Не буди лихо...

Куница, пригнувшись, сидел на высоком камне. Закрыв глаза, он прислушивался к окружающим звукам. Вдруг со спины его окликнули по прозвищу — «Куница!». Из ближайших кустов выскочил заяц и рванул в сторону ручья, затем скрылся столь стремительно, что лишь глаз волка смог это заметить. — Ну спасибо, боярин, — Куница стиснул зубы, едва показывая оскал, и сокрушенно покачал головой. Лютобор непонимающе уставился на спутника. — Ты что тут делаешь? — почти грозно спросил ратник. — Да вот ужин нам добыть пытался, да видно не судьба уже, — Куница еще раз мотнул головой. — А, — Лютобор весело и по-дружески хлопнул раздосадованного скифа по плечу. — Пошли к костру, перепелки почти готовы. Затем и пришел, чтобы к трапезе позвать. «К трапезе… Как будто мы на пиру, а не в лесу недружелюбном», — волк печально поплелся за русичем. Тот, в свою очередь, вышагивал бодро, несмотря на рану в бедре. Насытившись, они стали готовиться ко сну. У основания горы они нашли небольшую пещеру, достаточно большую для двоих взрослых мужчин. Костер решено было не разводить, чтобы не привлечь случайного неприятеля, ведь отдых нужен был обоим, и стоять настороже было некому. Дикие звери к ним не сунутся, как заметил Куница, их даже белки и прочие мелкие лесные жители стороной обходили: Берендей кого угодно отпугнет. Лютобор бросил на землю одну из шкур и тут же на неё улёгся. Кунице, видимо, предлагалось расположиться за спиной ратника. Тот отвернулся к стене пещеры и почти тут же захрапел. «Точно богатырь, и храп-то богатырский, лишь бы скала выдержала… Как самому уснуть», — наемник улыбнулся, глядя на боярина. Он невольно залюбовался его мощным телосложением: мышцы, даже расслабленные, бугрились под кожей. Силой и удалью веяло от боярина, видно было, что проигрывать в бою он не привык. Куница понял это еще на обрыве, когда их настигли степняки, и эта непобедимая стойкость ему сильно нравилась в русиче. Но его могучий храп мог привлечь внимание, и Кунице пришлось довольно ощутимо пихнуть боярина под ребра, отчего тот подскочил на месте, широко раскрыв глаза и выхватив меч, всегда готовый обороняться. Волк откровенно веселился, глядя на растерянное лицо Лютобора. — Устал, понимаю, но дюже громкий сон у тебя, боярин, — с улыбкой сказал Куница. — Тьфу ты, — откинувшись на спину, русич провел рукой по лицу и снова отвернулся к скале. Бросив на землю другую шкуру, Куница расположился за спиной ратника. «Горяч Боярин, и костра-то не надо…» Зря скиф боялся, что не уснет, сон настиг его уже на полпути к шкуре. Пробуждение было резким: неожиданный толчок под рёбра вырвал Куницу из чуткого сна. Волк вскочил на ноги с ножом на изготовку, звериным взглядом окинул окрестности в поисках противников, однако источник шума обнаружился в пещере. Лютобор метался по шкурам и сухой листве. Куница рванул к нему, схватил за плечи, пытаясь встряхнуть. Получил бы рукой наотмашь, да природная ловкость помогла увернуться. Боярин, не открывая глаз, махал руками, словно медведь, и пытался встать. Куница с силой дернул одну из шкур на себя, ту, на которой стоял Лютобор, и тот, потеряв опору, снова повалился в листву. Из горла Лютобора вырвался разъяренный рык. Скиф судорожно пытался сообразить, как привести спутника в чувства, ведь видно было, что Лютобор просыпаться не собирается. «Он теперь всегда так спать будет? Бедные жена с дитем…» Тем временем зверь в облике человека перекатился на сторону и яростно взвыл: рану потревожил. И правда, на штанине быстро растекалось темное пятно. Рядом с бедром лежал острый камень, перепачканный кровью. Медведь, почуяв кровь, сначала заревел, но, поняв, что кровь его, утих. Решил, по-видимому, оставить все мучения от ран человеку, и теперь по шкурам метался только Лютобор в горячке. «Напаскудил и в кусты…» — невесело подумал Куница. Но в то же время с удивлением понял, что зверь его за врага не принял, а то не ушел бы, оставив увечное тело ему на поруки. Стало быть, доверяет, за своего принял. Вроде как стая они. Рану, тем временем, нужно было поскорее либо прижечь, либо зашить. Чтобы прижечь, нужно костер развести, а ночью его далеко видать, но и шить в темноте никак нельзя. Остается одно. Куница опустился на колени у ног боярина. Рвать штаны уже некуда, и так на честном слове держатся. — Придется снимать, — будто спрашивая, Куница посмотрел на Лютобора, но тот лишь в бредовой горячке мотал головой. «Не возражает — и то хорошо», — волк потянулся к завязкам на портках. Ловкие пальцы запорхали — и уже через пару мгновений перед глазами скифа русич предстал во всей своей первозданной могучей красе. «Бедная жена…» — второй раз пожалел Куница ту, в чьих бедах сам был повинен. Но времени рассиживаться не было, кровь из раны сочилась тонким ручейком. Волк склонился над ней и быстро заработал языком, осторожно проводя от рваных краев к середине. В стае часто залечивали раны таким образом. Когда ни огня, ни иглы под рукой не было, приходилось действовать так. Несколько мгновений все шло тихо, Куница хорошо справлялся — и рана стала потихоньку затягиваться. Только с близкими соратниками Скифы кровью обменивались. Таким полагалось и в бою, и в мире не бросать друг друга, но Куница и так знал, что Лютобор не бросит, не предаст. И он его теперь тоже не имеет права предать. Хоть и не ведает русич о том, что сейчас произошло, но ведь Куница знает. Когда рана стала чистой и кровь перестала идти, Куница замер, прижимая руки к бедру русича и не имея сил оторваться. Горячая кожа приятно грела озябшие пальцы, а в груди промеж ребрами расплывалось горячее, тяжёлое, тёмное. «Когда последний раз с девкой был?» — ни с того ни с сего спросил у себя наемник. Слишком много времени отнимало ремесло в прошедший год, нигде племя долго не задерживалось. Проклятый Барсук много развлекаться ему не давал, а насильничать Куница сам не хотел. Какой толк в том, если ласки ответной нет? Против воли взгляд потянулся к паху Лютобора. Курчавые волосы обрамляли основание могучего члена ратника. И только тут Куница обратил внимание на крепко сжатые кулаки русича, комкающие шкуры, на зажмуренные глаза и нервно вздымающуюся грудь. Несколько капель блестели в свете луны на кончике отвердевшего ствола. Куница как завороженный смотрел на них, во рту у него стало сухо. Лютобор вздрагивал всем телом в беспамятстве, приподнимал бедра, прося приласкать. Волк понимал, что Лютобор, если узнает о шалости такой, век ему не простит, а то и зашибёт насмерть. Это у них, у волчат было забавой лихой — кого послабее в темноте подкараулить, да на колени поставить и всласть насладиться ласками неудачливового соплеменника. Ничего постыдного в том не было, хоть и гоняли их за такое. Но ведь в стае кто сильнее тот и прав, удовольствий было в обрез, да и кровь юношеская бурлила. А сейчас бурлит в крови война, да так, как никогда в жизни. Тогда ведь от безысходности было, а сейчас вроде любую красавицу рядом поставь — не заметит. А Лютобор тем временем уже рычал. Куница испугался, что зверь возвращается — и сомнения отпали сами собой. Он мгновенно нагнулся и провел языком от основания огромного члена до самой головки. Русич выгнул спину и крепко прижал голову скифа к своему паху. «Татьяна!» — «Не угадал, Боярин». Куницу кольнула совесть — о жене думает, даже в бреду, — но он продолжил ласкать возбуждённую жаркую плоть. Свой собственный член уже болезненно терся о портки. Освободив его и взяв в свободную руку, Куница сжал головку пальцами и медленно, туго провёл до самого основания. В какой момент Лютобор открыл глаза, Куница не заметил, успел подумать только: «Ну вот и все, забьет сейчас…» Лютобор вскочил, путаясь в спущенных штанах, и схватил Куницу за горло. Куница и не думал сопротивляться. — Ты что творишь, нехристь! Как удумал-то такое?! — красное от ярости лицо Лютобора было в паре вершков от Куницы, можно было ясно разглядеть пылающую ненависть, что плескалась на дне голубых глаз. — Так ты сам попросил, — с наглой ухмылкой произнес скиф. В этот момент член Куницы как бы невзначай потерся о возбужденную плоть ратника. Куница судорожно вздохнул, прикрыв глаза от острого удовольствия, Лютобор же пытался привести себя в чувство, мотал головой, как собака. Волк, приоткрыв один глаз, настойчиво двинул бедрами навстречу Лютобору. — Прекрати! — раскат рева пронесся по окрестностям. — Да что ты, боярин, что в том такого? — неистово зашептал звереныш на ухо Лютобору, так шептал, как будто жизнь его от этого зависела. Лютобор хватку с горла давно убрал, теперь обе его руки висели плетьми по бокам. Куница взял его ладонь в свою и положил себе на плечо, другую — на пояс. — Грех это большой, — тихо произнес Лютобор. Он уже не пытался скрыть удовольствие от прикосновений, от мягких ласк и нежных поцелуев, которые оставлял скиф на его шее. Он уже сам держал его крепко, но еще не решался опустить руку ниже. А рука Куницы, то сжимая, то едва касаясь члена русича, разжигала в груди его настоящий огонь. Скиф легко освободился от рук боярина и уже хотел опуститься на колени, чтобы закончить начатое. — Нельзя так! — с силой отшвырнул от себя Куницу Лютобор. Волк зло глянул исподлобья на вскочившего на ноги русича. — А не пожалеешь, боярин? — он все так же нагло ухмылялся Лютобору, не скрывая своего возбуждения. Лютобор недобро взглянул на скифа и, странно улыбаясь, медленно двинулся в его сторону, их разделяло не более шага. Лицо молодого волка вытянулось, не ожидал он столь резкой перемены, а русич продолжал недобро так улыбаться. — Хочешь, чтобы приласкал? Ну так приласкаю, что ж поделаешь, — Лютобор схватил голову Куницы. Крепко сжав подбородок, он вынудил скифа раскрыть рот, другой рукой схватил за волосы и грубо вошел по самое горло. Слезы брызнули из глаз Куницы, искры заплясали под зажмуренными веками. От нехватки воздуха закружилась голова, а Лютобор продолжал сжимать голову Куницы, входя в его горячий податливый рот. Скиф не мог вырваться из жесткой хватки, но глоток воздуха ему был жизненно необходим. Наконец, ратник запрокинул голову и застонал в ночное небо. В тот же миг в горло Куницы ударила горячая струя. Он закашлялся, семя потекло по губам и подбородку. Русич, наконец, отпустил скифа, а тот попытался сохранить лицо за насмешкой. — С женой так же ласков? — пытаясь унять дыхание, произнес Куница, но не успел он закончить фразу, как уже летел на землю от удара в челюсть. То ли свою собственную досаду вымещая, то ли пытаясь унять зарвавшегося наемника, Лютобор стоял со все еще сжатым кулаком. — Да что ж ты все никак не уймешься? — он был рассержен не на шутку. «Вот теперь я точно попал», — подумал Куница и был прав. Лютобор навалился на него, прижал коленом поясницу, развернувшись корпусом к ногам скифа, и начал снимать ему портки. Куница, поняв что к чему, забился в тщетных попытках сбросить с себя ратника. — Э, Боярин! Ты чего удумал? — Так покажу тебе, как жену люблю! — это он прошептал, прижавшись к спине Куницы грудью, и член его чувствительно тёрся об обнажённую поясницу. Нет, нет! Так волчата никогда не развлекались. По крайней мере, Куница. Слышал он, что кого-то высекли за подобное, но это было еще до него. Ох, зря боярина дразнил. Спали бы мирно… Лютобор тем временем раздвинул ноги Куницы коленом. — Слушай, Лютобор, ну подурачились и хватит. Ты же получил, что хотел? — Я хотел? — Ну хорошо, хорошо. Наказал, я все уразумел, — надо как-то сохранить и чресла целыми, и лицо, а то завтра идти, наверное, не сможет. Лютобор больше его не слушал. Его член был всё ещё возбуждён. «Вот это силища…» — с восхищением подумал Куница, теряя всякую волю к сопротивлению. Лютобор сплюнул на пальцы и прижал их к напряжённо сжатому кольцу мышц. — Боярин, поласковей, ладно? — Не бойся, — Лютобор еще раз сплюнул, добавляя скользкой влаги. В тело волка проник сначала один настойчивый палец, потом и другой. Куница закусил губу, терпя неприятные ощущения от вторжения боярина. В бою-то от ран оно и больнее бывало. Лютобор продолжал двигать пальцами. Вскоре, приподняв бедра Куницы, ратник навалился на него жарким телом и медленно начал входить. На половине остановился, когда шипение Куницы стало слишком болезненным. Лютобор наклонился к уху наемника и неразборчиво, но жарко зашептал что-то. Куница не мог разобрать слов, но от одного голоса резкая боль отступала, оставляя чувство наполненности, жжения и зарождающегося где-то глубоко в теле удовольствия от единения. Лютобор вошел на всю длину, снова замер, давая волку привыкнуть к своему размеру, прежде чем постепенно ускориться. Через какое-то время вместо шипения из горла куницы вырвался первый стон. Он приподнялся на локте и выгнулся, запрокинув руку, обнял Лютобора за шею, притягивая к себе, целуя жестко в обветренные губы. Лютобор на поцелуй не отвечал сперва, возможно, желая сохранить хоть призрак верности Татьяне, но и эта крепость пала — и ратник полностью растворился в молодом волке. Бег крови отдавался в ушах. Движения Лютобора стали резкими и жесткими. Куница руками упирался в землю, крепче прижимаясь к горячей, ходящей ходуном груди. Ратник прижал его к себе, принуждая упереться в стену пещеры, потом решился, обхватил его член своей рукой, сжал влажную от смазки головку. Один стон на двоих прозвучал у склона горы. Лютобор прижался лбом к плечу Куницы. Тот, в свою очередь, упирался лбом в скалу. Одной рукой прижимая к себе гибкое тело, другой — все еще сжимая в руках его член, Лютобор не мог поверить в то, что только что сотворил. — Дюже горяч ты боярин, — устало, не скрывая улыбки, произнес Куница. — Лучше молчи звереныш, — предупредил Лютобор. — Молчу, молчу, — счастливо засмеялся тот в ответ и потянулся опять к губам русича, но тот отклонился от поцелуя и, буркнув «Хватит уже», резко вышел из тела скифа, стал торопливо одеваться. — Поспать все же надо, — он снова улегся на шкуры и отвернулся к стене. Куница хмыкнул и лег рядом, оправляя одежду. Сон к Лютобору не шел, Куница также нервно дышал рядом. Много раз порывался русич повернуться к нему и сгрести в охапку горячее гибкое тело, зарыться носом в жесткие волосы, но силой воли держал себя в руках. «О жене думай, о сыне…» Но даже эти мысли не могли вытеснить образ звереныша. Никогда ранее Лютобор не делал и даже не мыслил о подобном. И то, что он сейчас пережил с этим язычником, то, что почувствовал, не уйдет никогда. Всю жизнь он будет помнить желтые глаза, рисунки на теле, мягкость губ, теплоту плоти. «Бесовское племя…» — подумал Лютобор, стиснув Куницу в крепких объятиях. Скиф улыбнулся, удобнее устраиваясь в тяжёлых руках русича, и оба они погрузились в сон. Один надеялся, что утро развеет дурман ночи. Другой же надеялся, что ночь эта никогда не закончится, и молил об этом Ареса.