Горький пепел

В тридцать девятом году Великобритания объявила войну Германии. Подлость поступка немцев была запредельной: они не только без предупреждения вторглись в Польшу, но еще и сделали это под видом своих. Ультиматум британцев, как и во время Первой Мировой, так и остался без ответа. Война началась, но до сорокового года Британия держалась в стороне, хоть морской конфликт с Германией и поставил под угрозу экономику страны — немцы потопили не один десяток британских торговых судов. Все это время рядовой Бен Соло под надзором всевидящего и строгого сержанта Сноука находился в казармах, куда прибыл вместе с остальными новобранцами в тентованном кузове грузовика. По приезду он и его будущие сослуживцы, с которыми он успел познакомиться по дороге к месту своего дальнейшего пребывания, подверглись различного рода унижениям: им пришлось подстричься, сдать свою одежду, вымыться в ледяной воде, пройти медицинский осмотр абсолютно голыми в присутствии молоденькой медсестры, и все это под беспрестанные смешки старших по званию. Бену и его новому знакомому — смуглому парнишке по имени Финн Таунсенд — повезло меньше всех: одному из-за цвета кожи, а второму из-за своеобразной внешности, которая после армейской стрижки отнюдь не выиграла. Армитаж Хакс, которому выбрили только виски и затылок, оставив шапку густых золотисто-рыжих волос, увидев его, разразился хохотом: — Просто поразительно, каких размеров могут достигать уши! Он щёлкнул пальцами по оттопыренному уху Бена, и тот покраснел до самого гладковыбритого затылка, но промолчал. Он ещё не умел отвечать задирам, но мысленно нарисовал галочку напротив пункта «в будущем поставить Хакса на место». Хакс был из тех молодых людей, которые самоуверенно почитали свои недостатки достоинствами и умело внушали это окружающим. Он считал себя неотразимым, много улыбался, умел быть любезным или язвительным, в зависимости от ситуации, а потому пользовался большим успехом у противоположного пола, в то время как юный Бен о женщинах ещё даже не думал и уж точно не обнимал ни одной, кроме своей матери, да и то лишь в раннем детстве. Это обстоятельство, конечно, было для Хакса очевидным, о чём он тут же пошло пошутил: — В зверинец ты теперь не скоро попадёшь, чтобы какая-нибудь обезьяна лишила тебя девственности. Остальные рядовые, кроме Бена, давились смехом. В открытую смеяться они не рискнули, ведь поблизости находился сержант Сноук. К сожалению, его приближения Хакс не заметил и продолжил нести околесицу: — Хотя, как по мне, даже обезьяна тебе не даст. — Рядовой Хакс! — рявкнул Сноук за спиной юноши. — Отставить шутки! Хакс подпрыгнул; его и без того бледное лицо заметно побелело, а потом покраснело, как только что выловленный из кипятка омар. Он так и застыл на месте спиной к командующему, боясь пошевелиться. Он был готов провалиться сквозь землю, ведь впечатление о нём сержанта было испорчено раз и навсегда, а это, как поговаривали, грозило суровой муштрой и совершенно невыносимой жизнью, тогда как Хакс, будучи педантом, желал быть лучшим среди всех и добиться неоспоримого превосходства над остальными. К сожалению, его плоские шутки этому совсем не способствовали. — Подайте знак, что вы меня поняли! — надрывал глотку Сноук. Всё в нем выглядело устрашающе, начиная с горящих злобой глаз и заканчивая следами ожогов, покрывающими половину и без того безобразного лица. Ходили разные байки, откуда эти шрамы появились, но самой излюбленной у солдат была о жене сержанта, которая опрокинула на него чайник крутого кипятка, очевидно, не без причины. Однако официальная версия гласила, что ранения Сноук получил во Франции во время Первой Мировой. Будучи разведчиком, он набрёл на уютный привал трёх неосторожных немецких солдатиков. Те жгли костер и громко переговаривались, когда вдруг откуда ни возьмись появился страшный англичанин. Один из немцев чуть не наложил в штаны от испуга и напрочь забыл о том, что умеет стрелять, поэтому схватил из костра горящую хворостину и бросил вражьему солдату в лицо. Сам Сноук рассказывал, что тогда озверел и передушил фрицев, точно цыплят. Слушатели охотно верили. Хакс тоже верил. — Вас понял, сэр, — вытянувшись по струнке и повернувшись к сержанту, отчеканил он. — Отныне никаких «сэр», рядовой! — не унимался рассвирепевший Сноук. — Так точно, сержант! — Хакс чуть не плакал от испуга. — Вы и сами женщину увидите не скоро, уж я позабочусь, рядовой Хакс. Если вам, конечно, интересны именно они. Казалось бы, сильнее покраснеть было невозможно, но Армитаж опроверг эту теорию и буквально побагровел, однако, к своей чести, снёс обиду молча. Финн тихо заржал в кулак. Бен сделал вывод о том, что злить сержанта не стоит. — Дамы, в казармы шагом марш! Левой, правой, левой, правой… — закончил перепалку Сноук и, довольный своей речью, предоставил рядовых самим себе. *** Слова Хакса на самом деле очень задели Бена, хоть он и сам не знал, почему. Женщины в действительности мало его заботили. Он выбросил из головы даже собственную мать, а в школах для мальчиков, в которых он учился, совсем не было сверстниц противоположного пола, которыми он бы мог увлечься. Неподалёку от их дома жили несколько девочек постарше и одна младше, но Бен никогда с ними не разговаривал. В его сердце сквозила сочащаяся злобой дыра, он был сломлен, ненавидел свою семью и хотел обрести новую в лице своего жестокого деда. Бен много раз воображал, как придёт к генералу Скайуокеру, представится его внуком, и тот крепко прижмёт его к груди со словами: «как давно я ждал тебя, сынок». В воображении Бена эта сцена с каждым днём приобретала все больше деталей, полнилась чувствами, расцветала новыми красками. Раз за разом Бен разыгрывал в своей голове все более картинные диалоги, представлял слезы радости на глазах деда, теплые объятья, задушевные беседы. Когда об эмоциях сказать было уже нечего, он фантазировал о внешности Скайуокера, о его манере говорить — конечно же, без ненавистного ирландского акцента — об одежде, которую он носит, и даже мысленно обставлял его кабинет, не осознавая, насколько это глупо и наивно. К сожалению, юношеским надеждам не суждено было оправдаться ни тогда, ни позднее, когда война уже закончилась. Скайуокер умер за несколько месяцев до того, как Бен пошёл добровольцем в армию. Об этом он, конечно же, не знал, и продолжал свято лелеять мечты о воссоединении с горячо любимым дедом. Все надежды рухнули в один день. То утро было сырым и промозглым, хотя сержант Сноук, по всей видимости, неудобств совсем не испытывал. Он был одинаково зол в любую погоду и в любое время суток. Поговаривали, что он злился даже во сне. Было ещё недостаточно светло, и сизоватая предрассветная серость окутывала лагерь холодной дымкой. У Бена стучали зубы, а под пропитавшейся влагой одеждой зябко бегали мурашки. Хакс, спесивый болван, высокомерно подшучивал над товарищами, которые от его язвительных комментариев лишь нетерпеливо отмахивались. Финн притих и покорно ждал своей участи, а Сноук как всегда орал. Казалось, он не умел разговаривать иначе и все свои мысли излагал исключительно в форме крика. — Бы-ы-ыстрый марш! Левой, правой, левой, правой, левой, правой! Стоять! В шеренгу стро-о-ойся! Нале-е-е-во! Смирно! Не привыкшие к строевому шагу рядовые неловко топтались, натыкаясь друг на друга. Бену всячески наступали на пятки, и сам он все время путался в собственных чересчур длинных ногах. Новобранцы с облегчением вздохнули, когда Сноук наконец-то велел остановиться. — Я сделаю из вас мужчин, дамы, хоть это и представляется крайне маловероятным! — вещал он, расхаживая по тренировочной площадке, и его голос грозным эхом разносился далеко за её пределами. — Агрессия — это то, что может спасти в бою ваши жалкие жизни! Вы должны научиться быть устрашающими! Незаметно от сержанта, Бен украдкой осмотрелся и увидел неподалеку кучу набитых соломой брезентовых мешков, на которых лежали ружья. Один из мешков, подвешенный на турнике, легко покачивался на промозглом ветерке. Догадаться о назначении всей этой конструкции было несложно, и от одной мысли об этом Бена бросило в жар. Стрелять он был совсем не готов. Он боялся, что промажет, и все станут ещё больше его высмеивать. Неуклюжий лопоухий долговязый идиот. Однако упражняться в стрельбе новобранцам не пришлось. Сноук взял ружьё — только тогда Бен увидел, что его украшал штык, — и с воплем, который должен был вселить ужас не только во врагов, но и в кучку неуклюжих рядовых, бросился на мешок. Достигнув цели, он с поистине звериной яростью вонзил штык в солому и неистово взревел: — И провернуть, и провернуть! Его лицо покраснело то ли от злости, то ли от бега, а на лбу выступила вздувшаяся вена. Потом сержант перевел дух, снял фуражку и, смахнув испарину со лба, обратился к новобранцам: — Вопросы? — У меня вопрос, — осмелился кто-то из ребят. — А обязательно кричать? Сноук медленно повернулся к спросившему. Казалось, ещё пара секунд, и из его ушей клубами повалит пар. — Все восемь недель будешь драить сортиры! Шаг вперёд! Паренёк поник, но покорно вышел из строя. Сноук вручил ему ружьё. — Агрессия! — напомнил сержант. Следующие полчаса каждый из новобранцев с утробным криком колол и резал несчастный мешок. Когда очередь дошла до Бена, он был сыт по горло унижениями, которые испытали его товарищи, поэтому в сердцах бросил ружьё в грязь и озвучил терзавшие его на протяжении всего этого цирка мысли: — Это унизительно! Я не собираюсь выставлять себя на посмешище! Это… это… — он запнулся, подбирая слова, пока сердце бешено стучало где-то в глотке. Несколько секунд он судорожно искал веский аргумент, способный избавить его и от воплей над истерзанным мешком соломы и от невероятно унизительного мытья казарменных туалетов, а потом его, наконец, осенило: — Мой дед — генерал Скайуокер! После этого пылкого, сорванного вскрика наступила странная тишина. Сноук молчал пару секунд, а потом разразился хохотом. Он хохотал так долго, что напрягся не только Бен, но и все остальные. Возможно, даже висевший на перекладине турника мешок соломы. — Твой дед… генерал… Скайуокер… — Сноук согнулся пополам, будто бы не в силах остановиться, однако его смех был фальшивым и наигранным. — Да он умер недавно, даже не зная о твоём существовании! От этих слов сердце мальчишки мгновенно рухнуло. Он поднял ружьё и с неподдельной злобой бросился на мешок, представляя на его месте смеющегося Сноука. В тот день Бен понял три вещи: кричать обязательно, вопросы лучше не задавать, а мечты никогда не сбываются. *** Через восемь недель этот кошмар закончился, и начался новый — рядовые британской армии были брошены на передовую. В нечеловечески-тяжёлых условиях, когда приходилось ночевать в окопах на промозглой земле, под дождями, в грязи, а порой вообще где придётся, страдая от дизентерии, мучаясь от голода и собирая по частям своих товарищей, не получалось забыться даже во сне. Бен утопал в крови каждый раз, когда удавалось ненадолго провалиться в беспокойную дрему. Ему снилась собственная кровь, теплая, густо-алая, струящаяся сквозь пальцы из испещривших тело ран. Он чувствовал её запах и вкус на обветренных потрескавшихся губах, но, просыпаясь, обнаруживал себя на удивление живым и невредимым. Бен изменился. Война, на которую он попал ещё мальчишкой, сделала его жёстче, сильнее, мужественее, но затаенных в ранимом юношеском сердце детских обид не изничтожила. Ужасы войны, кровавые битвы и смерти товарищей их лишь укрепили — все проведённые в сражениях дни Бен взращивал свою ненависть к отцу, мечтал расправиться с ним за испорченное детство, за издевательства учителей, за нелюбовь матери, за то, что он бросил их в захудалой ненавистной Ирландии. Во всех тех лишениях и невзгодах, что Бену пришлось пережить, был виноват только Хан Соло, исключительно он один и никто другой, и Бен готов был воздать ему за это сполна. Он стойко претерпел все тяготы, всецело посвятив себя армии и служению своей стране. После окончания войны рядовой Соло был награждён, быстро повышен до младшего капрала, а после до капрала, и к пятидесятому году заимел все шансы стать сержантом, как и его мучитель Сноук, к которому, как ни странно, он испытывал только теплые чувства. Ведь если бы не Сноук, Бен вряд ли бы выжил на этой войне. Как ни прискорбно, но вечно орущий командир был ему куда ближе, чем родной отец. Отец, для мести которому Бен, наконец, созрел.