Посредственность

Следующие несколько дней были суматошными. Леха сдавал экзамены, но каким-то чудом умудрялся проводить время и со мной. Мы гуляли по городу, забрались на самую высокую заброшку, убегали от полиции — в общем, весело проводили время. Наконец, все было сдано и начались каникулы. Леха отбыл со своими родителями, а я был предоставлен себе и изучению японского языка, за которое принялся с удвоенными силами, записавшись на летний интенсив и в кружок японского при японском центре. Лето для меня за обучением пролетело незаметно. Мне настолько понравился этот язык, что я почти достиг второго по счету уровня, в декабре собирался сдать экзамен N4 и даже завел несколько японских друзей, как среди иностранных студентов, так и в интернете. На фоне моей бурной жизни первое сентября для меня стало неожиданностью — так я за лето привык к своим новым увлечениям. 31 августа позвонил Леха — он вернулся из очередной Анталии и спрашивал, пойдем ли мы вместе в универ в первый учебный день. Получив положительный ответ, он тут же отключился — видимо, не отошел еще от своего трехмесячного отпуска. На следующий день, ровно в полвосьмого, друг ждал меня у подъезда. Он был загорелый, цвет его кожи выгодно смотрелся в комплекте с пепельными волосами. Я подумал, что на фоне него наверняка выгляжу бледной немочью. Видимо, Леха заметил мои душевные метания — мы же дружим с детства, и он знает меня как облупленного. — Надо было тебе со мной ехать, белоснежка! — улыбаясь во все тридцать два, поприветствовал меня он. — Ты вообще из дома выходил летом? — Конечно, выходил! — возмутился я. — Иначе как бы я добирался до курсов? Леха на это скептически хмыкнул, и мы направились в сторону консы. — Как бы я с тобой поехал? — продолжал я. — У меня нет столько денег, и предки бы мне не дали. — Я же тебе говорил, что все расходы взял бы на себя, — вздохнул Леха. — Миллиардер, что ли? — с подозрением покосился я. — Нет, но некоторые сбережения у меня имеются, — он снова осветил окружающее пространство голливудской улыбкой. — Я так не могу, — покачал головой я. — Я же не содержанка какая-нибудь, чтобы за чужой счет на моря ездить. Леха в своей обычной манере выгнул одну бровь (до сих пор не понимаю, как это у него получается), но тему продолжать не стал. — Так ты, значит, на японский все лето ходил? — спросил он, и я просиял. — Ага! — обрадованный возможности кому-то рассказать о своем увлечении, я подхватил Леху под руку. — Представь, у меня уже почти второй уровень. И японские друзья у меня есть. Я с ними на японском разговариваю, представляешь?! Друг радостно улыбнулся, глядя на меня. Что мне всегда в нем нравилось, так это то, что он искренне радовался каждой моей удаче, как своей собственной. — Круто! — сказал он. — Я всегда знал, что если ты захочешь, у тебя все получится! — Ты правда так считаешь? — я остановился и посмотрел на него. — Конечно, — бесхитростно ответил он, и я вдруг понял, что именно он, не родители, не учителя и не друзья, а только Леха всегда безгранично в меня верил и поддерживал во всех начинаниях. — Спасибо, — выдохнул я и обнял его, прижавшись щекой к его груди. И пусть мы выглядели как парочка пидоров (наполовину это все же было правдой), но ему, похоже, было тоже на это наплевать. Он обнял меня и чмокнул в макушку, а я думал, как бы не расплакаться от нахлынувших внезапно эмоций. Когда, наконец, мы добрались до консерватории, торжественная часть уже началась, и мы тихонько пробрались в зал и уселись в задних рядах. Торжественная речь ректора должна была наставить нас на путь просвещения и стремления к обучению, но мне всегда казалось, что в этом заведении, полном постоянного соперничества, ничего хорошего с моральной точки зрения получить было невозможно. Когда ректор закончил, нас отпустили на занятия, которые сегодня шли по своему обычному расписанию. Где-то в первых рядах я заметил Домбровского, а возле него, как обычно, оказался Слуцкий. Они встали с мест и вместе с остальным потоком студентов направились к выходу. Я засуетился, схватив Леху за руку и потянув к выходу, огибая студентов. — Давай быстрее выйдем, — зашептал ему я. — Ты от кого-то прячешься? — спросил Леха, следуя, однако, за мной. Я не ответил, и через пару секунд мы вывалились в огромное фойе и сели на лавку, где я полез в рюкзак за своим расписанием. Я не хотел встречаться с Домбровским, потому что мне было банально стыдно за учиненную мной истерику в прошлый раз, когда мы виделись. И мне, конечно, не хотелось видеть презрение в его глазах. — Мне в 412 аудиторию, а тебе? — я посмотрел на Леху, запихивая тетрадки обратно в рюкзак. — В 218. Пошли на лестницу, — он кивнул в сторону противоположной стены фойе, и мы поспешили туда. Но не успели мы пройти и трех метров, как меня окликнули. — Женя! — я остановился и машинально оглянулся. Ко мне шел Домбровский, только что вышедший из зала собрания. — Привет! Он подошел, и я заметил, что возле двери его остался ожидать Максим. Домбровский улыбался мне, словно старому другу. Подойдя ко мне, он положил руку мне на плечо. — Привет, Дима, — настороженно ответил я, натянуто улыбнувшись. — Слушай, у меня сейчас мало времени, — Дима оглянулся на Максима, стоявшего поодаль и наблюдавшего за нами с безучастным видом. — Давай встретимся после этой пары. — А-а-а… Э-э-э… — ни на что более вразумительное меня не хватило. Я бросил взгляд на Макса и покраснел. Это же не свидание? — Ну… — На четвертом этаже возле малого зала после звонка, — Дима улыбнулся мне и помахал Лехе. — До встречи! Он подошел к Максиму, и они вместе отправились куда-то в район столовой. Я остался стоять посреди вестибюля с недоуменным видом. — Не знал, что ты подружился с Домбровским, — донесся сзади Лехин голос. Я обернулся и уставился на его не менее удивленное лицо. — Я и сам не знал, — я в недоумении пожал плечами. — Ладно, — Леха встряхнул головой и схватил меня за руку. — Встретишься с ним и узнаешь, чего он хочет. А нам пора на пару. Осознав его правоту, я поспешил вслед за ним по лестнице. Расстались мы на втором этаже: Леха пошел в свою аудиторию, а я поспешил выше, на четвертый этаж, где должна была быть моя пара по истории пения. Хорошо, что лекции обычно читались «на отъебись», и всю пару я был предоставлен своим мыслям, рассуждая про себя, зачем я мог понадобиться Домбровскому. Не успел прозвенеть звонок, как я накинул на плечо заблаговременно собранный рюкзак и поспешил к месту предполагаемой встречи. Моя поспешность заставила меня проторчать в условленном коридоре минут десять, прежде чем из-за угла вынырнул тот, кто позвал меня. На этот раз он был один, а его лицо при виде меня озарила улыбка. Я же, наоборот, нахмурился, не понимая причины нашей встречи. — Привет еще раз, — Домбровский оперся бедром о подоконник, став рядом со мной. — Как у тебя дела? — Отлично, спасибо, — я удивленно выгнул бровь. Не думал, что мы собрались здесь для того, чтобы поговорить о погоде. — А у тебя? — Прекрасно! — расцвел он. — Женя, ты же помнишь наш предыдущий разговор? Мое настроение опустилось еще на несколько градусов: предыдущий разговор я помнил очень хорошо, и мне до сих пор было стыдно за свою несдержанность. — Ну, да, помню, — начал я. — Это было… — Да, — перебил меня Дима, кивая. — Ты рассказал мне про то, чего ты хочешь, и я подумал, что могу помочь тебе. — Помочь мне? — мое лицо вытянулось от удивления. Я пока не понимал, о чем он говорит и, тем более, зачем ему помогать мне, но все же решил выслушать до конца, если уж он захотел что-то мне сказать. — Ты так рассказывал мне о том, что хочешь быть пианистом, — начал Дима, присев на край подоконника. — К тому же, у тебя неплохо получается. В общем, я договорился с преподавателем о дополнительных занятиях по фортепиано для тебя. И если ты проявишь себя, сможешь перевестись на инструментальное отделение в следующем сентябре без потери года. Я потерял дар речи. Во-первых, если это правда, то я не мог и мечтать об этом. Репетиторы стоили очень дорого, да и не стал бы никто просто так, без протекции, заниматься с чужим студентом, да еще и с другой специальности. А во-вторых, это был реальный шанс заниматься любимым делом, но… Какой в этом был резон для Домбровского? Об этом я незамедлительно решил спросить у него самого. — Женя, — вздохнул он в ответ. — Не обязательно иметь причину, чтобы сделать что-то хорошее. Я знаю, что иногда в это трудно поверить, но бескорыстные добрые дела все еще совершаются в этом мире. Он ободряюще улыбнулся, и я отвел взгляд. Действительно, я бы не стал делать что-то хорошее абсолютно незнакомому человеку, еще и не в ответ на просьбу, а просто потому, что мне кажется это правильным. — Не волнуйся, — продолжил он. — Ты ничего мне не должен. Считай это компенсацией за сорванную репетицию. Я знаю, ты злился из-за этого. Я резко поднял голову и, уловив его извиняющийся взгляд, покраснел. Теперь моя истерика, которая мне тогда казалась обоснованной, предстала передо мной совсем в ином свете. Проще говоря, я устыдился собственного дерьмового характера. — Я просто немного нервничал перед концертом, — мои оправдания звучали слишком фальшиво, но Дима остался вполне доволен объяснением. — В общем, вот расписание твоих занятий и номер Илианы Александровны, — он протянул мне тетрадный лист, сложенный вдвое, а я замер, услышав имя, не менее известное в кругу профессиональных музыкантов, чем имя самого Домбровского. Шепелева Илиана Александровна числилась преподавателем по фортепиано Института Искусств, но на деле лекций не вела и работала только с одаренными, на ее взгляд, студентами. В прошлом лауреат многих фортепианных конкурсов, она работала за границей долгое время и даже преподавала в Нью-Йоркском Институте Искусств, и я до сегодняшнего дня и представить себе не мог, что когда-то она хотя бы просто заговорит со мной. А теперь Дмитрий Домбровский, которого я до недавнего времени считал выскочкой и зазнайкой, говорил мне, что она будет давать мне индивидуальные уроки. — Илиана Александровна? Шепелева? — уточнил я, замечая, как от волнения сразу же сел мой голос, и принял из его рук заветный лист. — Ты знаешь других Илиан Александровн? — он со смешком отступил на шаг назад. — Смотри, не опаздывай на первое занятие! — Хорошо, но… — я даже не знал, что сказать. — Спасибо? — Пожалуйста, — разулыбался Дима, наблюдая за моим шокированным выражением лица. — Ладно, мне пора бежать. Увидимся! Он поднял руку в знак прощания, но вспомнил что-то и остановился. — На выходных у Максима репетиция с его группой, здесь, в малом зале, — меня так и подмывало спросить, что же такая звезда не репетирует в большом. — Приходи, я приглашаю. Посмотришь на другую сторону музыки с изнанки. — Э… Ладно, — пробормотал я. Столько приглашений от того, кого я год считал чуть ли не врагом номер один, за пару минут было уже слишком для моего понимания. — А когда? — В субботу в 4. Будем ждать, — он открыто улыбнулся мне и, махнув на прощание, поспешил скрыться за дверью соседнего коридора, а я стоял, все еще сжимая в руках тетрадный лист. Наконец, я очнулся и развернул бумагу. Размашистым почерком, явно принадлежащим не педанту Домбровскому, был написан график занятий. Прикинув в уме свое расписание, я пришел к выводу, что время для уроков по ф-но подобрано в точности под мои основные пары, и еще раз в уме поблагодарил Диму, уверенный, что именно он приложил руку к составлению графика занятий. Я спустился в столовую и уселся за наш с Лешей обычный столик. В голове складывалось десятка два вариантов, зачем Домбровскому помогать мне. Начиная от варианта, где Диму в детстве ударили по голове пюпитром, и с тех пор он не может прожить и дня, не сделав доброе дело, и заканчивая тем, где он хочет таким хитрым образом избавиться от конкурента на вокальном поприще. Последний был настолько смешным, что я прыснул в чашку с чаем, что как раз и успел заметить мой всегда вовремя появляющийся друг. — Что такого смешного? — он плюхнулся на стул напротив меня и, подвинув к себе мою чашку, тут же отпил половину, несмотря на то, как я над ней только что надругался. — Дима рассказал тебе смешной анекдот? — Нет, — я со вздохом проводил свой чай в последний путь. — Представь, он пробил мне препода по ф-но, и не кого-то, а Илиану! — я округлил глаза. — А потом сказал, что я ничего ему не должен. — Хм, — протянул Леха с сомнением. — Может, он на тебя запал? Я закашлялся, несмотря на то что в тот момент ничего не пил. Эта мысль показалась мне кощунственной: кто я, а кто Домбровский. Хотя… тут одно из двух: либо он хочет со мной подружиться, либо действительно запал. И оба варианта граничили с безумием. — Да не, — придя в себя и прочистив горло, ответил я. Леша все это время смотрел на меня, скептически приподняв бровь. — Он же любит Макса. — Ну да, ну да, — Леха допил до конца содержимое моей чашки и, водрузив ее на середину стола, встал со стула. — Ладно, мне бежать на пятый. Встретимся после пар! Я только вздохнул, провожая взглядом своего друга, и пошел опять занимать очередь на раздачу.