Что на дне ящика Пандоры?

      Это было странное, воистину фантастическое происшествие. Сегодня — первый за последние десять лет будний день, когда мне не надо было идти на работу. Растворяясь в приятном сновидении перед выходным, я практически забыла громкий и безмерно раздражающий треск будильника… и встала самостоятельно ровно за минуту до предполагаемого скрежета будничной действительности по моей тонкой душевной организации.       День начинался воистину прекрасно. Дождь за окном, жирная туша Жорика на моем ноутбуке и средних размеров коробка, обернутая розовой бумагой и повязанная красным бантом. Вот то, что я увидела после пробуждения, неожиданно осознав, что сегодня мой тридцать девятый день рождения. После двадцати годы стали лететь невыносимо быстро, и я, вроде только вчера выпускница университета, уже и операционист, а завтра — бухгалтер, послезавтра — все мои дебетово-кредитовые навыки всем моим котам под хвост поочерёдно, потому что освободилось злачное местечко в руководстве. И в какую трубу все эти годы улетели — непонятно. Понятно только, что детство моё и под сорокет не думало заканчиваться.       Жорик широко зевнул и приоткрыл один глаз. Жирная котяра, как обычно, выжидала момент, когда я встану и пойду на кухню, дабы его покормить. Вместе с неожиданным выходным из моих планов на сегодняшний день пропала мотивация быстро вставать и куда-то собираться. В конце концов, отпраздновать день рождения в компании трёх котов и одной, но не менее любимой бутылки вина в любое время этого дня мне ничего не мешало.       «О, а вот и мотивация!» — подумала я, ощутив любовь моих пушистиков в виде запаха, который источал кошачий лоток.       Приняв вертикальное положение, насколько позволяла допитая вчера бутылка виски, я наступила на что-то мягкое, что издало резкий и возмущенный «мяфк!», после чего куснуло, пробудив меня окончательно.       — Борь, ну чего ты как неродной? — вперемешку с одолевающей зевотой спросила я. — Кусай сильнее, сволочь патлатая. Ты ж не простишь, знаю. Уж лучше моя нога сейчас, чем потом — новые сапоги.       Борис загадочно глянул на меня и по-кошачьи ухмыльнулся. Хана моим сапогам. И спокойному сну. Он же, паскуда такая, и других моих сожителей подговорить может: Жорик начнёт опять метить углы, а Васька — устраивать уборку в шкафах и полках за несколько часов до моего пробуждения. Лучше бы я завела мужика. Или не лучше. Слишком тяжелые думы для семи утра.       «Интересно, что скажет Андрюша, если я приду в бар часам к восьми?» — пронеслось у меня в голове, а на лице появилась снисходительная ухмылка. Андрюша — бармен, работающий в заведении прям напротив моего дома. Худощав, приятен внешне, близок к алкоголю и, наверняка, как и все мужчины, к разврату — почти идеальный вариант. Если бы модель его сборки не потребляла пищу, не разводила беспорядок дома и не требовала жениться или детей. Если бы он был… котом, которого можно вышвырнуть за шкирку, когда сожительство начнёт напоминать похороны моего внутреннего гедониста.       Зазвонил телефон, вытащив меня из мира занудных размышлений и уборки за котами. Выходной, чёрт его дери. Объявление о днях рождения сотрудников висит на проходной прям перед твоими глазами, мой дорогой абонент, если ты не ребенок и не карлик. Там всего одна фамилия — Васильева. Я разозлилась заранее, потому как была уверена — это опять с работы. Ни дня отдыха не дадут!       — Привет, Жень, — недовольно протянула я, уловив неловкую паузу на другом конце провода. Не желая ждать, когда эта замечательная женщина соберется с мыслями и языком, добавила: — Что случилось?       — Нин, тут такое дело, в общем… Ты что, дома ещё?       — Ну… — многозначительно протянула я, краем глаза заметив рыжую паскуду, что уютно устроилась в корзине для белья.       — В общем, неважно, я на точке была, там клиент отказывается подписывать…       — Жень, я тут при чём? — повисла еще более неловкая пауза, чем вначале. — Твои клиенты — ты и разбирайся.       — Ой, да она мне так мозг вынесла, что я прям не могу…       Глубоко вздохнув, я отложила телефон на стиралку, но вызов не сбросила. Евгения бормотала что-то несомненно важное, а я потихоньку заканчивала чистить зубы и умываться. Когда голос в трубке стих, я поднесла её к уху и услышала: — …какая же сука, представляешь? А ещё… Нин, ты меня вообще слушала?       — Да, — бросила я и свободной рукой потянулась к кошачьей туше, которая, по всей видимости, решила, что моему черно-белому образу не хватает ярких красок в виде его шерсти. — Эти клиенты — они такие. Стерва, а что с них взять?       — Да уж… Фух. В общем, капец полный, приеду — дорасскажу.       Я холодно агакнула в ответ и, попрощавшись, отложила телефон. Обилие экстравертов в окружении с возрастом начинало досаждать. Нет, я хорошо отношусь к разговорчивым людям, но терпеть не могу бессмысленную болтовню. Вот просто до скрежета зубов. До скрипа гвоздем по зеркалу. До… До того странного ощущения, когда просыпаешься оттого, что у тебя на голове лежит кошачья туша, сующая пушисто-филейную часть тела прям мне в лицо.       Хотя, с другой стороны… слушать и запоминать — хорошая стратегия для внутрифирменной борьбы, но не для нашего маленького предприятия, в котором и двадцати человек не наберётся. Так думала я, так говорила я окружающим, каждый из которых был мне другом. Говорила, но не верила. Искренне не верила, а потому слушала и запоминала. Слушала и запоминала… Как же смешно в моей голове звучат эти аккуратные эпитеты.       — Согласен со мной, Вась?       Выдворенный из корзины для белья Васька громко и утвердительно мяукнул.       — Понимал бы чего, — я закатила глаза и оставила в ванной его одного. Он поплёлся за мной в коридор, по всей видимости, решив, что иду на кухню и буду его кормить. Нет, для начала необходимо было утолить своё любопытство.       Коробка с огромным красным бантом. Не знаю, как я удержалась от того, чтоб открыть её сразу после того, как вручили. Возможно, таинственность, загадка… вернее, желание смаковать это состояние, предвкушать неизведанное, как бы сентиментально и глупо ни звучало.       Сев на кровать, я аккуратно поставила коробку перед собой, хотя понимала — ничего стеклянного там быть не могло. Она бы звенела, как сто колоколов, когда я, спускаясь по лестнице, совершенно неуклюжим образом уронила её на каменный пол.       Жорик окончательно проснулся и, потянувшись, тоже забрался на диван. К нам присоединились и остальные мои сожители, как будто тоже желали утолить любопытство.       — Коллекционный набор пелёнок или подгузников, — саркастично бросила я, — или тридцать девять пар разноцветных носочков для новорожденных. Мне нужно еще больше упоминаний о часиках, которые уже даже не тикают. Сегодня утром огромный ебаный Биг Бен съебал из Лондона просто для того, чтоб постучать в мою репродуктивную дверь.       О, знала я этих офисных шутников и их любовь раздавать разного рода советы. Особенно невостребованность меня как матери беспокоила мужскую половину нашего коллектива, что необычнее всего. Один только начальник выписки чего стоил… Хотя, учитывая любовь мужчин лезть в вопросы, к которым они не имеют никакого отношения только из-за отсутствия у них соответствующих органов, я уже ничему не удивлялась. Чаще всего — пропускала разговоры мимо ушей, снисходительно поглядывая на жалкие попытки контролировать мою жизнь. Если чему и учишься с возрастом, так это самоконтролю и, конечно, любви к себе и своим желаниям. Своим представлениям о жизни. Здоровому эгоизму.       Я потянулась к ленте и сквозь думы ненароком заметила, что Борис как-то подозрительно поджал широкие уши и уставился на коробку. Его настроение подхватили и другие коты: зрачки Васьки стали как пять копеек, а Жорик вообще забрался под незаправленное одеяло и испуганно, но очень заинтересованно оттуда выглядывал.       «Годовой запас сухого корма», — подумала я, наблюдая за странной реакцией моих сожителей. Хотя, нет. Будь то едой — всеядные пушистики разорвали бы коробку за ночь, стоило бы мне глаза закрыть. Так что… если я когда-нибудь умру и мать забудет посетить меня в ближайшую субботу, моё милейшее семейство неметафорично сожрёт мне лицо. Обожаю котиков.       С жадностью алкоголика, откупоривающего бутылочку беленькой, я оторвала бант и отложила его, принявшись за цветную бумагу. Коробочка оказалась необычная. Больше похожая на… замысловатую шкатулку, чего я не ожидала, если честно. Резное дерево, украшенное витиеватым рисунком золотистого оттенка, подделанное под старину. Красивая. Люблю такие вещи. Они, конечно, годами стоят на полках нетронутыми, но порой и глаз радуют, и пыль в одном месте собирают.       — Как бы тебя открыть?..       Васька тревожно мяукнул. От неожиданного звука я аж отдёрнулась.       — Чего пугаешь, дурень? — рявкнула я в ответ. — Визгнул, будто в руках у меня — ящик Пандоры, не меньше.       Жорик тревожился ещё более протяжно, но не так внезапно. Борька без приглашения залез ко мне на ноги и улегся, уставившись огромными зелеными глазищами, полными животного страха.       Я вскинула бровь, совершенно не понимая подобной реакции. Может, запахи смущали? Шкатулка пахла пылью, но не сильно; работая с архивными бумагами годичной давности, я и то чихала, а тут… А тут мой острый нюх вместе с естественной реакцией на пыль дали сбой. Тогда, может, их беспокоил новый предмет сам по себе? Да с чего бы вдруг? Это ж коты, они обожают коробки, особенно большие и просторные.       Повертев необычный подарок в руках, нашла две защелки. Верхняя панель звонко щелкнула, я перевела всё внимание на неё. Она оказалась замысловатой крышечкой, которую я тут же подцепила и откинула. Заглянула внутрь — пусто. Ха, неудивительно, что никто из коллег вчера не признался, чья была идея и по сколько на это скидывались. Все дружненько сделали вид, что коробочка с бантом от непонятно кого, а мой подарок будет ждать меня на рабочем месте на следующий день. Так я и поверила…       Что ж, просто пустая шкатулка — тоже хорошо. Просто пустая и красивая шкатулка… но подобную я и на рынке рублей за сто найду. Вот же сво…       В глазах резко потемнело, будто я долго находилась в тесном помещении средь множества людей. Сжало в груди — инстинктивно дотронулась до неё и ощутила приступ сильной тошноты вкупе с осознанием, что прямо сейчас я отключусь. Резко закрыла глаза и попыталась вдохнуть. Не получилось. Последнее, что я слышала — громкий вой котов и сильный, заглушающий всё вокруг, непрекращающийся гул.

***

      Второе пробуждение за день не порадовало меня хорошим настроением или хотя бы прекрасным чувством расплывшегося по кровати тела, медленно, но приятно собирающегося воедино. Голова раскалывалась ещё сильнее, будто ударили чем-то тяжелым, и поднять её с подушки было практически невозможно. По крайней мере, сейчас. Подушка казалась даже слишком мягкой, словно вместо моей ортопедической я лежала на теплом и совсем не волосатом котейке.       Ресницы слиплись, как после долгого и больного сна; глаза открыть не удалось. По крайней мере, с первого раза. Глубоко вдохнув, я ощутила себя... необычно. Это было единственное цензурное слово, пришедшее мне в голову, когда я ощутила всю беспомощность состояния, нестерпимую ломоту в теле и желание, уж простите, проблеваться.       Кровь стучала в ушах с упорством церковного звонаря по воскресеньям, а звук такой, будто находилась я под самым куполом. Шевельнув рукой, ясно ощутила, как болезненная судорога прошлась по всему телу от макушки до пяток. Глухой стон вырвался из груди, когда в полузакрытых глазах потемнело в очередной раз.       — Очнулась?       Я моргнула и, приложив усилия, разлепила глаза, но яркий солнечный свет тут же отдался режущей болью на роговице, заставив меня зажмуриться. Возможность рассмотреть вопрошающего или окружающую обстановку мне пока не предоставилась.       — Рос?       С глухим стоном я дотронулась до виска, который неимоверно сильно болел. На голове — повязка, на ощупь более жесткая, чем обычный стерильный бинт. Да и пахла она... прямо скажем, не очень.       — Рос... — на открытое плечо мягко легла чья-то рука. Вздрогнув, я бросила тяжелый взгляд на того, кто упорно хотел услышать мой отклик. И так очевидно, что я очнулась. Во сне так не шевелятся, тем более с полуоткрытыми глазами.       Широкое, почти детское лицо, большие губы и нежно-голубые глаза. Волосы, аккуратно причёсанные и убранные назад, сияли каштаном при ярком солнечном свете. Взгляд обеспокоенный, но какой-то... тусклый, что ли. Безжизненный.       — Что? — сказала я будто на чужом языке и чужими словами. Интонация моих же слов показалась мне странной, чего и говорить про общее звучание всего одного слова, знакомого с детства. А может, таким вот странным образом травма головы отражается на восприятии?       — Слава Семерым, ты очнулась, — пролепетала она заботливо и пододвинулась ближе. Мне показалось, что эта забота была совершенно искренней.       — Что... случилось?.. — начала я, тяжело пережевывая каждое слово, непривычно звучавшее у меня в голове. — Кто вы? Где я?       — В борделе, — тепло ответила девушка. Я напряглась.       — Где? — переспросила с надеждой на то, что послышалось. Мало ли с головой проблемы, слух подводит или...       — В борделе, — повторила она.       Блядь. Нет, это я сейчас не грубость в отношении женщин с пониженной социальной ответственностью позволила себе, а просто-напросто выругалась. Будучи уверена, что это просто плохой сон, я корила своё воображение. Какая же бредятина иногда снится, упаси боже! Одно радует. Хотя бы не какие-нибудь зомби-коты, захватившие мир при помощи повсеместного установления котодиктатуры.       — Ладно, — протянула я, попутно стараясь хотя бы сесть на постели, дабы лучше видеть собеседницу. — И что я тут делаю?       На меня смотрели с упорством барана, оценивающего новые ворота. То ли краска была не та, то ли по размеру не подходила — не знаю. Но что-то во мне очень сильно смущало собеседницу.       — Ты не помнишь?       — Очевидно, — подтвердила я и напряглась. Какой-то крайне неприятный сон. Надеюсь, словесный допрос скоро закончится, и моё воображение отпустит меня из мира сновидений в мир реальный. — А должна?       Собеседница переняла моё настроение и, нахмурившись, дважды кивнула. Не знаю, насколько сей образ реален: списал ли его мой мозг для сна с кого-нибудь из окружающих или выдумал сам, но мне её поведение показалось немного... неправдоподобным. Будто воображение даже не пыталось выдумать что-нибудь более-менее серьёзное, нежели половозрелая женщина с поведением и мировосприятием ребёнка.       Задумавшись, я попыталась поправить подушку, теперь неприятно упиравшуюся в оголенные лопатки. Не удалось. Резкое движение выбило меня из дум, заставив схватиться за голову в очередной раз. Девушка, видя мою беспомощность, поправила её сама, проявив чуть ли не материнскую заботу, будто мы с ней давно и близко знакомы.       — Стесняюсь спросить: ты... Вы можете более доходчиво объяснить, что конкретно я должна помнить? — полезла я с расспросами. С каждым новым словом из моих уст беззвучное хлопанье её ресниц ускорялось, намереваясь, по всей видимости, достичь сверхзвуковой скорости.       — Очевидно, доходчиво... — прожевала она и выплюнула фразу, словно в её словарном торте попалось несколько чужих волос. — Это от удара по голове ты так или просто скрывала?       Разговор начинал напоминать общение немого с глухим. Первый открывает рот и пытается спросить о чем-то, что до глухого не доходит. Глубоко вздохнув, я поняла, что пора заканчивать аккуратный расспрос и переходить уже к той части сна, в которой я просыпаюсь.       — Ничего не понимаю, — призналась я. — Какой-то бред. Безумие. Тупость.       — Я тоже, — улыбнулась она одними уголками губ. — Но вижу, что не врёшь.       — А зачем мне врать?       — Ну... — протянула она, но наблюдала за моей реакцией пристально. — Например, затем, чтобы отвертеться от работы хотя бы ненадолго...       Теперь уже я начала выполнять указания по части ресниц, продиктованные исполнителями той навязчивой песни из двухтысячных. Разве что не взлетала покамест.       — От какой работы? — спросила я и напряглась. Собеседница наклонила голову вбок и весело, по-детски хмыкнула.       Едва она собралась открыть рот, как тишину, нарушаемую разве что моим болезненным дыханием, прервал короткий детский вскрик. Девушка тотчас же откликнулась на него, будто ведомая одними только инстинктами, будто бы отозвалась, даже если бы находилась где-нибудь в другой части земного шара.       В полулежачем состоянии я и не заметила присутствие третьего в комнате. Позади моей заботливой собеседницы находилась деревянная колыбелька, которую я увидела только когда девушка к ней повернулась. Странно... даже по запаху этого самого "третьего" я не различила. А должна бы. Младенцы ужасно пахнут.       — Тише, тише... — успокаивала она дитё, неуклюже ворочавшееся в колыбели. Не оборачиваясь, девушка продолжила на тон ниже: — Клиентов обслуживать. Ты правда ничего не помнишь?       — Клиентов? — искренне не понимала я. — Переспрашиваешь, будто я дурная какая-то.       — Может, и дурная, я почем знаю.       Я не видела её лица, но мне вдруг подумалось, что она улыбается. Медля с ответом, ощутила, как терпкий запах крови застыл в голове; сквозь него невозможно было различить никакие другие. Перед глазами предстала ярко-красная гамма, сквозь которую один единственный солнечный луч, пробивающийся через створки окна, по-матерински обволакивал мою собеседницу. Кровать, диван, картины — всё вокруг было красным, будто кровь прозрачной занавесью застилала мне веки.       — Некоторые после удара по голове говорить перестают...       Коснувшись головы, я тотчас же пожалела об этом. Боль усилилась. И не только боль. Моё недоумение достигло предела, когда вместо коротких жестких волос я нащупала длинные мягкие пряди, волнами спадающие на голые ключицы.       — Зеркало... — прошептала я, почуяв неладное. — Здесь есть зеркало?       Солнечная девушка указала на область слева от меня. Я спрыгнула с кровати с резвостью профессионального бегуна, превозмогая боль, слабость и желание засунуть голову в холодильник. Любопытство вкупе с искренним замешательством отпечаталось на лице той женщины, что я увидела в зеркале. Я не могла сказать "моё лицо". Оно было не моё. Вообще никогда не видела эту женщину... Хотя, должна признать, на мой вкус она довольно красива.       — Что, забыла, какого цвета твои волосы? — с теплой улыбкой спросила собеседница, когда встала рядом со мной, уставившейся в зеркало и перебирающей мягкие рыжие пряди. Даже во сне я еще никогда не чувствовала себя другим человеком... чего и говорить про нахождение в чужом теле. Да уж, в этот раз воображение превзошло само себя. Это же надо так явственно воспроизвести облик чужого человека!       — Как-то даже... непривычно, — обмолвилась я, тут же добавив: — Будто вечность спала, а проснулась совершенно другим человеком.       — И про прошлое тоже? — продолжала она пытать однотипными вопросами.       — Да, совершенно. Не помню даже имени.       Девушка в зеркале с упорством, сводившим с ума, открывала губы под сказанные мной слова. Ладно, хорошо. Предположим, я приму этот сон хотя бы разумом... Нет, не приму. Проснись, Нина, проснись!       Собеседница сжала губы и отстранилась.       — Если ты не восстановишься как можно быстрее... будут проблемы.       — У кого?       — У тебя.       — И какие же?       — Придётся найти любителя женщин с потерей памяти как можно скорее, — вмешался кто-то третий.       Я вздрогнула, но боялась обернуться. Смысл слов показался мне безобидным, но вот то, каким тоном они были сказаны, — обязывало к подобной реакции. Как будто теплое молоко, в котором я решила искупаться, оказалось раскаленной лавой с примесью белой гуаши.       Ни я, ни, очевидно, моя собеседница шагов не слышали. Через большое зеркало я не видела даже силуэта того, кто со мной говорил. И боялась двинуться. Хотя выбор другого ракурса обзора мог бы решить проблему.       — Звучит угрожающе, — призналась я и вскинула подбородок. — Прошу прощения за неудобства, что вам всем доставляю.       Я улыбнулась своему отражению, будто бы отвечала ему.       — Ты же не виновата, что клиент тебя избил и по голове шарахнул... — вмешалась девушка, чьего имени я так и не спросила.       Сжав пальцы, я осторожно обернулась и, покорно склонив голову, виновато закусила губу. Передо мной стоял мужчина приятной наружности, ростом чуть ниже меня. Усмехающиеся серо-зеленые глаза и лукавая улыбка — всё, что я видела перед собой сейчас, пытаясь как можно более выгодно подстроиться под ситуацию.       Он не обратил внимания на слова девушки, пристально вглядываясь мне в глаза, будто желая, дабы я продолжила извинения, превратив одну фразу в длинную уничижительную тираду. Предположим, вступлю в эту игру. Проснусь ли в таком случае?..       — Совсем не хотелось, чтобы так произошло, — нахмурившись, я опустила взгляд. — Если бы можно было того избежать, я бы...       — Не упала бы в обморок после тупой травмы головы? — прервал он. Ирония хлестала через край и совсем не обижала. Даже наоборот. Это свидетельствовало о хорошем настрое мужчины в отношении меня, а значит, в этом чересчур реальном сне ещё не всё потеряно...       — Родилась бы с железной башкой, — отшутилась я в ответ. — Сама отбивала бы эти тупые предметы.       Он улыбнулся, но как-то неискренне, будто заученно. Мельком глянув на девушку, я заметила, что та переменилась в лице; мирное выражение бесследно исчезло, уступив обеспокоенно-боязливому. Её поведение слишком красноречиво говорило о том, кто её... начальник. Не знаю, почему именно это слово пришло в голову в данной ситуации, но поведение "суслика, трясущегося на ветру" напомнило мне девчонок-операционисток, к которым в рабочее время зашел сам директор.       — Если серьёзно, меньше всего я хотела бы доставлять кому-либо неудобства, — попыталась я выровнять тон, казавшийся мне слишком мягким и неуверенным. — Сейчас я и правда один большой ворох проблем и потому намерена бесконечно извиняться за всё то время, что не работала. За всё время, что потратили на моё лечение. Я хотела бы... если вы мне, конечно, позволите, как можно быстрее восстановиться и начать работать.       Возможно, с пылкими речами я слегка переборщила. У девушки глаза на лоб полезли, а лицо выдавало системную ошибку: чуть посинело и перестало откликаться на внешние раздражители. Мужчина внимательно слушал, без интереса поглядывая на девушку, будто её реакция оказалась вполне стандартной, после чего — сложил руки домиком и сосредоточился на мне. Я улыбнулась, внутренне ликуя потому, что правильно выбрала тактику.       — У тебя неделя, — уверенным тоном выдал он и указал на девушку рядом. — Мейген поможет тебе побыстрее вернуться к работе.       Я закрыла глаза и шумно выдохнула. Короткой шум занавеси провожал его из комнаты. Несмотря на врожденный оптимизм, я поняла, что сон слишком затянулся. И это меня пугало.