Одно имя

Прощаясь, уходишь... Простишь и вернешься... Забудешь — вернется... Отпустишь — уйдет... Останешься рядом… И сердце забьется… Губами к губам… И имя придет. Сползти вниз по закрытой двери. Неотступающая дрожь в руках. Во всём теле. Медленно, медленно поджать ноги, упереться подбородком в колени. Выдохнуть. Так и не включая свет. Капли крови на рассеченной щеке наливались, становясь все более пухлыми и полными, а потом, неровной дорожкой, скользя по коже, впитывались в воротник футболки, иногда попадая на пол. Он устал. Усталость была почти смертельной, такой тяжелой и ощутимой, что хотелось сбросить ее с плеч или выковырять откуда-то изнутри, не обращая внимания на последствия. Изнеможение. Исступление. А, возможно, искупление чужих грехов или его собственных. Нелюбимый. Его имя, как нельзя кстати, отображало мир вокруг. — Не-лю-би-мый, – одними губами в пустоту. Это слово эхом отзывается, рикошетит от стен. Отбиваясь от внутренней оболочки, заполняя собой его всего, до самых краёв, почти расплескиваясь, желая показаться еще и снаружи. Он не плакал, и не боялся, даже боль его мало заботила. Он просто сидел. Наверное, Рицка только сейчас понял значение своего истинного имени. Его гадкого имени. Такого отчаянно уродливого и... Нелюбимого. Горько. Молча. Покорно. А ведь сегодня ему исполнилось шестнадцать. — Рицка? – Соби вглядывался в темноту комнаты, прислонившись лбом к холодному стеклу. — Рицка? Он не спал. Уже успев переодеться, обработать и закрыть раны, он просто лежал на кровати, с головой укутавшись в одеяло. — Рицка! – голос стал громче и настойчивее. Теперь прибавилось еще и легкое шуршание пальцев о хрупкую, разделяющую их преграду. Он не хотел никого видеть, даже Соби. Хотя, наверное, именно его не хотел больше всего. Ведь тогда он увидит, увидит то, что с ним сделала мама, и то, что он сам с собой сделал. И царапины на руках, и глубокий порез на плече, и ссадины, и синяки, всё увидит. Он ничего не скажет. Молча будет смотреть на него, целовать... Чего ожидая? Это душило, и, в какие-то моменты, ранило больше всего этого. Его молчание, взгляд – такой, что пробирает до самых костей, заставляя чувствовать себя неловко. Соби... Кто он для него? Друг? Любимый? Посторонний?.. Кто такой Соби? — Рицка? – тон всё так же мягок и нежен, настойчивость слышна, но она кажется такой бархатной и яркой, что гипнотизирует, вытаскивает Рицку оттуда, где он прячется. Спокойно отбрасывает одеяло, слишком неторопливо, таким затяжным движением, так же неохотно встаёт, чуть пошатываясь, идёт, отмыкает защелку на балконной двери и замирает. Глаза потуплены, он не решается ни разу взглянуть выше. Не хочет, хотя и понимает, что всё равно придется. Из открытого окна тянет холодом, особенно чувствительно по босым ногам как ледяной порыв кольнул в ступни. Остро и мелко. Вздрогнул. — Рицка? Что случилось? — Ничего. Все в порядке, а вот ты чего по ночам бродишь? Неприятностей себе ищешь?! — Рицка не поднимает головы. Руки за спиной, но плечи не опущены. Расслаблен, и в то же время напряжён. Вздымается ото лжи на языке, оправдывается перед собой и ждёт. — Ты не рад меня видеть? — Я? — Ты, – Соби сосредоточенно рассматривает своего собеседника, не решаясь оставить свое место. Он даже не решается закрыть за собой дверь, так и стоит на сквозняке, будто примерз. Что-то изменилось. Изменилось в его Рицке. Что-то было не так. То ли поза, то ли в словах появились странные ноты. Но это было слишком ощутимо, чтобы не замечать. – Твой день рождения. Я пришел поздравить. — Соби, – шелест губ, выдох, а потом вдох. – Спасибо, Соби. Они как уникальная скульптурная композиция. Один напротив другого. Неподвижные тени, обрамленные ночным мраком, в неуловимом, редком мгновении, когда не нужно много слов, хотя их предостаточно. Один ловит взгляд, другой прячет. Оба ничего не понимают, но чувствуют перемены. Видят неизбежное, боятся его. И стараются найти проблески света, утешаясь друг другом. — Я люблю тебя, Рицка. Фраза, которая всегда ставит в тупик. Затыкает рот. Кружит голову. Греет и осаждает. Фраза, которая настолько не требует ответа, насколько умоляет его проорать. Люблю. Слово с горьким запахом табака от шепота. И Рицка почти понял его значение. Понял, что под ним подразумевается. Он может сказать Юйко, может сказать маме, но Соби… Он не может сказать это Соби, даже мысленно. Почему? Боль. Каждый раз, прикасаясь, он чувствует боль. Не колющую, не ноющую, а какую-то странную, не поддающуюся описанию. Будто резинка — стягивается, растягивается, сжимается, разжимается. Соби – это избавление. Соби – это наказание. Соби – важнее всего. Соби… Он верит Соби. Отдает себя Соби. Руки обнимают. Холодные, большие ладони крепко впиваются в спину. Ограждая, закрывая, стирая. Рядом с ним хочется плакать. От прикосновений, от взгляда. Рицка не видит, но знает, как прищурены глаза, как губы сложены в тонкую линию и немного дрожат от беспокойства и наслаждения. Он знает, что необходим Соби, ровно настолько, насколько Соби необходим ему. Ведь Рицка — это утешение. Жертва — это утешение для бойца. Плен объятий. Его порочный круг. Зарождение страха и ноющей нежности. Всепоглощающей. Грань, которую они оба не могут переступить, не могут принадлежать друг другу. Разноимённые. Не связанные ничем, кроме собственных желаний, ничем, кроме их непокорной воли. — Соби, – так тихо. Будто боится спугнуть, будто боится, что он уйдет или растворится в темноте комнаты. Как дымка, поддастся порывам ветра, растает, улетит, сольется с колючим ветром, с белым бездушным снегом. И он смыкает руки за его спиной, цепляется, прижимает его и прижимается сам. — Что, Рицка? — Ты не уйдешь? – Надежда. Мольба. Вопрос. Он не сильный, но и не слабый. Уже не ребенок, но еще не взрослый, он так нуждается в нем, так хочет его, но не может избавиться от страха. — Нет, не уйду. Я всегда буду рядом, — спокойно. Соби тоже боится, он не хочет остаться один, не хочет лишиться того, что есть, того, что может быть. Как воздух, как вода, как дыхание. Любовь. Любить, несмотря ни на что. А кто Рицка для Соби? — Ты моё всё.