***
На улице уже смеркалось. У Димы после работы было незапланированная встреча с друзьями. Они направились в спорт бар, чтобы посмотреть очередной футбольный матч и пропустить по кружечке пивасика. Дмитрий практически не пил, лишь немного пригубив, ставил бокал с хмельным напитком. Он переживал, что Шаст сейчас находится один в его квартире. Какой же он хреновый друг, ведь Антону так фигово, он нуждался в его помощи и поддержке, а Позов не мог находиться рядом. Он не смог отказать своим товарищам и коллегам по работе в этой небольшой посиделке. Они неоднократно звали Диму в спорт-бар, но Позов всегда отказывался, а в этот раз просто не смог. Да и если так посудить: Антон большой мальчик. Что с ним может случиться? Посидит, отдохнёт, соберёт свои мысли в кучу, приведет их в порядок.***
Мерцаня молнии за окном периодически освещали комнату, которая была погружена в темноту. И лишь изредка тихие раскаты грома нарушали это безмолвие, капли осеннего дождя продолжали напевать свою грустную песню, барабаня по крышам и окнам домов. Антона одолевал мучительный холод. Он аставлял парня съёжиться в комочек и сидеть, поджав под себя ноги, в отчаянной попытке согреться хотя бы чуть-чуть. Холод одолевал домовёнка изнутри, сжимая все его внутренности, и покрывал сердце тонким слоем льда. Антон по-прежнему курил, курил очень много. Он тушил один окурок и прикуривал снова, и снова, и снова, заставляя воздух вокруг себя отчаянно превращаться в настоящий яд. Он вдыхал в свои лёгкие вредный и опасный дым, портя этим и без того слабое здоровье. Вот уже сутки, Антон не покидал этой квартиры… Вот уже сутки, как он не приходил к соседу снизу. Шастун находился наедине со своими съедающими его мыслями. Шаст отгородился ото всех, от Димы, от окружающего мира. Он из последних сил старался найти то, для чего стоило всё же продолжать жить, а точнее-существовать. Вот уже сутки Антон находился без него. Это были очень тяжелые сутки для домовенка. Его что-то притягивало к брюнету. Его тянуло в квартиру, но он всячески пытался удержать себя, не дать слабину и не пойти к Попову, попытаться, хотя бы просто попытаться… Домовёнок сидел в старом, потертом кресле, поджав под себя ноги и закутавшись в плед, и курил, наверное, миллионный раз уже за эти сутки, вдыхая клубы дыма. Антон сидел и смотрел, как сизое облачко плыло легко и свободно, поднимались до потолка, и улетало, разбиваясь о его поверхность, растворяясь в воздухе. Шастун делал глубокие затяжки слова и снова, потом медленно выдыхал, иногда вдыхая едкий дым обратно. Леденящее душу одиночество, разочарование, разрывало его на куски. Пепельница давно переполнилась, а очередная пачка подходила к концу. Он уже даже сбился, какая она была по счету. А Шаст всё продолжал сидеть в кресле и травить свой организм, доводя себя практически до тошноты. Дым уже полностью заполнил комнату, а он делал всё новые и новые затяжки, прерываясь лишь только на созерцание клубов серого дыма, свободно летящих вверх такого же серого и горького, как теперь стала и его жизнь.***
Арсений никогда ему не врал. Арсений всегда был честен с ним, не изменяя своим принципам до самого конца. Тогда почему же в ту ночь он сказал, что не любит Антона. Говорил, что чувств нет, и пришло время закончить всё то, что они так упорно строили. А Антон отказывался понимать слова парня, считал, что тот одумается. Он всеми силами пытался удержать Арсения, показать, как сильно любит и на всё готов ради него. Ради их будущего. Вот только Арсению, скорее всего, нужно было совсем другое. Шастун думал, что, наверное, ему нужна была жена, дети, счастливое и успешное будущее. Чего к сожалению, Антон даже при всём своём желании не мог ему подарить. Они страдали, каждый в одиночку, но всё равно продолжали жить. Он не мог смотреть на то, как меняется Арсений на его глазах, как из любимых небесно — чистых глаз исчезал тот самый яркий огонёк, Антон больше не мог. Он всё-таки любил этого человека, любил всей душой, поэтому он сдался, переступил через себя. Сделал первый шаг. Было глупо думать, что Арс его остановит. Было наивным бредом полагать, что он его пожалеет. Для Арсения такой душевный порыв Шастуна оказался глотком к свободе. Для Антона же-стал последней ступенькой к глубокой, затяжной депрессии. Арсений сжег последний мост, а Антон не оставил его, уже смирившись с безвозвратно утерянным. Ушедшей жизнью. Последняя капля. Он потратил на него свою молодость, лучшие, искренние и светлые чувства, получая взамен… Ничего. Он не должен курить, но он поглощает пачку за пачкой, надеясь выкурить из себя оставшиеся воспоминания и всепоглощающую боль. Никотин стал его спасением. Сигаретами он пытался заменить Арсения, и теперь вместо этого чудесного родного запаха он вдыхал горький густой дым, что оседал на его и без того больных легких. Вместо любимого голубого океана, его личного бездонного океана в волшебных глазах, он видел перед собой только серые стены. Парень выкуривал сигарету за сигаретой, а в голове отчаянно крутилось одно единственное имя. Арсений. Арсюша. Арс. Сеня. Любимый. Дорогой. Единственный. Ты стал моим наркотиком, Арс. Ты стал редким, смертельным ядом, что так медленно и мучительно убивает меня изнутри, покрывая собой все внутренности. Сердце уже давно перестало работать и, кажется, скоро исчезнет за ненадобностью. Что же ты делаешь, родной? Неужели я это заслужил? Он курил много, и всё никак не мог остановиться. От очередной глубокой затяжки в горле запершило сильнее обычного, а на глазах выступили слезы. Всегда так случается. Всё то, что ты так искренне и всепоглощающе любишь, в конечном итоге всегда тебя убивает. Рано или поздно. И ты сидишь в окружении многочисленных окурков, вдыхая пропитавший насквозь одежду и даже кожу едкий дым и не можешь остановиться.***
— Серёжа, ты что и правда считаешь что я болен? Это что, правда? Только не говори, что я сумасшедший! Наверное, это так и есть… — Арсений подошёл к армяну и посмотрел в его глаза. Наверное, и правда нужно было прислушаться к его словам и обратиться к врачу, но Арс не собирался обращаться ни каким врачам, потому что был свято уверен в том, что они его не вылечат. — Я говорил тебе раньше, что боюсь его присутствия, что меня страшит, что он может появиться из ниоткуда, пока я ем, сплю или принимаю душ, но теперь я этого хочу. Каждой клеточкой своего тела я жду, когда он осчастливит меня своим присутствием. Я уже перестал ворчать, когда он будил меня посреди ночи, чтобы задавать по-детски глупые вопросы. Я теперь не дрожу, когда он обнимает меня своими длинными руками. Я люблю его. Не смейся надо мной… — В офисном помещении наступила тишина. Матвиенко ходил из угла в угол, бросая короткие взгляды на Попова. Он понимал, что чувство вины, которые Арс испытывал все эти месяцы после ухода Антона, никуда не пропало. Более того, он всё чаще и чаще говорил, как ему дорог Антон, и у Матвиенко сильнее проступали в его подсознании картинки испуганных глаз его друга, если вдруг с Антоном что-то случится. — Знаешь, я тут прошерстил тысячу статей про домовых, неуспокоенные души. Обречен ли твой Антон вечно скитаться среди человеческих отродий, или ему тоже определён какой-то срок… — Матвиенко заинтересованно посмотрел на Арса и указал в телефоне открытую страницу, где были небольшие статьи про домовых. — Да уж, представляю, как он будет один в пустой квартире, когда меня не станет. — И у Арсения начало болезненно, быстрее и сильней биться сердце. — Так я точно сойду с ума. Знаешь, Серёг, я честно готов перед ним извиниться. Мне так не хватает его горячих настойчивых поцелуев, от которых сводит скулы. Я так полюбил это болезненное ощущение, что готов извиняться перед ним всю свою жизнь по сто раз на дню. Сергей недоверчиво посмотрел на своего товарища, и лишь молча покачал головой. — Не нравится мне всё это! Ох, как не нравится. Если хочешь, давай я помогу тебе найти твоего домовенка. Мы можем прошерстить документы в которых говорится, кто жил раньше в этих квартирах. Может быть, что-нибудь и раскопаем интересного. Кстати, скажи, этот брелок ещё у тебя? Возможно, он вас связывает, или как-то удерживает его возле тебя. Думаю, что с помощью этого брелка мы сможем его быстрее найти. А вообще, советую тебе всё-таки обратиться к психологу, пока совсем не свихнулся. — Ладно, Сереж, я знаю, что ты боишься за меня, но я полностью здоров. Честно хоть сейчас готов пробежать сто километровый марафон. Н, а если ты имеешь в виду душевное здоровье, то не бойся, с этим тоже всё в порядке. Просто я долго не хотел говорить о нём, как о живом человеке, но теперь я не устану твердить о том, что он такой же живой, как мы с тобой. Ещё живее. Несмотря на то, что он не человек, что он как бы не существует, его фактически никогда не видно, если он сам этого не захочет и не материализуется. Он не спит, не питается, хотя насчёт питания я бы поспорил, так как он очень любит молоко, и, как оказалось, сладкоежка. Я иногда чувствую себя шизофреником, влюблённым в галлюцинацию. Арсений подошел к окну, посмотрел вдаль и, прикрыв глаза, тяжело вздохнул. — Антон! Тоша! Мой лучик солнца! Мой ангел! Моя душа! Моя любовь… Я лишился тебя, и моё сердце остановилось мгновенно. — тихо прошептал Арсений, наклонив голову. — Я стал зависимым от тебя, как от наркотиков. Я зависим… Я готов пожертвовать всем ради любви всей своей жизни. Какк бы я хотел всё вернуть и исправить, я бы всё отдал для того, чтобы мы с тобой никогда не расстались. Матвиенко лишь молча наблюдал за ним, и слушал его тихий шёпот. Мужчина очень хотел помочь своему другу, но не знал как и чем. Самое большое, что он мог сделать-выслушать и постараться помочь разыскать пропажу. — Серёга, если честно, то я иногда уже боюсь засыпать. Я закрываю глаза и вижу его тонкие запястья, увешанные холодным металлом, зелёные глаза, холодные и глубокие, что очень не типично для этого цвета, его широкую улыбку. Я открываю глаза, а его рядом нет, и от этого становится холодно и больно. Я каждый раз, когда ложусь спать, надеюсь увидеть, как он ложится рядом, почувствовать холод его объятий, чтобы это всё было реально, а не во сне, но его больше нет со мной рядом и воспоминания. Это всё, что у меня есть, дурацкие флешбеки, глупые фантазии… Я хочу стереть их разом, но не я не знаю, как…