Не буди лихо...

      Не было страха в глазах Куницы, когда входил он в круг сородичей. Всё племя собралось возле идола Ареса, чтобы стать свидетелем поединка за место вожака. Молодая луна скользила меж облаков, воздух был свеж и чист. Казалось, в природе царил мир и спокойствие, тогда как люди в толпе волновались, переговаривались нервным шепотом и толкали друг друга локтями. Но вот народ расступился, образуя круг, и в него вышли двое соперников. Взяв костяные ножи, волк и вожак встали друг напротив друга.       Яр смотрел на молодого противника с презрением и ненавистью. Шрамы в свете ритуальных огней делали его похожим на чудище из былин. Чудище, что подлостью заняло место вожака, предало друга, погубило отца Куницы. Когда-то Куница мог без опаски довериться Яру, давно это было. Будучи наемником, скиф ни в ком не видел друга из опасения быть преданным, как отец. Но все изменилось, и не хотелось волку думать о том, что он может повторить судьбу прежнего вожака. Не мог он в Лютоборе ошибиться, не подвело его чутье, иначе он, Куница, не выжил бы.       Он обвел взглядом собравшихся, отметив в толпе лица Татьяны и Лютобора. Их взгляды были полны жгучей ненависти. Но если глаза Лютобора пристально следили за Яром, то Татьяна видела только Куницу. «Оно и понятно, столько горя причинил тебе, боярыня. Ну да ничего, скоро все поправлю». Скиф попробовал улыбнуться жене ратника, но улыбка получилась кривая и неприветливая. Тогда перевёл он взгляд на русича, и тот, словно почуяв, взглянул в ответ и потянулся всем телом к Кунице, но железные оковы удержали его на месте. Цепь с него так и не сняли, только огромный железный гвоздь был вбит теперь в камень, что торчал из земли. Натянув кандалы, Лютобор утробно зарычал. Чуял зверь, что члену стаи беда грозит. Толпа звучно загудела и подалась назад: одно дело с врагом-человеком воевать и совсем другое — со зверем лютым бой вести, дух Берендея силен и страшен, кровожаднее и злее нет в природе существа. Одна Татьяна осталась на месте. Выражение лица ее не изменилось, только кровь от щек отхлынула да заблестели глаза от слез.       Яр наблюдал за происходящей перед ним сценой и не мог понять, как этот наглый щенок смог приручить свирепого зверя? Он не мог не заметить, как нервно следит русич за молодым волком, с каким волнением. Переживает за жизнь его, Куницы. Вон как руки напряг, мышцы того гляди порвут шкуры, на плечи надетые. Широкая грудь вздымалась от глубокого дыхания и клубы пара в ночной прохладе облаком вились у рта Лютобора. От берендея веяло угрозой и первобытной мощью. Откуда вообще в нем такая лютая сила взялась? Ведь не было её, когда они к нему на подворье нагрянули, иначе не унести бы им ног. Значит, по дороге что-то произошло, да такое, что на век их с Куницей побратимами сделало.       Анагаст кивнул соперникам — поединок начался.       Закружились две тени в освещенном кругу перед ликом Ареса. Барсук был силен, удары как камни сыпались на соперника, но быстрота Куницы помогла избежать их. Несколькими ранами Куница сам наградил вожака.       Лютобор не мог даже рукой пошевелить, казалось, что сердце его замерло в груди. Зверь в груди метался, будто в клетке, ревел и требовал вмешаться, но человек пока был сильнее. Видел Лютобор, что Куницу ни разу нож Барсука даже вскользь не задел. И вот грузное тело бывшего вожака, поднимая клубы пыли, рухнуло. Поверженный Яр был еще жив. Куница громким криком возвестил о своей победе. Поставив на колени врага своего, он отпихнул подальше его нож и что-то говорил, но Лютобор его не слышал. Метания зверя стали сильнее, причиняя ощутимую боль. Зверь чуял коварство, но человек пока не мог понять его тревогу, а потому держал темницу своего духа запертой. И лишь когда нож вошел в плоть, разрезая нательные рисунки, когда глаза родные цвета горечавки золотой расширились в ужасе и кровь закапала, впитываясь в сухую землю, Лютобор, наконец, понял предостережения, что так настойчиво ему слал зверь. Русич уступил зверю, железные оковы пали под натиском мощи разъяренного существа.       Барсук выдернул нож из живота Куницы и замахнулся, чтобы нанести удар в горло своей жертвы. В тот же миг что-то пронеслась между ними. Яр успел отскочить в сторону, но, потеряв равновесие, свалился с ног. Куница упал на землю, хватаясь за рану. Лютобор склонился над раненым волком — и подобно грому по пустоши разнесся рык зверя. Подняться на ноги Яр так и не успел. Огромная тень, намного больше, чем сам ратник, метнулась от Куницы и, накрыв Барсука, принялась рвать того на части. С места поединка в разные стороны бежали люди, женщины бежали за своими детьми, что остались в шатрах, чтобы увести тех подальше в скалы. Мужчины готовились встретить смерть в бою, чтобы дать племени возможность уйти. А в том, что они погибнут при встрече с Берендеем, никто не сомневался. Лишь несколько волков осторожно приблизились и попытались унести Куницу с поля. Бешеные глаза, полные алых всполохов, устремились на них, и скифы замерли.       — Лютобор, я умираю… Позволь им помочь, — кровь лилась из уголков рта и стекала на грудь Куницы.       Зверь бросил поверженного Яра и, пошатываясь, направился к Кунице. Два силуэта медленно отступили на шаг. Опустившись на колени, Лютобор сгреб в охапку стонущего от боли наемника, коснулся губами его холодного лба и протяжно завыл. Куница мягко и настойчиво, но уже теряя силы, отстранился от широкой груди русича и заглянул в голубые глаза.       — Позволь, — твердо произнес он, большим пальцем проведя по скуле Лютобора.       Ратник зажмурился, мотнул головой: сейчас в его душе тоже шел поединок. Куница стал что-то шептать ему на ухо, гладя волосы, плечи, но видно было, что каждое движение давалось скифу с трудом. Слова застревали в горле, а кровь сочилась нескончаемым потоком из-под руки, которой Куница зажимал рану под ребрами. В какой-то момент Лютобор коротко рыкнул и, не открывая глаз, резко развел руки в стороны. Подоспевшие товарищи тут же подхватили Куницу, не дав упасть.       Татьяна стояла поодаль и не знала, что ей делать, куда идти. Лютобор сидел неподвижно, так и не взглянув в ее сторону. Она сделала небольшой шаг к нему, но не смогла заставить себя сделать второй. Так и осталась бы стоять, если бы чьи-то руки не потянули её подальше от поля боя. Обернувшись, Татьяна ожидала увидеть того, кто ее в шатер накануне снес, но тянула ее девушка, одним лишь взглядом пытаясь что-то объяснить. Лицо было красивое, но густо расписанное рисунками, что показалось боярыне довольно пугающим. Да и косы, под подбородком заплетенные, тоже были странными. Но так все женщины здесь ходили, более странной выглядела среди скифских женщин сама Татьяна.       Девушка продолжала тянуть Татьяну прочь от мужа. Как только они свернули за большой валун, скрывающий их от поселения, навстречу Татьяне вышел воин. Тот самый, что сына у нее из рук вырвал, когда вожак их, будь он неладен, набросился на нее. Красная накидка его развевалась на ветру. Татьяна отшатнулась и уже намеревалась скорее вернуться обратно, как вдруг твердый, но в то же время просящий голос остановил ее:       — Худого не сделаю. Татьяна обернулась на говорившего.       — С чего бы это у меня к тебе вера была? — боярыня покрепче прижала к себе сына, на что тот сдавленно пискнул. — Чего тебе надо?       Татьяна не скрывала своей неприязни, но выяснить, что наемнику могло от нее понадобиться, вдруг оказалось важнее.       — Поговорить, — скиф терпеливо выговаривал слова, как будто боялся спугнуть женщину.       — Не о чем нам с тобой толковать, — с этими словами Татьяна вознамерилась развернуться и уйти от греха.       — Об отце моем хочу поведать.       Татьяна повернулась и посмотрела на наемника более внимательно. Высокий, статный, на вид не более двадцати трех весен ему. Смуглая кожа и такие же, как и у всех здесь, желтые глаза.       — Кто твой отец? — Татьяна, кажется, уже знала ответ на вопрос, но ей нужно было убедиться в этом.       — Тот, чье тело еще не остыло, чей дух теперь пребывает с Аресом, — эти слова скиф, гневно пылая взглядом, процедил сквозь сжатые зубы.       — Яр? — Татьяна взглянула на стоящего напротив наемника сызнова; не похожи они были с Яром: у этого скифа были более мягкие черты лица, да и разрез глаз был иной. — Как тебя зовут?       — Лисом кличут. Так ты готова меня выслушать? — восстановив спокойствие, спросил волк.       — Говори.       Прозвучало слово, как приказ, но скиф не обратил на это внимания. Важнее было то, что он хотел поведать этой русоволосой пришлой девушке. А зачем? Он того и себе объяснить не смог бы. Просто вдруг захотелось ему, чтобы она знала это, а главное — поверила. Поверила ему, Лису. От этой мысли скиф улыбнулся сам себе: поверить лису?       Они говорили почти до рассвета. Наемник расстелил плащ на островке зелени между камнями и усадил на него Татьяну. Рассказ Лиса потряс боярыню, она задавала много вопросов и на все получала ответы, на осознание которых у нее уйдет много времени. Все теперь виделось ей в совершенно ином свете.       В зачинавшихся утренних сумерках скиф проводил Татьяну к шатру, в котором она проводила все прошлые ночи. Придерживая полог, пока Татьяна входила с ребенком, скиф сказал напоследок:       — Не спеши судить, пока всего не узнаешь и не поймешь, — с этими словами ночной собеседник скрылся.       Татьяна еще долго не могла уснуть. Опять слезы сдавливали ей горло от того, как порой несправедлива бывает жизнь. Ей предстояло решать свою судьбу, но образы прошлого не шли из головы. Молодой еще Яр и прекрасная девушка, предательство самого близкого человека и смерть Барсука, пустая жизнь без смысла и дикая злоба на весь свет. Совсем по-иному теперь взглянула на погибшего вожака боярыня, много поведал ей о его прошлом Лис. Только утром забылась Татьяна беспокойным сном, так до конца и не поняв всего, что она узнала за такую длинную и вместе с тем короткую ночь.       В другом шатре совсем неподалеку сидел на коленях перед лежанкой Лютобор. Молил он богов — чужих, своего — о спасении Куницы, который метался в горячке по покрывалам. Покрасневшими глазами русич следил за девушкой, что приходила зашить рану в теле молодого скифа. Лишь раз он спросил у нее о жене своей. Девушка вопрос поняла, но ответила жестом: сложенными ладонями под склоненной головой, давая понять, что боярыня спит. Больше Лютобор о Татьяне не вспоминал, только следил за движениями девушки, как та осторожно, косясь с опаской на него, штопала Куницу. Потом дала тому выпить какого-то отвара и ушла, оставив Лютобора наедине с погрузившимся в беспамятство волком. В порыве отчаянья ратник прильнул к холодным губам Куницы, горячие слезы капали на лицо его, оставляя влажные следы на бледных щеках. Не мог Лютобор позволить ему вот так уйти. Ради чего тогда все было? Этот путь, так круто изменивший обоих, так многое в них поменявший, не мог быть бессмысленным. Зверь внутри протяжно завыл, и дух Берендея рванул к телу, которое теперь уже покинул болезненный жар, остался лишь холод предсмертной агонии. Чувствуя, что Куница совсем уже скоро присоединится к своему богу, Лютобор предпринял отчаянную попытку вернуть друга. Второй раз за ночь он выпустил зверя — и тот, не теряя драгоценных мгновений, устремился к еще тлевшей искре жизни в теле волка, пытаясь раздуть пламя своим жаром, заставляя сердце биться и кровь бежать по венам.        Лютая ворожба творилась в шатре в поселении скифов. И каждый на этой земле ощущал её частью своей звериной натуры. Даже лесные жители не знали, что дух Берендея может творить такое: своим жаром тело лечить, да не свое, а чужое. Рана затягивалась и краски возвращалась лицу. Постепенно ритм сердца стал равномерным, на смену холоду смерти пришло тепло жизни. Веки Куницы затрепетали и открылись, потеплевшие губы ответили на поцелуй, а руки, еще слабые, но уверенные, обвили крепкие плечи русича.       Ликование победы над смертью затуманило разум ратника, зверь с жаром потребовал насыщения в уплату. Лютобор не мог и не хотел противиться нахлынувшему желанию. Он смял еще не успевшего ничего понять Куницу в горячей хватке. Но тот быстро приходил в себя, с пылкостью отвечая на ласки, даря в ответ свои.       И вновь два тела сплелись в клубок, терзая губами друг друга, от прикосновений страстных распаляясь еще больше. Одежда с треском снималась, освобождая жаркую плоть. Лютобор навалился на Куницу, но держал свой вес на локтях, дабы друга не замять. Он приподнял бедра скифа и грубо проник пальцами в его тело. Куница болезненно застонал, отчего движения ратника сделались более нежными, но жажда вскоре снова взяла над ним верх — и настойчивые пальцы в теле Куницы заменил член. Не дав скифу опомниться, Лютобор начал двигаться, глубоко и с оттяжкой пронизывая гибкое тело. Куница извивался и стонал под ним, то целуя в губы, то лаская шею и широкую грудь, прижимаясь и обнимая сильное тело русича. Лютобор рывком усадил скифа верхом на свои бедра, оперся для равновесия одной рукой позади себя, а другой — обнял волка за талию, продолжая насаживать ладное тело на свою плоть. Руки Куницы обхватили шею его, чтобы притянуть навстречу влажным губам. Цепляясь за боярина словно тонущий, скиф застонал в рот его и выгнул спину, запрокинул голову, орошая живот Лютобора горячем семенем. Лютобор через пару мгновений излился внутрь волка такой же горячей струей.       Не спешили любовники размыкать объятия, оба желали продлить минуты тепла, что зародилось между ними еще под скалой в недружелюбном лесу, но горело по сей день и не гасло. Лютобор поднял голову от груди наемника и заглянул в его желтые глаза.       — Что делать-то теперь с этим?       — С чем? — скиф осоловевшим взглядом окинул лицо Лютобора.       — Со зверем моим, с чем еще, — Лютобор ссадил с мускулистых бёдер разморённого теплом Куницу — и тот раскинулся рядом, ничуть не стесняясь своей наготы.       — Тебе надо научиться с ним в ладу жить, иначе он тебя погубит. А мир между вами неплохо научился поддерживать я, — волк самодовольно улыбнулся, положив руки под голову.       — Я Татьяну заберу — и мы уйдем отсюда, — тон Лютобора не оставлял сомнений: он давно так решил.       Куница переменился в лице, не понимал он необходимости в таком скором расставании, бледность вновь вернулась на его щеки. Он резко встал, отчего еще не полностью пришедшая в норму голова закружилась, и стал собирать свои пожитки. Вещей у него было немного: портки да обувка.       — Оставайся, я к жене пошел, — Лютобор на непослушных ногах направился к выходу, попутно одеваясь.       Не ожидал Куница такого, не готов был к подобному. Он понимал, что время расставит всё по своим местам, но всё же весть о расставании была сродни удару. Куница сидел посреди опустевшего шатра, упершись кулаками в пол перед собой. Сидел нагой, не чувствуя ни холода, ни неудобства. Жизнь Лютобор ему вернул, но забрал из нее нечто важное. Что именно — Куница не знал, но теперь существование его на земле казалось бессмысленным. Предстояло ему заново учиться жить, как калеке, лишившемуся ног.       В таком положении его и нашла утром та девушка, что зашивала на нём смертельную рану. Она несла очередной отвар для него, особо не надеясь застать Куницу живым. С испугу девка выронила чашу — и мутно зеленая жидкость разлилась по вытоптанным коврам. Волк поднял на вошедшую безумные глаза.       — Зови Анагаста, вожак стаи еще не определился.       Спотыкаясь и путаясь в пологе, девушка выскочила из шатра, а Куница стал одеваться. Ему, возможно, предстояло готовиться к новому поединку.