Она понятия не имеет, как так случилось, что ее занесло на джазовый вечер в этот захудалый, почти умирающий клуб – здесь темно, дымно, пахнет дешевым табаком и алкоголем. Верити вообще джаз не любит, от терпко-сладкого запаха болит голова и першит в горле, а тесное, как второй слой кожи, темно-зеленое платье, которое ее попросту вынудила надеть подруга, не дает дышать. В этот миг Верити проклинает вселенную, всё и вся, что вообще согласилась выбраться из дома, где на столе осталась куча работы, а в холодильнике - кусок яблочного пирога. Но в голове по прежнему крутится утренний диалог с вышеупомянутой ведьмой, что гордо называет их отношения дружбой…
Нельзя ограничивать себя только работой и квартирой. Самой уже не тоскливо от монотонности твоей жизни? Ты когда в последний куда-то выбиралась?
С этим поспорить сложно, она и правда давно не выходила в свет, растворившись в серости стен университета, слившись с безликой толпой в автобусе по дороге на работу и обратно настолько, что даже яркость штор в ее уютном гнездышке – её оплоте, её цитадели, отгораживающей ото всех житейских проблем – стала как-то меркнуть, потихоньку сдвигая центр ее мира к широкоэкранному телевизору и ноутбуку. Поэтому оставалось только вздохнуть и сделать глоток кофе, хмуро щурясь на этот «голос разума».
Так вот, ставлю перед фактом. Я купила билеты на концерт одной джазовой группы, выступление сегодня. А теперь пошевеливайся, нам еще нужно перекопать твой гардероб в поисках подходящей одежды и заглянуть в парикмахерскую.
На резонный вопрос «К чему такие старания?» ей был дан безапелляционный ответ, что фронтмен джаз бэнда безумно харизматичен, а его бархатный голос растворит все нужные и ненужные мысли из ее загруженной головы. Подобные умения, с ее точки зрения, были крайне сомнительны по своей ценности, а мельтешения подруги больше походили на подготовку к свиданию. Верити заметила той, что они вроде как собрались всего-то послушать музыку, но фраза «одно другому не мешает» убедила в том, что пора сделать выбор по поводу вечера: очередной сериальчик или выход из зоны комфорта… и тут она наткнулась на свое отражение в зеркале гардероба.
Пересилить своё безразличие стоило хотя бы потому, что оттуда на неё смотрела привлекательная женщина, которая покоряла своих студентов смесью юмора и природного обаяния, при этом совершенно не снимая дома растянутую футболку и закалывая каштановые волосы держателем для бумаг. Этот несуразный контраст заставил Верити вздохнуть с безысходностью и присоединиться к поискам инициативной подруги в шкафу…
На этом моменте Верити возвращается в действительность, с раздражением отмечая, что жалеет об утренней слабости: обстановка клуба, криво и пошло подражающая джазовым закуткам 30-х годов прошлого столетия, не располагает к непринужденному времяпровождению и наслаждению от будущего концерта. Она не могла не увидеть в своем недовольстве всем – от бормочущего люда и тихих покашливаний-хихиканий, до звона бокалов и скрежета ножей о тарелки – старческое брюзжание, и лишь злоба на себя останавливает ее от побега домой.
На выступление они попали втроем, случайно захватив по дороге еще одну знакомую, которая оказалась очередной фанаткой неизвестного ей певца, и теперь дуэт женского нетерпения и щебетания, с одной стороны, также давил на голову, но, с другой стороны, не пришлось слушать хвалебные песни «бесподобному Кайло» самой. Поэтому, чтобы как-то отвлечь свои руки от очередного мартини, Верити хватается за программку, услужливо оставленную организаторами на каждом столе.
Очаровывающего голосом фронтмена зовут Кайло Рен (хм, а псевдоним-то никудышный), а группа пафосно и совершенно не джазово именуется «Первый орден».
Подняв глаза от краткой информации о джаз бэнде, Верити понимает, что что-то в обстановке меняется: фоновая музыка начинает затихать, а на полукруглой сцене отключаются с одной стороны софиты и ставят высокий стул. Еще раз обратив взор на брошюрку, девушка узнает, что на разогреве у группы выступает саксофонист Армитаж Хакс.
Вот уж имечко, как на подбор!
Осознав, что вечер обещает был долгим, она еще больше сожалеет о том, что их столик так близко от сцены – это означает, что абстрагироваться от здешней суеты не получится.
Но вот тень сцены оживает: в неё заступает мужчина, держа в руках музыкальный инструмент.
Рассмотреть лицо молодого человека – как тут понять возраст, когда у него борода – не представляется возможным из-за той полутьмы, которая будто впитывает его черты, дразня женский разум лишь кусочками внешности, давая простор для воображения.
Гул голосов по соседству не стихает, но, кажется, что рыжему – о боже, какой яркий оттенок! – саксофонисту наплевать на окружающих. Он медленно подходит к стулу, небрежно и неуловимо быстро усаживает на него свое худощавое тело в темно-синем зауженном костюме и делает это так, словно это не просто потертый стул из бара, а символ его власти над ними. В зубах мелькает сигарилла, мужчина выпускает изо рта шлейф дыма и пренебрежительно тушит никотиновую палочку о сиденье. Ей кажется, что приторно запахло шоколадом, но Верити отбрасывает эту абсурдную мысль – подруги, конечно, сидят близко к сцене, но не настолько, чтобы она могла почувствовать аромат табака.
И тут он начинает играть…
Сладостный медленный ритм мелодии, бархатное звучание саксофона находит в ней своё отражение, проникает в неё, отзывается дрожью по ее телу и приковывает взгляд к губам, обхватившим мундштук. Сердце Верити пропускает удар, а пальцы судорожно вцепляются в стол. Льющиеся из золотого сакса звуки действуют, как дурман: поглощают шум, окружающий её, забирают по капле накопившееся за день напряжение и тянутся к ней тонкими лентами-путами, привязывая к музыканту на сцене. Она чувствует, как невольно вытягивает по столу руки, словно каждая нота приказывает ей идти к нему, подползти, дотронуться до этих ладоней с длинными пальцами.
О, как перехватывает дыхание, когда мозг осознаёт этот постыдный факт, фантомно чувствуя эти пальцы не на клавишах, а на своих ногах, поднимающихся к бедрам и выше-выше-выше…
Гребанное платье становится еще теснее, между бедер пульсирует в такт с сердцем, в груди все сдавливает, а проклятое марево в клубе незаметно перебегает на сетчатку глаз. Желание чего-то неясного забирается в голову, подавляет, сжимается внизу живота до боли, грозя помутнением рассудка.
Мотнув пару раз головой, чтобы не застонать вслух, Верити оглядывается на сидящих рядом людей, с удивлением отмечая, что время не остановилось и даже больше – они будто не чувствуют того, что происходит сейчас на сцене.
Вернув свое внимание Хаксу – имя уже не кажется дурацким – ей на мгновение кажется, что он смотрит на нее. Но этого просто не может быть – это игра её воображения, лишь причуда теней и огней софитов. А вот ноющая боль в груди возвращается вдвойне – так, что хочется царапать руками кожу напротив сердца. Верити обхватывает себя руками, сжимает всё сильней и неосознанно начинает покачиваться в такт мелодии, словно надеется, что сила этого захвата, ощущение ногтей на талии и убаюкивающий ритм телодвижений спасет её от необдуманных решений.
Только саксофон поёт так же сладко, а губы… его губы в расшалившемся воображении ласкают не головку инструмента, а губы Верити, её шею, ключицы. И при этом они почему-то слегка обветренные - царапают нежную кожу бородой и пропитывают запахом шоколадного табака, пока рисуют за собой на ней влажную дорожку…
Дрожь возвращается и, чтобы как-то унять отказывающееся подчиняться тело, Верити одним большим глотком выпивает мартини своей подруги, добавляя к огню в груди пламя в желудке.
Композиция ожидаемо заканчивается, но Верити не покидает уверенность, что это не финал мелодии – настолько резко обрывается связь в душе с манящими аккордами. Со щемящей тоской она смотрит, как Хакс все с той же небрежностью слазит со стула, милостиво позволив свету показать свое аскетичное лицо за мгновение до того, как чернильная тьма и кулисы поглощают его окончательно. И в этот раз Верити не обманывается – он действительно смотрит на нее кошачьими глазами.
Позвоночник снова пронзает желанием…
Что дальше, она помнит смутно. Верити тяжело дышит, зажмурив глаза. В ушах шумит, тело кажется воспаленным, как от температуры и внутри поселяется какой-то иррациональный страх и чувство потери. Как выходит на сцену группа, как ликует толпа, как Рен сипло-низким голосом заводит публику – все проскакивает мимо ее внимания. Она лишь срывается со своего места и почти бежит в сторону выхода, оставив вещи, телефон и зовущих подружек.
Зов мелодии неутомим, указывая ей дорогу…
***
Свежий воздух не смывает с нее странную негу, но слегка охлаждает ее возбужденную кожу. Ноги точно знают, куда ей надо идти, резво стуча каблучками по асфальту.
Между тем она обходит клуб, направляясь в переулок, где наверняка есть служебный вход и почему-то знает, что он там – ждет ее и неторопливо курит – и дрожит от нетерпения. Весь мир сужается до одной яркой точки, зовущей ее переливами мелодии то громче, то тише, вынуждая исчезнуть холод багряно-золотого осеннего вечера, пронзительную синеву ночного неба и тусклый свет фонаря над входом. Лишь темный силуэт, выпускающий в морозный воздух клубы жемчужного дыма, сжимающий в другой руке продолговатый футляр.
Решимость трусливо покидает ее за несколько шагов до него, песня в голове стихает.
Верити останавливается и молча смотрит в темноту, опять закрывающую его аристократичное лицо. Где-то вдалеке шумят машины, по тротуарам куда-то торопятся люди, но этот грязный переулок не поддаётся бегу времени, накрывая стоящих в нём людей куполом тишины.
Хакс хрипло говорит первым:
– Привет.
Она глотает воздух, как перед прыжком в воду, и тихо отвечает:
– Привет.
– Почему ты не на концерте?
И действительно – почему она не там, среди морока, джаза и друзей? Зачем она помчалась в этот закуток? Что за ненормальная какофония творится в её в голове?
И что, если она все себе придумала, и пора найти квалифицированного врача? Он точно будет над ней смеяться, но ответ пришел на язык сам собой, будь что будет:
– Потому что ты меня позвал.
Но смеха не последовало.
Почти неслышное «да», – и тьма зашевелилась, накидывая на ее плечи нагретое чужим теплом пальто. Пахнет шоколадом, а сама Верити тихо смеётся от внезапного спокойствия и понимания, держась за его крепкую руку. В скудном свете фонаря мужчина властно улыбается девушке в узком зеленом платье и тянет на себя, целуя потрескавшимися губами ее ладошку.
В вакууме мрачного проулка громогласно звенит сладкий шепот:
– Ты поведёшь меня, мой дудочник?
***
Она не вспомнит дорогу к нему домой – только вспышки мелькающих вывесок за окном машины, его губы, не отпускающие от себя, и его рука на её шее, поглаживающая большим пальцем ее подбородок. Причудливый дурман из табака и шоколада наполняет ее нос и горло, вынуждает цепляться за плечи Хакса и дрожать от предвкушения.
К тому времени, как они поднимутся по лестнице в его квартиру, музыка в ее голове будет бить набатом, глуша любые инстинкты, кроме одного.
Движение плечами – пальто уже на полу, тихий звук молнии – тесное платье зеленой змейкой сползает к ногам, давая дышать и одновременно выбивая остатки воздуха, когда эти длинные пальцы пробегают вверх по спине, останавливаясь у замочка бюстгальтера.
Ее руки тоже не сидят без дела: раздирают узел галстука на его бледной шее, лихорадочно расстегивают пуговицы рубашки и срывают ее вместе с пиджаком. Рот, как в магазине сладостей, наполняется слюной при виде обнаженного мраморного торса, пока мелодия, слышимая только ими, набирает обороты.
Голодным поцелуем Верити приникает к его шее.
Она не вспомнит, как они оказались без одежды в его постели, а из ощущений – только губы и руки, которые везде, хриплое дыхание Хакса и мягкая борода, ласково покалывающая ее тонкую кожу. Мужской аромат от постельного белья, идеальный для нее, перебивается горячим запахом тел – их запахом. Обхватив Хакса руками и ногами, Верити буквально умоляет, призывает, толкает его в себя, почти кричит от восторга. Движется вслед за ним, извивается под ним, растворяется с ним…
Они завязываются в один сплошной комок нервов, сливаются с невидимо-воображаемой музыкой, движутся с ней в такт…
Стоны, стоны и стоны, диссонансом звучащие в томных звуках саксофона, но не мешающие совершенству момента. И финальные аккорды еще долго будут стихать в стенах этой квартиры…
***
– Скажи мне свое имя.
Она лежит поперек него, свесив голову и руки с кровати, пока пальцы Хакса медленно проходятся по ее бедрам и ногам, выводят ведомые только ему рисунки. Он курит, колечки горько-сладкого дыма обволакивают обнаженные тела, возвращая в атмосферу клуба.
Эта негромкая просьба вызывает у нее едкую улыбку и желание съязвить о том, когда имена были необходимы. Но ей хорошо, слишком хорошо, чтобы портить этот миг своим поганым характером. Поэтому девушка просит:
– Сначала сыграй для меня, крысолов.
