Станция

— Хёкдже, тебе незачем продолжать работать за Донхэ, — сказал Йесон, вышагивая рядом. — Хен, я хочу работать за Донхэ, — Хёкдже отцентровал фуражку, проведя по козырьку пальцами. — Но ты себя измотаешь. Тебе нужен отдых, — настаивал Йесон. Хёкдже остановился и посмотрел на Разводящего. Неужели сложно было понять, что это все, что у него осталось от Донхэ. Фуражка, которую он теперь носил вместо своей, и смена, которую они работали вместе. Донхэ забрал с собой даже серебристо-серые перчатки, казавшиеся Хёкдже легендарными, запомнившими больше Разводящих, чем Хичоль. Его первые перчатки... — Я отдохну после смены, обещаю, — сказал он вместо этого. Йесон некоторое время смотрел на него, не двигаясь с места. Его глаза были нечитаемы. Хёкдже отвел взгляд первым, зная, что Йесон винил себя в том, как теперь чувствовал себя младший. В том, что именно он заставил ответить на чувства Донхэ своими, не зная, что на тот момент те самые чувства и так горели маленьким, но уютным пламенем. А Хёкдже эгоистично хотел, чтобы Йесон помучился хотя бы немного. Чтобы больно было не только одному ему. Разводящие услышали гудок поезда и посмотрели в сторону путей. Хёкдже сжал и разжал кулаки, пересчитывая шпалы, по которым когда-то вышагивали Йесон и Донхэ. Возможно, было бы легче, если бы тогда Хёкдже не успел извернуться, и они упали бы под состав. Никто ведь еще не проверял, могут ли Разводящие умереть… — Там два вагона, — сказал Йесон. Хёкдже посмотрел на остановившийся поезд и проследил за тем, куда указывал старший, прежде чем кивнуть. — Вот и отлично. Больше денег будет, — пробормотал он. — Зайди после этого в нашу каморку! — сказал Йесон, к некоторой радости Хёкдже не следуя за ним. — Если успею! — крикнул тот. Ответа Хёкдже не услышал и решил, что этого было достаточно для Разводящего. -*- Йесон подкармливал Хёкдже бутербродами и чипсами, подговаривая повторить с ним попытку напиться. Хичоль чаще просто стоял с ним рядом или покупал на обед десерт, тактично обходя шоколадный мусс, вызывавший в Хёкдже бурю эмоций. Они пытались всячески поддержать, показывая, что рядом и всегда готовы выслушать. И Разводящий был рад, что он не один. Хичоль рассказывал, что когда-то был одним Разводящим примерно полтора месяца, и признавал, что едва не сошел с ума из-за этого. Если бы такое случилось сейчас с Хёкдже, он бы не ограничился этим “едва”. Пусть его в некоторые моменты раздражали старшие, но уж лучше так, чем осознавать, что тебе никто не поможет. Хотя Хёкдже решил, что в любом случае, у него останется он сам. В одну из своих смен Разводящий спустился на пути, пока только что осмотренный им поезд отбывал с платформы. Он дошел до того места, где они с Донхэ упали, и посмотрел на перрон. Людей там почти не было, потому что все, кому нужно уехать или приехать уже сделали это с предыдущим поездом. Хёкдже даже показалось, что станция была пустынной, почти заброшенной. Он опустил взгляд ниже и увидел несколько дверей, окрашенных в технический коричневый цвет, подтверждавших теорию Донхэ о том, что под платформой был еще один этаж. Хёкдже медленно побрел по щебню, к путям, подводившим составы к перрону, переступил через рельс и замер. Почему бы заодно и не проверить теорию о суициде? Это же гениально, за раз на столько вопросов ответить! Он посмотрел в сторону тумана, из которого обычно выезжал поезд. Ему все казалось, что стоит моргнуть, и локомотив собьет его, даже не заметив. Что для многотонного зверя какой-то человечишка. Простояв некоторое время на путях, Хёкдже с тяжелым сердцем переступил через второй рельс, мысленно называя себя трусом. Да и предыдущая гениальная мысль привела его к вот этому состоянию суматошных, непонятных и сухих мыслей. И светлой, хоть и печальной, памяти о Донхэ. За дверями оказались технические и складские помещения с запасными деталями, спальными комплектами и пакетами того, что могло понадобиться проходящим составам. Хёкдже взял с полки шоколадный батончик, но, не дойдя до выхода, вернулся, чтобы положить его на место. Даже в таком состоянии в нем звучала совесть. И это его раздражало. На перрон он вернулся как раз к следующему составу и пришедшему подкормить Йесону. Хёкдже посмотрел на упаковку конфет, которую протягивал ему Разводящий. — Тебе нужен хоть какой-то перекус, а то ты стал еще худее чем был, — сказал Йесон. Хёкдже слегка нахмурился и посмотрел на себя, не замечая особых изменений, но все равно забрал конфеты. — Спасибо, хен. Он взглянул на людей, которые сходили по ступеням вагонов, задумчиво распаковывая первую из сладостей. — Хёкдже, — снова подал голос Йесон, и тот повернулся, чтобы посмотреть на него. — М? — Я видел тебя на путях. Глаза Хёкдже удивленно округлились, а потом он отвел взгляд и даже отвернулся, прежде чем Разводящий успел схватить его за руку. Не хватало, чтобы теперь за ним ходили шаг в шаг, считая суицидником. Он слишком боялся умереть, чтобы даже пытаться довести эту попытку до конца. — Хёкдже, не убивай себя. Лучше ненавидь меня, можешь ударить, можешь… — все громче перечислял Йесон, которого явно очень потрясло увиденное. — Хен, — перебил его Хёкдже и аккуратно снял руку старшего со своей. — Я не буду тебя бить. — Но ты же… — Я не могу, хен, — снова остановил его младший. — Как бы ни хотел, я даже зла на тебя не держу… Хёкдже посмотрел на почти распакованную конфету и завернул ее обратно. — Еще раз спасибо за конфеты, хен, — сказал он, оборачиваясь. Но Йесона не было. Ни рядом, ни далеко. У Хёкдже вырвался нервный смешок. Теперь ему действительно некого было винить. -*- Хичоль смотрел на туман так, как будто это одновременно самое загадочное и самое прекрасное зрелище. И если с первым Хёкдже был согласен, то насчет второго мог поспорить. И, наверное, стоило завести разговор, начать спорить и доказывать свою правоту до хрипоты, потому что оба они, казалось, лишились любых желаний жить. Не говоря уже о том, чтобы вернуться куда бы то ни было. — Ты знаешь… — протянул Хичоль, и Хёкдже заметил сигарету с зажигалкой в руках старшего. — Когда люди уходят, это страшно. Разводящие синхронно вдохнули, только в легкие старшего попал еще и дым. Выдохнули они тоже одновременно, но Хёкдже уже успел отвести от Хичоля взгляд. — Каждый раз, когда кто-то возвращается, мне становится не по себе, — продолжал он. — Ты понимаешь, что вот он был человек и нету. Мог знать его с пеленок или всего пару дней, а все равно до костей пробирает. Хичоль посмотрел на Хёкдже, и тот, как чувствуя, снова перевел на него взгляд. Глаза старшего казались темными, даже черными, не выражая ничего кроме сухой, закостенелой боли от утраты. — В конце-то концов, как бы ты ни прожил свою жизнь… в самый ответственный момент останешься один, — сказал Хичоль. Хёкдже даже не хотел комментировать этот монолог, подсознательно понимая, что все сказанное им будет принято, как насмешка. А ссориться с единственным, кто все еще тебя видит, слышит и чувствует, было непозволительной роскошью. — Мы с тобой… никогда не вернемся, — протянул Хичоль после очередной затяжки. Младший удивленно поднял брови, перебирая в спрятанных за спиной руках фуражку. В косых лучах света табачный дым поднимался и растворялся почти так же, как туман от вернувшихся Разводящих. Даже скорость была та же. Отличался только запах, заметил Хёкдже. — Почему? — спросил он у Хичоля, когда тот так ничего и не добавил к своей фразе. Непродолжительное молчание заставило младшего понервничать. Разводящему скоро нужно было заступать на свою смену, и он сомневался, что Хичоль будет спокойно ждать его на этом же месте. — Потому что стоит твоему сокровенному желанию измениться, как ты уже и не вспомнишь того, что тебе нужно для возвращения, — сказал, наконец, старший. Хёкдже поджал губы и повернулся, чтобы посмотреть на туман, клубившийся вдалеке над путями. Он догадывался, что Хичоль знает об этом не понаслышке. Было и так очень странно, что за такое количество времени и сменяющих друг друга Разводящих ничто не помогло ему вернуться. — В таком случае мы никогда не будем одни, — медленно проговорил Хёкдже и посмотрел на Хичоля. — Ведь у меня есть ты, хен. Разводящие тихо рассмеялись, оценивая некоторую горечь фразы. — Ты — моя семья, хен. Большего мне пока не надо... — сказал Хёкдже. — Мне достаточно и того, что за две недели от нас ушло трое Разводящих. И они даже не были старшими! — Они все равно были старше тебя, Хёкдже, — напомнил Хичоль. — И у нас не работает правило старости, ты же знаешь. — При всем уважении, хен, ты и на дедушку-то не похож… Хёкдже проследил за взглядом Хичоля и увидел, как кому-то оказывали первую медицинскую помощь на платформе. Вокруг пострадавшего собралась небольшая группа людей, старательно расступавшихся, чтобы дать человеку дышать. Было видно, что они пытались помочь своими силами, пока на место событий спешил дежурный станционный врач. Из тумана показался локомотив, и Хёкдже надел фуражку, чтобы заступить на смену. Когда он дошел до нужного вагона, пострадавшего уже увели в медпункт. Хёкдже надеялся, что кем бы ни был тот мужчина, с ним не случилось ничего непоправимого и серьезного. Разводящему до боли в груди хотелось, чтобы хоть у кого-то все сложилось хорошо. Должен же кто-то в этой проклятой вселенной быть счастлив. -*- Казалось бы, зачем думать лишний раз? Зачем перематывать какие-то воспоминания по новой? Особенно если они доставляли боль. Но как бы ни старался Хёкдже, никакие изменения не помогали ему спрятаться от того, что он все еще надеялся, что Донхэ будет стоять на платформе, ожидая, пока старший закончит с осмотром вагона. Или что он прибежит из магазина, уговорив Йесона купить ему очередной пакет сладостей. Или что Шиндон опять подсядет к нему на скамейку и пожалуется на то, что Донхэ мешал ему спать. Вот только все эти люди остались лишь в его памяти. И если Хичоля пугало то, что люди исчезали из их жизни, то Хёкдже еще больше пугала возможность их забыть. Потому что тогда их отношений, дружественных или романтических, не станет. Ведь кто они друг другу: не видевшие, не слышавшие и не общавшиеся незнакомцы. Хёкдже спустился по ступеням на перрон, на автомате проверяя и поправляя перчатки, и увидел, что его поджидал Хичоль, который, по правде говоря, должен был сейчас отдыхать. Но их обоих мучила бессонница. Разводящие посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, отошли в глубь платформы, чтобы присесть на широкий парапет рядом с занятой недавно сошедшими пассажирами скамейкой. — Ты снова не спишь, — вздохнул Хёкдже. — Кто бы говорил. Я видел, как ты сегодня ел обед, — ответил Хичоль. Младший опустил взгляд на руки. Сегодня он хотел сделать вид, что все нормально и даже заказал на десерт злополучный шоколадный мусс. Который так и простоял нетронутым на его столе рядом с соседним стулом. — Помнишь, я рассказывал, что мои единственные воспоминания — это мои родственники? — подал голос Хичоль, вертя в пальцах зажигалку. Он перестал курить так же внезапно, как и начал, когда их осталось всего двое Разводящих. И это тоже пугало. Хёкдже уже даже не пытался предположить, что произойдет дальше. С Хичолем или со станцией. — Да, — односложно ответил он. — Мой дедушка очень меня любил. Больше всего из внуков, а ведь нас было целых восемь! Хёкдже посмотрел на Хичоля, представляя рядом с ним еще семь таких же, только повыше или пониже. Получалось с трудом. — Всегда баловал самым вкусным, дарил самые интересные подарки, приезжал проведывать, если я болел. А потом перестал. Поезд наконец отъехал от платформы, издав прощальный гудок, и Разводящие проводили его взглядами. — Пока я рос, дедушка, конечно, не молодел, — сказал старший и замолчал. Не сложно было догадаться, на что намекал Хичоль. — Он умер, — констатировал факт Хёкдже. — Да. Никаких страшных конвульсий, ничего такого. Но я все равно никому не верил, когда мне рассказали эту новость. Только вернулся из гостей, от того самого дедушки, и он выглядел замечательно! — Соболезную. — Плевать мне на твои соболезнования, — фыркнул Хичоль. — Я вел себя отвратительно. Требовал, чтобы мне привели дедушку, чтобы прекратили так ужасно шутить, что все вокруг лгуны. Не мог смириться с тем, что за ночь могло не стать такого дорогого для меня человека. Хёкдже прикусил губу, догадываясь, чем все закончится. Хичоль повернулся к нему и виновато улыбнулся. — Хен… — прошептал младший. — Не говори ничего больше. — Прости, Хёкдже. — Молчи! Разводящий смотрел на Хичоля с мольбой. Он не мог просто так уйти и оставить его одного! Он не сможет справиться сам! — Хёкдже… — Я не буду тебе помогать! — замотал головой тот. — Ты уже помог мне… Хёкдже успел схватить Хичоля за руку, а потом за грудки, прежде чем он договорил, уже начиная растворяться. — … Помог мне смириться. Воздух вокруг стал неожиданно слишком тяжелым для Разводящего, придавливая его к парапету и не давая встать. Хёкдже выпустил весь воздух из легких с диким криком, старательно выталкивая безысходность, грозившую убить на месте. Разводящий встал и на негнущихся ногах сделал несколько шагов, пошатываясь из стороны в сторону и оглядываясь вокруг. Люди. Пассажиры. Души. Станция. Поезда. Туман. Теперь это — его мир. Хёкдже… и его одиночества.