— Тебя нет.
— Я умер…
— Ты не реален.
— Иллюзорен…
— Не бросай меня.
— Никогда…
Солнечные лучи, многократно преломленные холодом оконного стекла в разводах и пятнах. Танец падения тысячи беспокойных пылинок, отпечатывающихся на самой сетчатке. Причудливые надломы и линии на старых обоях. Завораживающая взор игра света на потолке. Почти осязаемая близость родного сердцу существа...
Раздражающее мельтешением воспоминаний, сопровождающееся тяжёлым вздохом, которые были погребены в самые затаенные уголки растерзанной души под завалом остовых осколков разбитого сознания.
…выбитый из груди воздух, расширенные зрачки, судорожная агония, кровь…
Совершенная иллюзия, собранная дрожащими пальцами буквально по песчинкам, облепившая стенки реальности как вторая кожа, разлезлась, растворилась, сломалась, порвалась, рассыпалась, взорвалась… будто и не было.
Жалкие крупицы света, чудом не затерявшиеся в вате облаков. Невыносимая стерильность воздуха, пропитанная нездоровой искусственностью, характерной для подобных мест. Шершавая толщина стен, испещренных ссадинами времени, кровоточащих побелкой и кричащих глубокими царапинами Вспышки. Морщинистая серость потолка, проглядывающая сквозь выпавшие паззлы облупившегося покрытия. Грязное стекло стакана с въевшимся в мельчайшие трещинки осадком седативных. Гарантированная полной звукоизоляцией безмолвность мира извне. Тишина, рвущая барабанные перепонки и отдающаяся где-то на периферии сознания непрерывным, бесконечно мерзким пищанием, как своеобразное напоминание о легких, давно забывших свое прямое назначение, и сердце, пробитом навылет. Эфемерная близость смутно знакомого мальчика, исчезающего каждый раз, когда Ньют закрывает глаза…
Томас - мальчик, сотканный тончайшими нитями воспаленного одиночеством сознания. Осколок раздробленной души. Отголосок канувшего в лету прошлого. Напоминание о не затягивающейся воронке в груди. Болезненная пульсация. Игры собственного разума. Остаточная энергия совершенной иллюзии. Отксерокопированная копия оригинала, скрупулезно охраняемая сознанием блондина ото всех. Даже от него самого.
У мальчика внутри прогнивший сгусток чувств, неразвеянный пепел душевных ран и черные ветвления прожилок вместо вен – все, что у Ньюта осталось от подлинника.
Ньют боится эмоциональной привязанности. Для мальчика это единственный способ существования.
Ньют умоляет не оставлять его. Мальчик тихо напоминает, что он не существует.
Ньют обещает покончить с собой. Мальчик догадывается, что смерть Ньюта означает и его конец.
Ньют паникует, если не видит или не осязает его. Мальчик продолжает исчезать каждый раз, когда Ньют закрывает глаза.
…выбитый из груди воздух, расширенные зрачки, судорожная агония, кровь…
Но больше всего Ньют боится снова остаться один. Томас ничем не может ему помочь.
Ньют плачет, царапая лицо, бьется об стены, сбивая костяшки в кровь, кричит, срывая голос, рвет на себе волосы, стараясь вытащить паразитирующий изнутри страх, уничтожающий последние останки разума наружу, растворяясь в крови токсичной вяжущей жижей, заливисто хохоча и не жалея сил на сладкую пытку.
Ледяные пальцы Томаса больно вонзаются в его грудь, сдавливая в стальных тисках пластмассовую имитацию жизни.
Новая волна резкой боли отрезвляет. На этот раз боль – физическая. На теле Ньюта то и дело проступают глубокие порезы, сочащиеся кровью, заставляя задыхаться бессилием. Ньют старается понять, что происходит, бестолково озираясь по сторонам и ища помощи.
Ньюта снова бросили. Ньют снова один.
Он хватается за бешено стучащее сердце, комкая ткань, пропитанную кровью, и зовет на помощь. Зажмуривается, не позволяя соленой влаге собираться в уголках глаз.
Сбивчиво считает до десяти.
Томас медленно садится рядом с Ньютом. Он истекает черной гнилой кровью. В его руках судорожным безумием отливает сталь лезвия скальпеля. Томас улыбается.
