***
Инквизитору удаётся прикорнуть пару часиков после дороги, не утруждаясь ваннами и прочими глупостями для настоящих дам. Дамы как правило путешествуют в экипажах, и им не приходится отбивать задницу в седле. Казалось бы — можно проваляться в повозке до самой резиденции, но политика и здравый смысл регламентируют лишь торжественное прибытие. Всё же Скайхолд даёт приют уже сотням людей, и было бы неплохо каждому из них увидеть, ради кого они собрались вместе. Ибо кроме ветра и холода ловить здесь ровным счётом нечего. Полдня карабкаясь по единственной петляющей дороге, Тревельян понимает, почему в действительности твердыня была покинута. А уже поздней ночью ей снятся демоны желания, проникшие сквозь разлом в подвале и ласкающие сновидицу прямо на троне. Одна из демониц прижимает губы Эвелин к своей груди, нашёптывая что-то милое и невразумительное, а глаза у неё самые честные на свете. И потом, когда девушка внезапно осознаёт неправильость происходящего, выкручиваясь из назойливых объятий, в глубине этих глаз плещется лишь сочувствие да самую малость обыкновенный голод. Поутру Эвелин с трудом приходит в себя. Во сне не казалось странным, что у демоницы было её собственное лицо.***
Поешь плотнее, расправься с делами до полудня. Не поддайся на разговоры, игнорируй мелочи. Ходи быстро, не озирайся в поисках чужой фигуры. Успех Инквизиции при Вал Руайо никакими нитками не удаётся пришить к уверенности леди Тревельян лично. Однако что есть уверенность и признание для того, кто боится своих желаний? Когда они, не являясь по сути злом (Эвелин была уверена хотя бы в этом), бесповоротно заводят в тупик? Неприятное предчувствие, словно собственные действия могут каким-то образом повредить, сломать её, преследует по пятам. По обыкновению маги изучают логику и познают медитацию, дабы разбираться в широком пласте экзистенциальных процессов, но порой за деревьями не видно леса, а жизненные пробелы не восполняются пустой попыткой разобраться в себе. Впервые столкнувшись с Брешью и демонами, Эвелин испытывает первобытный ужас, тупой болью блуждающий по телу. Сдавливающий страх, неумолимый, нарастающий и несомненно справедливый. Направляясь в башню магии с реющим знаменем на стене, подобные чувства захлёстывают с головой, а руки пробивает тремор. Ни магия, ни тем более какая-то там Метка от этого не спасают. Легко поддающийся ветру символ Инквизиции мельтешит перед глазами, словно насмешка, укор в слабости и ещё бог весть каких грехах. Поэтому Инквизитор собирается духом и входит без стука. Опального магистра она застаёт за письмом. — Леди Инквизитор. То ли ему приходится встать для приветствия, то ли от долгой работы захотелось размяться, но Алексиус поднимается и делает лёгкий поклон на тевинтерский манер. И без того жидкие мысли разом переклинивает, любая попытка обратиться к ним падает в пустоту. Что, чёрт возьми, она вообще здесь забыла? Губы бессильно трясутся, а голос застряёт в горле. Каждое мгновение суммируется с предыдущим, и чем больше их становится, тем ужаснее она выглядит. Пара случайных секунд сливается в вечность, Герион, видимо, ждёт реакции, но онемевшая колдунья не способна на большее, чем в пару шагов пересечь расстояние между ними и ухватившись за мантию вжаться в него лбом. Вот это, понимает Эвелин, и есть тот самый провал. Не отстранённая беседа, не страстный поцелуй наотмашь, а именно это. — Не ожидал, что вы зайдёте. — произносит Алексиус замешкавшись. Инквизитор, ступая на хрупкий берег, замечает: — Я же просила звать меня по имени. — Думаю, это не то, что тебе нужно на самом деле. Она автоматически переспрашивает: — Что ты?.. — Это не то место, где следует искать одобрения, не находишь? — слова магистра долетают с некоторой задержкой. Да и то смутно, ибо всё внимание растворяется в том лёгком движении под её ладонями, каким отдаётся его размеренное дыхание. Живое тепло по ту сторону одеяний и отчётливый для обострившихся чувств запах чужой кожи манят к себе столь сильно, что она готова сказать что угодно, признаться в чём угодно, пообещать, принести клятву. Её глаза стынут вулканическим стеклом. — При всем уважении, мне виднее. — Тревельян крепко сжимает зубы, заставляя себя взглянуть собеседнику в лицо. На том проступают горечь и смута. — И одобрение твоё мне ни к чему. — О, я всего лишь трофей на полке Инквизиции. Многие имеют страсть к коллекционированию, и я понимаю твоё желание иногда смахнуть с него пыль. Каких-то полшага назад, и Эвелин видит, нет, скорее, чувствует, как пальцы магистра на доли миллиметра качнулись следом. Невидимый глазу холостой разряд мелькает на самых подушечках, тотчас рассыпаясь. И это спонтанное колдовство, вопреки здравому смыслу, не вызывает опасений. Порой люди на прямоту реагируют прямотой, а Эвелин не в состоянии плодить сущности. — Однажды я оказалась в твоих руках, и это последнее, о чём я пожалею. Алексиус вздыхает и задаёт вопрос. Звучит он довольно просто. — Чего ты хочешь? Эвелин потребуется время на осознание того, как мягок в эти минуты был его голос. А пока она поднимется на носочки и сбивчивый шёпот проникнет прямо ему в ухо маленькой, но от того не менее ядовитой змейкой. Герион подозревал, что будет отравлен ею, и это лишь вопрос времени. Неспешный кивок становится его приговором. Ювелирной точности приборы стоят целое состояние. Эвелин гасит бездумный порыв смахнуть их на пол, и полусформированный ветер неприятно хлопает. Повернувшись к узкому подоконнику, девушка неловко взбирается на него, путаясь в собственном платье, её колени решительно разводят в стороны. Прижатое к высокому витражу тело пропускает ощутимый импульс страха, почувствовав чужую руку на шее; она судорожно пытается вспомнить, есть ли в пёстрых окнах каркас, а если есть, сможет ли при случае удержать её. Видя вспыхнувшее смятение, Герион замирает, но не спешит ослабить хватку. Они смотрят друг на друга, словно синхронизируясь, ищут в глазах всю ту жадность и голод, которые заразнее Мора и злее отбившихся от стаи мабари. «Тише, тише», — выдыхает маг в самые губы, прежде чем впиться в них глубоким поцелуем. Те послушно размыкаются, заранее покрывая любые грубости и укусы, которые он мог бы принести с собой. Неприлично долгая даже в этих обстоятельствах ласка спускается к шее, высвобождая нечто среднее между стоном и криком. Эвелин сама чувствует, как мелко дрожит её тело, а то, что дрожь эта, болезненная и бесконтрольная, будет принята без остатка — сводит её с ума. Своё верхнее платье Герион бросает на пол, отталкивая женские руки, порывающиеся помочь. Быть может, в тот раз это имело значение, но сейчас раздеваться полностью нет ни терпения, ни смысла. Он жёстко берёт её за бёдра, снова опуская на ноги, и разворачивает спиной. Эвелин ничего не остаётся, кроме как упереться в ледяную мозаику руками; её заставляют резко выгнуться, глухое декольте очень кстати защищает доведённую до предельной чувствительности грудь от заусенцев подоконника. Задранные до талии юбки открывают самые разгорячённые участки нежного женского тела, и колючая прохлада пробегает мурашками по коже. «Возможно, это была не такая уж хорошая идея», — проносится в голове, однако все сомнения меркнут, когда Алексиус, в конце концов, берёт предложенное. Сперва казалось, Тревельян была излишне податливой и, без учёта испепеляющей страсти, даже немного скучной, напротив, чутьё подсказывало: она может быть и другой, но в сей момент не желала ничего иного. Упоительно, горячо и катастрофически неправильно. Герион снова удерживает за шею, бесцеремонным движением распускает и без того растрёпанные волосы, те ярким каскадом расходятся по плечам. Волосы пахнут обычным травяным отваром, этот дикий аромат разительно отличается от изысканных благовоний, в которых купаются цивилизованные леди. Однако эта сладковато-горькая смесь обволакивает, притягивает всё ближе и ближе, заставляя самозабвенно себя вдыхать, зарываясь носом в мягкую копну. В какой-то момент ему мерещится, будто под ним не женщина, но весь Ферелден, сладко-горький, пропахший травой, псиной и хлебом чужой край, бесхитростный, благодатный и невероятно выносливый. Какой глупец не захочет обладать целой страной? Острое удовольствие, скользящее между двумя телами, становится совсем уж невыносимым, усталость тоже даёт о себе знать. Алексиус вбивается во влажное от пота тело рваными толчками; он вынуждает при этом запрокинуть голову, схватив за неаккуратно собранные волосы, и его партнёрша вторит каждому движению звонким стоном. Впрочем, этого по-прежнему не достаточно, тогда его охрипший голос сковывает её изнутри: — Была у меня служанка-эльфийка, — шепчет он близко-близко, — тоже не хотела кончать, когда надо. Вредная девочка. Эвелин затихает, чувствуя, как её ладонь перехватывают и ведут вниз, протискивая между мокрых складочек. — Я не… — Это не просьба. Не заставляй меня делать то же самое с тобой. Противиться категорически нет сил, и ей приходится сменить руку. Всё, как ты захочешь. Сильнее, чем все вместе взятые страсти, кожу заливает расплавленный стыд. Стыд расползается от лопаток до ягодиц, к шее и плечам, обжигающей лавой струится он по рукам, скапливаясь между ног, где Эвелин судорожно ласкает себя. Ей не стоит и пытаться попасть в заданный неумолимым движением ритм, да этого и не требуется. Поначалу незамеченные в водоверти сжавшихся чувств, мужские пальцы на пояснице кусаются током, и этот колкий разряд становится последней каплей дурного безумия. Она кончает всё так же пришпиленная к деревянной поверхности, а высокий витраж тяжёлыми осколками устремляется к ней. — Герион! — вспоротые до костей раны воображаются быстрее, чем спасительное заклинание, мёртвая хватка же не даёт подняться. Сердце Эвелин пропускает удар, а может быть, и два, как чужой локоть над головой закрывает щитом их обоих, и цветные кусочки оглушительно падают по сторонам, так и не вкусив плоти. «Я стала забывать, что такое настоящий страх», — думает Вестница, отстранённо отмечая, как маг позади выскальзывает из её тела и, догнав, вытирается одной из нижних юбок. «Сиськи Андрасте, тоже мне…» Вздох облегчения срывается с губ. — Я был не слишком груб? — Алексиус протягивает руку, помогая переступить груду хрустящих под каблуками осколков. Эвелин заметила бы нотки заботы в его голосе, не будь так погружена в собственные мысли. Сдержанно отвечает: — Так что ты сделал с той служанкой? К её удивлению, мужчина смеётся. — Да ничего я с ней не делал, не в моих правилах экплуатировать прислугу. — Он склоняет голову набок, изучая её реакцию. — Что, Инквизитор, не оправдываю твоих ожиданий? Воистину, кто ищет чудовищ, тот найдёт их. «Это я не позволила тебе превратиться в чудовище», — хочет возразить Тревельян, но прикусывает язык. Будущее-которого-не-было должно и впредь оставаться одной из похороненных (и вечно саднящих) в её разуме тайн. — Я сама не хочу им стать, а остальное решаемо. — Твоя вера в себя... «Ничего не решит». —...удивительна.***
— Снова гипнотизируешь карту? — Лелиана не утруждается произвести лишний шум, замирая в проёме, Инквизитор инстинктивно дёргается. «Сама виновата, могла не оставлять двери нараспашку». — На самом деле мне здесь нравится. — Взгляд очерчивает фигурки аванпостов. — Всего лишь рисунок, но он наиболее полно позволяет представить, сколь многого мы добились. Земли, города, союзники — всё на этом столе. Это, — замолкает, подбирая подходящее слово, — прекрасно. Несколько противоречивых чувств на лице Лелианы мимолётно сменяют друг друга. — Я тебя понимаю. Признаться, смотреть на Тедас вот так мне нравится всё больше. Со Стражем я исходила весь Ферелден; Орлей и Антиву ещё до знакомства с ним. — Тёплая улыбка озаряет её. — Наверное, старею. — О, не волнуйся об этом. — Эвелин запрокидывает голову и легонько жмурится. — Я родилась уже старой, и меня это ничуть не беспокоит. Вон даже посох выдали. Советнице, как бы ей этого ни хотелось, не удаётся полностью скрыть свою тревогу. — Собственно, что я хотела. Попробуй отдохнуть, пока ещё есть время. И постарайся не забывать, что для нас всё может закончиться хорошо. — По-твоему, я не верю в победу? — Метка на руке непроизвольно колеблется, поддаваясь эмоциям. — Нет-нет, я совсем не это имела ввиду. Просто мне показалось, будто тебе некому об этом сказать, а сказать стоит. Инквизитор рассеянно подставляет ладони под цветные пятна витражей: — Не сомневаюсь, вместе мы надерём Корифею зад, а Варрик напишет об этом жирный многотомник. — Она сует руку в карман. — Орехов хочешь? Они покидают зал совещаний в неплохом, в общем-то, настроении, ведь Инквизитор умеет лгать не только другим, но и себе.