни в битве, передал долину одному из своих дружинников-дворян, тот, недолго прожив после этого, умер, оставив молодую вдову. Та решила уйти от мира и, получив благословение церкви, построила в долине монастырь святой Анны, в котором и стала первой настоятельницей. Теперь матушка Леонсия, в миру Альтена де Коро, моложавая и красивая ещё женщина, лет сорока, властной рукой управляла, как самим монастырём с десятком монахинь и двумя послушницами, так и приписанными к монастырю землями долины.       Вот и сейчас, стоя в дверях храма, она смотрела на одетых в чёрные одежды с белыми чепцами монахинь и шедших за ними двух, одетых в серое, как послушницы, девушек, на вид лет четырнадцати-пятнадцати. Одна из них, невысокого роста, крепкая, ширококостная, с румянцем во всю щёку, несмотря на постоянные посты, была подкидышем, найденным в корзине четырнадцать лет назад у дверей часовни в поместье Коро. У девочки имелся только надетый на шею крест, свидетельство того, что она прошла святое крещение. Взятая в служанки, она последовала за своей госпожой в монастырь, не то в качестве служанки, не то в качестве послушницы. Настоящего её имени не знал никто, а в замке её назвали Матильдой в честь святой, день которой отмечали, когда корзина с находкой обнаружилась.       Другая, постарше, стройная черноволосая красавица, похожая по виду и характеру на гибкий, стальной, испанский клинок, была недавно прислана на воспитание в монастырь из знатной испанской семьи Талавара. Будет ли она принимать постриг, должно было решиться через год. Пока же она твёрдо выражала такое желание. Причина, приведшая сюда девушку, была известна только её семье и священнику, который, однако, твёрдо хранил тайну исповеди. Она откликалась на имя Сильвия.       Как известно, в христианской религии не существует священников-женщин. Поэтому, обычно монахини либо просто молились в храме перед иконами, потому что иконоборчество счастливо и незаметно прошло мимо долины. Либо настоятельница читала святое писание или жития святых. Но сегодня, ибо сегодня было седьмое августа — день Успения Благочинной Святой Матери Богородицы, которой и посвящён был монастырь и церковь, службу вёл отец Антоний. И значит, предстояло настоящее богослужение. Маленькая базилика была восстановлена из развалин виллы, над ней был водружён крест, красиво расписана заезжим богомазом и освящена самим епископом, прибывшим на открытие монастыря.       — Сильвия, — сказала настоятельница, остановив старшую из девушек. — Вчера в вашей келье опять за полночь горел свет, несмотря на сигнал о тушении огня. Я уже не говорю о том, что вы подвергаете всех нас опасности пожара. Но кто дал вам право нарушать монастырский порядок? Вы опять читали одну из этих языческих книг?       Надо сказать, что при ремонте базилики, за одной из стен была найдена потаённая комната, в которой нашлось около ста свитков из папируса и пергамента, исписанных словами на латыни и древнегреческом. Извещённый о находке епископ повелел хранить находку до тех пор, пока он не найдёт время ознакомиться со свитками и решит их дальнейшую судьбу. Однако времени до сих пор так и не нашлось, что не удивительно, судя по доходившии до монашек слухах об образе жизни Его Преосвященства. Говорили, что он завёл себе дружину не хуже, чем у баронов, а его двор в По по пышности не уступал замкам знатных зеньоров.       — Прошу прощения, сударыня, — смиренно сказала Сильвия. Впрочем смирение ничуть не отразилось на её лице. — Этого больше не повторится. Но приключения хитроумного Улиса так захватили мой разум, что я забыла обо всём на свете.       — Вольно же вам увлекаться приключениями вымышленных героев и их богомерзких богов, про которых наша Мать Святая, первоапостольская Кафолическая Церковь давно доказала, что это суть — демоны! Я сегодня же прикажу запереть библиотеку. А вам я назначаю прочитать на ночь полсотни «Сredo» и сто раз «Отче наш».       — Слушаюсь, матушка.       — А вы, сударыня, — обратилась она к младшей. — Что за битву на палках вы устроили вчера вечером с деревенскими ребятишками? Разве так положено вести себя воспитаннице монастыря святой Анны.       — Матушка, я показывала им приём, которому научил меня старый Гвидо.       Старый Гвидо был вернувшимся в долину три года назад старым воином. Закончив свою службу зеньору в качестве учителя фехтования в замке, он приехал в долину доживать в покое оставшуюся жизнь. А с собою на вьючном муле привёз множество кинжалов, палашей, лёгких мечей и стилетов. И стоило видеть, что он мог вытворять взяв в руки какой-нибудь эспада или чинкуэдеа. Но истинным искусством было владение испанским стилем. Шпага и даго** в его руках творили чудеса.       И одиннадцатилетняя, тогда ещё, Матильда буквально прилипла к старому воину, впитывая его знания подобно губке. Впрочем, она не только впитывала их, но и щедро дарила любому желающему. Через пару лет несколько старых солдат, глядя на то, что она вытворяет с деревянным мечом и кинжалом, только качали головами и что-то неодобрительно бурчали в седые усы, видимо осуждая Гвидо за то, что тратит столько времени и сил на девчонку. Хотя, надо заметить, что в те времена женщины, владеющие оружием, были не столь уж большой редкостью. Конечно, стальная шпага была слишком тяжела для детских рук, но с двадцатипальцевым кинжалом в правой руке и десятипальцевом в левой, Матильда могла оказать серьёзное сопротивление любому взрослому. Надо ли говорить, что подобное времяпрепровождение, отнюдь не вызывало восторга у матушки-настоятельницы.       — Матильда! Сколько раз, я запрещала вам ходить к этому старому пьянице? Сегодня вы не получите праздничного обеда, а поведёте день на хлебе и воде.       — Слушаюсь, матушка, — Матильда наклонила голову, чтобы скрыть от настоятельницы улыбку. Хлеб в деревне был наиболее частой едой. А сорвать в роще горсть оливок или с лозы гроздь винограда не возбранялось никому. В любом доме Матильде бы налили кружку слабенького местного вина, которое местные жители частенько употребляли вместо воды. А её приятели из деревенских ребятишек никогда не отказали бы ей в куске солёного овечьего сыра и луковице. Именно поэтому и в праздники, и в будни рацион Матильды редко отличался от рациона обычных крестьянских детей.       Обе девочки прошли мимо настоятельницы в храм, переглянулись и тихо засмеялись. Надо сказать, что, несмотря на разницу в происхождении, девочки довольно крепко сошлись между собой. Точнее, их можно было бы назвать близкими подругами. Жили они в соседних кельях, двери которых, по монастырскому обычаю, никогда не запирались. Вместе выполняли нехитрые ежедневные обязанности послушниц. Вместе стояли на монастырских службах и богослужениях позади монахинь. Вместе ели, вместе пили, вместе терпели наказания. Кроме того, Сильвия, которая умела читать и писать на трёх языках, взялась обучать Матильду грамоте. Изучали они, естественно, латынь, один из двух письменных языков во всей западной Европе, не считая Испании, где в ходу был ещё и арабский. Латынь же, являлась универсальным письменным языком всех грамотных людей того времени. Причём, Матильда делала такие успехи, что Сильвия обещала скоро научить её и греческому, и сарацинскому***. Несмотря на это, читать Матильда не любила, предпочитая физические упражнения. Взамен она хотела обучить Сильвию владению оружием, но та решительно и даже с каким-то испугом отказалась. Хотя за ежедневными утренними и вечерними занятиями Матильды наблюдала с интересом. Несколько раз у неё в глазах что-то мелькало и было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы что-то не сказать или сделать. Тогда Матильда стала обучать Сильвию, говорившую на чистейшем кастильском, лангедоль-языку Аквитании, того, что позже, намного позже, будут называть южной Францией.       Маленький храм с трудом вмещал около двух десятков человек. Слева за завесой располагались монахини и послушницы. Справа, пришедшие по случаю праздника миряне. Староста деревни и несколько наиболее уважаемых жителей. Все они внимательно слушали службу, которую вёл отец Антоний и пение хора из нескольких крестьянских детей, с некоторыми из которых Матильда вчера и разучивала новый приём. И вот, когда служба уже подходила к концу, дверь храма распахнулась, и внутрь вбежал пастушок, пасший стадо овец недалеко от перевала, ведущего в долину. Быстро оглянувшись и найдя глазами старосту, он подбежал к нему и начал что-то говорить. Тот прервал его нетерпеливым движением и, только дождавшись заключительного аминь, сказал:       — Ну, что случилось, Пепе?       — Господин балье, я видел отряд латников. Они направляются в долину.       — И много их?       — Я видел две руки.       — Так подожди меня. Зеньора, — обратился он к аббатисе, — этот мальчик докладывает, что сюда идут неизвестные воины. Что прикажете делать?       — Сколько их?       — Докладывают о десяти.       — Тогда как обычно, Рамон.       — Слушаюсь, госпожа.       Деревня была вовсе не беззащитной от нападений, в те неспокойные времена мало кто мог себе это позволить. Она могла выставить десять-двенадцать полноценных бойцов и около двадцати необученных мужчин, поэтому достаточно легко справлялась с небольшими шайками разбойников и мародёров. Тропа в деревню была перекрыта каменной стеной с зубцами, которую это «народное ополчение» занимало в случае опасности. Так и сейчас, пользуясь тем, что все самые уважаемые жители деревни находились в церкви, староста быстро отдал необходимые приказания, и посыльные мальчишки воробьями разлетелись во все стороны. Колокол на колокольне ударил в набат, и к центру деревни со всех сторон стали подтягиваться вооружённые мужчины. Подростки с луками и самострелами. Часть ребятишек приготовились отгонять скот в горы. Туда же в случае серьёзной опасности отправляли женщин и детей. Вооружённые мужчины отправились в сторону укреплений, а оставшиеся в церкви монахини и священник принялись усердно молиться об отведении беды.       В общей суматохе никто не заметил, как Матильда, обменявшись несколькими словами со старым мужчиной, незаметно выскользнула из храма, скинула деревянные сабо и припустила босиком по пыльной дороге.