Не буди лихо...

Всю дорогу до стоянки скифов Лютобор провел в тягостном раздумье. Проснувшись утром, он грубо выдернул свою руку из-под тела Куницы, но тот, несмотря ни на что, находился в добром расположении духа, своей весёлостью немало раздражая русича. За этим напускным спокойствием волк прятал мрачные думы, ведь понимал он: то, что произошло у скалы, не что иное, как случайность. Выплеснул злобу да тоску ратник — и теперь совестно ему за все, что приключилось. Видел это Куница по глазам, по напряженной спине ратника. Не глянул Лютобор лишний раз на него за все время после пробуждения, словом не обмолвился. Знать, сильно душу тянет. Понять бы хоть, кого винит в том боярин. Отчего-то хмурый взгляд Лютобора, глядящего строго себе под ноги, сильно расстраивал волка, но Куница не жалел ни о чем. Во-первых, не в его правилах было жалеть о содеянном, ведь это значило поставить под сомнение свои собственные решения, то есть слабость проявить, а слабость любая может быть смертельно опасной. А во-вторых, ни разу в жизни он ни с кем так близок не был. Пусть с чужаком, пусть всего раз, но теперь скиф знал, каково это — от другого тепло чувствовать. Круто изменил его Лютобор. Если бы знал он, что прошлой ночью волк первый раз в жизни нежность ощутил, меньше бы себя винил. Но навязываться Куница не станет: горд, чтобы оправдываться и объяснять что-то. Мысли Лютобора тоже вокруг прошлой ночи беспрестанно вились. «За коим лешим к парню полез? У них там, может, это и не в диковинку, но ты-то православный! Женатый! Как Татьяне в глаза смотреть будешь? Да что Татьяне… Этому-то черту желтоглазому как смотреть? Ишь, как тешится. Над ним, Лютобором, поди, насмехается». Мельком бросил он сердитый взгляд на спину Куницы, внимательно прокладывающего себе путь впереди. Скиф вполголоса рассказывал что-то о традициях своего народа, о ритуале выбора вожака стаи, но мысли Лютобора были заняты другими думами, не слушал он Куницу. «Спасу от него нет. Шел бы молча». Да что злиться-то? Он-то по своим меркам ничего дурного не делал, а вот Лютобор не мог себя никак оправдать, да и не то его давило, а то, что тепло на сердце. Так тепло, как было, когда на руки сына впервые взял, когда жену в первый раз в опочивальню на руках внес. Да только представил боярин, как наемник зашелся бы, узнай он об этом, какую потеху бы устроил. Как девка глупая, как баба одинокая за наглым зверенышем богатырь тянется, вот, что самое постыдное. Свалил бы с ног да в сухую листву уронил, зацеловал бы до синяков. А вина все крепче удавку тянет, за жену с сыном попрекает. «Вот увижу Татьяну, обниму родимую — там все на места и встанет. Не бывает так, чтоб двоих разом сердце вмещало, не бывает… » И вроде отпустила ратника вина, решил он больше не терзать себя понапрасну и даже осмелился глаза поднять на спутника своего, хоть и тяжело было. Куница в ответ смотрел уверенно и прямо, словно говоря, что ни о чем он не жалеет. Но вот впереди показалось старое высохшее дерево с лоскутами ткани на ветвях. Куница подошел к нему, достал из-за пазухи нож, что прежде у лесного жителя забрал, и провел лезвием по руке. Несколько капель крови упало на ствол. Потом, сорвав с ветви лоскут, скиф принялся завязывать Лютобору глаза. — У вас чужаки с завязанными глазами только приходят? — Лютобору совсем не хотелось ходить слепым по земле чужаков. — Нет, и не с завязанными приходят, но только те, что в жертву Аресу… На земле скифов завертелось всё и запуталось узлом, время быстро полетело, а события смешались, так что не разберёшь, где одно заканчивается и начинается другое. Схватили Лютобора и повели, как зверя на привязи, но к жене он всё же вырвался, не смогли удержать. — Не бойся, ничего не бойся. А она и не боялась, ведь он теперь рядом и скоро вызволит ее, заберет из этого ужасного места и увезет их с сыном обратно домой. Её вера в мужа своего была непоколебима. Лютобора попытались увести от жены, но зверь тянулся к ней, и только семь волков смогли усмирить русича. Пришлось им не в клеть сажать пленника, а к валуну огромному, что стоял за деревней, цепью приковывать. Стражи к нему не приставили, все старались от него подальше держаться. Знали скифы, что зверь русича силен, и никто не хотел стать его жертвой. Только звереныш наведался к нему, побыл пару минут, сказал, что поединок начнётся, как только луна ровно над головами подымется, а до того момента он, Куница, будет отдыхать, сил набираться. Да только как стемнело проскользнул вновь темный силуэт к валуну. — Не спится? — спросил Лютобор Куницу. Желтые глаза хмуро сверкнули в ответ из-под низко опущенных ресниц. — Мне тоже, — и ратник выразительно потряс руками, что были закованы в кандалы. Цепь, закрепленная железными гвоздями высоко над головой Лютобора, гулко зазвенела. Куница прислонился к камню рядом с ратником, во взгляде его промелькнула насмешка. — Что же ты так противился? Отчего не дал увести? Лютобор только сокрушенно качнул головой. — Твой противник… — указал он взглядом в сторону стоянки. — Ты одержишь победу? Насколько он силен? — За жену боишься? Или за меня? — хитрый прищур янтарных глаз в свете луны был наполнен чем-то колдовским. Опять на Лютобора нахлынули воспоминания о прошлой ночи, а Куница замер. Сомневается в нем русич? Или переживает за него? Сомневаться в ловкости своей и удали Куница поводов не давал. Лютобор же и сам не знал, за кого его душа больше болит. Уже привычным грузом вина легла ему на плечи. — Ну ладно, боярин, пойду я, — Куница плечом оттолкнулся от камня, почуяв перемену во взгляде собеседника, и уже повернулся уходить. — Постой! — волк резко обернулся на призыв. — Нет тряпицы какой? Кандалы обмотать, а то трут, мочи нет терпеть уже. Куница растерянно посмотрел на запястья Лютобора: из-под оков сочилась кровь, острые края оков, заточенные об камень, резали, как ножи. Спохватившись, скиф стал быстро шарить по одежде, думая, от чего оторвать клочок, но его одеяния были из кожи, а Лютобор всё ещё был укутан в шкуры лесного народа. — Сейчас, боярин, я мигом, — и Куница буквально растворился в темноте. Через какое-то время он вернулся с куском ткани в руках. Подойдя вплотную к русичу, Куница потянулся к кандалам и, привстав на носки, аккуратно обмотал руки Лютобора. Так бережно он еще ни одного своего соплеменника не перевязывал. Увлекшись, он не сразу заметил, что с него не спускают пристального взгляда. Руки наемника стали двигаться медленнее, дыхание участилось. Цепкий взор ратника следил за ним, не мигая. Когда израненные запястья были плотно укрыты тряпицей, Куница хотел было отстраниться, но тихий отчетливый рык прозвучал в ночной тишине. — Ты, боярин, на меня не рычи. Сам рыком давить умею, — горячий шепот коснулся уха ратника. Резко лязгнула цепь, когда сильные руки дернулись в оковах. Со смехом скиф положил ладони поверх скрещенных запястий русича. Он заметил голод в глазах Лютобора: это зверь поднял свою голову. Прошлая ночь только раззадорила его — и усмирить чудовище снова предстояло Кунице. — Помнишь ночь у скалы? — еще один рывок закованных рук в сторону волка. — Вижу, помнишь. Жаркое дыхание обжигало кожу. Мягким движением языка Куница прочертил линию у основания шеи Лютобора. Боярин с закрытыми глазами считал вдохи и пытался совладать с той силой, которую и цепь могла бы не удержать. Стальные гвозди жалобно скрежетали под натиском звериной мощи. — Брось это, зверёныш, дурное опять затеял, — Лютобор понимал, что Куница нарочно его дразнит, сущность его вторую наверх тянет. «Перед боем кровь будоражит? Или ласки напоследок получить хочет?» — Так останови. Или не хочешь? Теплые губы коснулись скулы и прошлись по подбородку. Тонкие пальцы перебирали волосы на затылке ратника. — Не хочу… — еле слышный стон опроверг слова Лютобора. Все также улыбаясь, Куница спустился поцелуями к груди и освободил торс русича от шкур. Лютобор больше не противился, силы покинули его. Да и куда от себя убежишь? Мог бы остановить, попросить, Куница бы его послушал, отступил, но не шли с губ слова. Была только дикая потребность в прикосновениях шершавых рук, в обжигающих поцелуях мягких губ и крепких объятьях. Лютобор уже не думал о том, где он и с кем. Все мысли ушли, осталось только желание. Зверь был голоден, и насытить его мог только другой зверь. Пришло это неудержимое чувство с появлением духа Берендея и теперь не уйдет. Только насытив зверя можно хоть на время почувствовать себя человеком. Руки молодого волка уже спускались к краю портков — и русич еще сильнее натянул цепь. Вдруг, быстрым незаметным движением Лютобора развернули и прижали обнаженной грудью к холодному камню. Куница прильнул всем телом к его спине, потерся, как будто запах свой оставляя. Лютобор упирался лбом в холодный камень, воздух со свистом покидал его грудь. И вот руки Куницы уже стягивали портки, с тщанием изучали тело русича. Лютобор не противился, понимал, что, возможно, в полночь его уже в живых не будет, звереныша желтоглазого. Да и если решил себя не обманывать, так чего вертеться. Не помнил он уже ни о долге, ни о князе своем, а о семье старался не думать вообще. Решил он, что, когда все кончится, когда он Татьяну домой заберет, не увидит он больше глаз этих, разве только во сне… Разные у них пути, и боги разные. Холодные ладони Куницы легли между упругих ягодиц Лютобора. Куница был в разы ласковее ратника, смачивая пальцы слюной, осторожными движениями растягивая, разминая, легко проникая внутрь и тут же выходя, чтобы лишней боли не причинять. Губы вырисовывали чудные рисунки на спине русича, казалось, будто свои собственные узоры волк губами повторяет. Но вот убрал ладони волчонок и к своим завязкам потянулся. Лютобор выжидающе замер. Рука скифа обхватила тело ратника за пояс и потянула на себя, вынуждая прогнуть спину и наклониться немного. Снова ловкие и длинные пальцы заплясали по телу русича, снова стали проникать в него и снова покидать… — Не томи. Не хотел боярин нетерпения выказывать, да только зверя лучше не дразнить. Волк это понял и не стал больше ждать, вошел так осторожно, как только смог. Лютобор ждал боли, помня, как шипел и выгибался Куница, но даже она была зверю в радость. Молниями расходилось удовольствие по телу, раскатами грома звучали новые ощущения, кровь будто изнутри жгла, а зверь внутри рвался наружу. Рвался освободиться от цепей и смять тело гибкое, сильное, и взять его, как прошлой ночью, и любить его до рассвета, а может и дольше, целовать, ничего не стесняясь, забыть тоску и вину. Но это все человеческое, а здесь людей не было, только два зверя сплелись в жарком исступлении, разговаривая на языке тел. Зверя своего принять надо, полюбить, как самого себя, ведь это ты и есть. Вот как тогда в лесу ему Куница говорил. Принять-то можно, да как жить с этим после? До синяков сжимая бедра ратника, Куница двигался быстро и ритмично. Как в бою каждый воин по-своему сражается, так и в любви у каждого своя манера. Лютобор был размашист и силен, Куница, напротив, был быстр и резок, короткими толчками доводя ратника до безумия, приближая к грани удовольствия, заставляя отвечать на ласки и прижиматься сильнее. Ничего вокруг не было, никого не существовало кроме камня и двух тел, что в горячке любовной цеплялись друг за друга. Стоны перемежались со звоном цепи, глухие удары плоти о плоть сплетались в музыку. Обхватив член русича, Куница быстро задвигал рукой. Ладонь то сжимала, то отпускала, играя, дразня, захватывая. Вторая рука блуждала по спине, находя и запоминая боевые отметены, шрамы. Лютобор обхватил цепь руками и с силой потянул на себя, лязгнули жалобно звенья. — Остановись, Лютобор. Предупреждающий шепот Куницы слегка остудил пыл зверя. Скиф бросил взгляд в сторону стоянки. — Дюже лаской ответить хочу, — немного погодя, словно оправдываясь, ответил боярин. — Успеется. Движения стали совсем быстрыми, входя полностью Куница заполнял собой каждую клеточку тела Лютобора. И снова затрещала цепь, но в следующий миг руки ратника ослабли и безвольно повисли, а тело Лютобора сотрясала крупная дрожь. Обе руки скифа вновь легли на истерзанные бедра русича, сжались так, что на смуглой коже красные пятна от пальцев расцвели, и вдруг расслабились. Наемник уронил голову на плечо Лютобора. Обвив его торс крепкими объятьями, он развернул ратника к себе и затуманенным, но счастливым взглядом встретился с такими же глазами Лютобора. Порывисто обняв русича, Куница стал целовать его шею, плечи, мощную грудь, благодаря за тепло. Лютобор положил голову на макушку волка. Так и стояли мужчины. Лютобор целовал Куницу в спутанные волосы, а тот гладил грудь и плечи русича ленивыми движениями. Никого вокруг не было, ничего вокруг не существовало, разве что одинокая фигура поодаль, наблюдавшая за всем с самого начала, наблюдавшая с дикой яростью. Взгляд следил за каждым движением, стараясь запомнить всё до последнего жеста, чтобы потом припомнить это тому, кто так обманывал надежды своего народа, кто оказался предателем, чья похоть затмила все. Но маленький сын заворочался во сне — и Татьяна поспешила уйти. В то, что Лютобор князя отравил, Татьяна не могла поверить, но доказательство того, что ее муж предатель, она только что увидела. Спасение пришло, но жизнь рухнула и раскололась на «до» и «после». В бессилии женщина опустилась на землю и горячие слезы жгучей обиды хлынули из помутневших глаз. Больше не осталось причин быть сильной. Чьи-то руки подхватили ее с ребенком и понесли в шатер. Глазами, опухшими от слёз, она не могла разглядеть лица, да и не хотела. Ей уже было все равно. Кто-то бережно опустил ее на одеяла, накрыл и бесшумно выскользнул из шатра. Татьяна провалилась в беспамятство сна. До полуночи оставалось не так уж и много времени.