There was a wayward lad,
Stepped out one morning
The ground to be his bed,
The sky his awning.
Neon, neon, neon,
A blue neon lamp in a midnight country field
Can’t surround so you lean on, lean on
So much your heart’s become fond of this.
Oh, these three worn words
Oh, that we whisperLike the rubbing hands
Of tourists in Verona.
I just want to love you in my own language.
Жил один своенравный паренёк,
Однажды утром он покинул дом,
Чтобы земля стала ему постелью,
А небеса кровом.
Неон, неон, неон,
Голубой неоновый фонарь в полночном сельском поле
Не может окружить тебя, поэтому ты напираешь, напираешь,
Так сильно, что твоё сердце полюбило это.
Ох, эти три потёртых слова,
Которые мы шепчем,
Как руки туристов, которые трут
Статую Джульетты в Вероне.
Я лишь хочу любить тебя на моём родном языке.*
©Alt-J
Удушающий запах, ни с того ни с сего распространившийся по всему логову, не на шутку встревожил его, заставив покинуть свой угол и спешно спуститься вниз, туда, где, предположительно, и находился источник непереносимой вони. Ожидаемо не обнаружив ничего странного нигде в логове, он, замедляя шаг, приблизился к массивной железной двери, которая крайне редко бывала не заперта, как сейчас. И чем ближе подходил, тем очевидней становилось — это именно оттуда воняло так, что желудок мигом сжался в противный холодеющий комок, грозящийся опорожнить все содержимое, если сейчас же не прекратить принюхиваться, да и вообще дышать. Но он, изо всех сил зажимая ноздри, все-таки поравнялся с открытым дверным проемом, чтобы выяснить, все ли в порядке у брата. — Боже правый, буээээ, Дон, что это?! Но Донателло ответить не соизволил. — Пахнет, будто покрышку облепили дохлятиной, облили бензином и подожгли, — еще попытка услышать от гения хоть слово. Облаченная в белый халат фигура в темноте лаборатории застыла неподвижно, по одним только напряженным плечам можно было догадаться, очередной эксперимент провалился с треском. И Донателло сейчас чертовски зол. Настолько, что способен был накричать, захлопнуть прямо перед носом дверь или даже вмазать. — Донни? — он осторожно ступает на территорию умника, и разъедающий запах гари бьет в нос еще сильнее. Как брата еще не стошнило? Стоит прямо над этой зловонной дымящейся грудой без респиратора и даже не пытается прикрыть ноздри. — Что это? — спрашивает Рафаэль в последний раз, уже не скрывая в натянутом голосе звенящей тревоги. Ответом ему был тихий вздох. — Это? — умник, словно уточняя, медленно обвел рукой мерзость, еще шипящую и пузырящуюся от жара, будто её только что достали из печи, и, наконец, повернул к брату одну только голову, смотря через плечо, не сердито, не зло, только очень устало. — Это ты.***
Лео, как всегда, ушел еще до рассвета, оставив слегка смятую простынь на «своей половине кровати». Жестковатая хлопчатобумажная ткань уже давно растеряла его тепло, но пока еще сохраняла слабый запах, который Донателло вдыхал в полудреме. Сила, что была приложена к проблеме, с массой равной тяжкому душевному грузу помноженному на четыре, равно ускорение ее движения. «На чем мы там остановились?» — фраза до смешного точно и просто описывающая конечный результат их деятельности на протяжении примерно десяти прошедших лет. Казалось, что все возможные пути исхожены, а все прошлые проблемы решены мимоходом. Семь долгих лет ушло только на то, чтобы добраться до Шреддера, который обязан был быть замешанным в исчезновении Рафаэля. Перетряхнув всю пирамиду его преступного синдиката и не найдя ни одного тому доказательства, братья испытали такое острое разочарование, словно все эти годы были потрачены совершенно напрасно. Караи с тех пор словно сквозь землю провалилась. Был правда один тревожный звоночек от доброжелателей, в котором сообщалось, что, по неподтвержденным данным, девушка сбежала в Японию. Может, наращивает там силы или же, что более вероятно, просто старается сохранить остатки рассыпавшейся армии. Будь у Лео хоть малейшее подозрение, что она знает больше, чем знал её отец, он бы помчался за океан в тот же миг, но причин думать так не нашлось, поэтому Караи может прожить свою жизнь спокойно, если, конечно, не решит развлечься чем-то вроде кровной мести. Три года практически безделья. Бездельем считается все, кроме расследования, которое, пройдя по длинному ложному пути, стоит сейчас на месте. Чем бы не занимались теперь братья, легкое чувство вины досаждало все сильнее. Практически каждый день приходилось убеждать себя и остальных, будь у них хоть какая-то зацепка, дело возобновилось бы немедленно. А пока… Донателло сладко-сладко потянулся до хруста в косточках и нехотя стал подниматься с кровати. Не разлепив еще сонных глаз, пошарил рукой по тумбочке, под подушкой, под кроватью и с удивлением обнаружил отсутствие своей повязки. — Что еще за дела? — с чувством лёгкого недовольства Дон внимательно осмотрелся по сторонам, часто моргая от того, что зрение оставалось расплывчатым, но пропажа так и не обнаружилась. Может в лаборатории оставил? Логика правда подсказывала, что он даже не снимал ее перед сном. Уснул за столом над книгой и, очнувшись спустя час, от того что шея разламывалась, уже в полусне нашаривал себе путь до спальни. Добравшись, аккуратно перелез через спящего брата и все, занавес. Однако, вариантов не оставалось, еще раз внимательно осмотрев комнату, Донни отправился на поиски по логову. Тишину на кухне нарушало гудение старого приемника, в недрах логова ему вторил гул телевизора, чей-то недопитый чай остывал на столе. И нигде его взгляд не цеплялся за искомую вещь. Спеша поскорее найти повязку, Донни все же пошел проверить свое рабочее место, но, как и предполагал, там ее тоже не оказалось. Зато за его столом уже успел обосноваться Микеланджело. — Утречка, Донни! — широко улыбаясь, Майки отсалютовал брату пакетом с чипсами, чем вызвал у старшего труднопреодолимое желание этот самый пакет отобрать, и желание это, должно быть, отразилось на его лице слишком явно. — Доброго утра, — отозвался Дон, выразительно проследив глазами за поспешно убранным за спину «завтраком». Ну конечно, прятальщик. — Только встал, чего такой хмурый? Где повязка? — зачастил Микеланджело, отвлекая Дона от мрачных мыслей о гастрите. Как ему только удается быть таким радостным сразу с утра? — Потерял, — пожал плечом Донателло, — Ты нигде не видел? — Неа, — энергично замотал головой Майки. — Жаль, — вздохнул Дон, не сразу заметив, что младший брат ерзает на месте от нетерпения, ведь ноутбук, позаимствованный у него же, каждые две-три секунды пиликал, цокал и динькал, на все лады оповещая о входящих сообщениях по меньшей мере в трёх разных соцсетях, но отвечать на сообщения, игнорируя, возможно, незаконченный разговор, у Майки попросту не хватало наглости. Что ж, хоть кому-то живется не скучно. А чему удивляться, весна! На душе у Майки так уж точно. — Ладно, не буду мешать, — Дон уже развернулся, чтобы выйти из лаборатории, но все же бросил через плечо умоляющее, — постарайся только не крошить на клавиатуру, я уже устал чистить ее, после твоих свиданий в сети. — Договорились, брат, ни одна крошка не упадет из этого рта! — как всегда легко согласился Майки. Но сказать ведь всегда проще, чем сделать. Умник лишь закатил глаза, а вслед ему прозвучал предсмертный хруст растерзанной упаковки начос.Hiromitsu Agatsuma — A Paper In The Air
Прямо из лаборатории Дон заглянул в додзе, надеясь найти там, нет не повязку, а Леонардо, но внутри было пусто, и только седзи в комнату сенсея оказались приоткрыты. От этого гений заметно сник. Принюхавшись, уловил в воздухе до тошноты приевшийся запах ладана, и не нужно было подходить ближе, чтобы увидеть, как Лео, стоя на коленях и сложив ладони перед лицом, с жаром молится сейчас перед семейным алтарем. Уже год прошел со смерти мастера. Кажется, Лео просто старается пережить вторую в этой жизни потерю, смириться с которой так тяжело. Но за кажущимся скрыто кое-что ещё. Дон помнил, как умер Сплинтер, будто все произошло вчера. Помнил он и что именно запустило этот необратимый процесс умирания. С победой черепашек над Шреддером, сенсей будто бы потерял смысл своего существования. Пока был жив заклятый враг его сыновей и представлял собой опасность для их жизней, Сплинтер, казалось, не допускал даже и мысли об уходе. Фактически он держался на убежденности, что не имеет права покинуть этот мир, пока черепахи не окажутся в безопасности. Долг быть опорой и, если потребуется, защитой — являлся воистину неисчерпаемым источником его сил. И за те два года, что он прожил после расправы над Шреддером, старость и болезни очень быстро взяли свое. Как ни старался Донателло сохранить сенсею жизнь, он проиграл. И сейчас уже он понимал, что борьба была попросту бессмысленной. Сенсей не боялся смерти и даже как будто ждал ее, чего Лео, разумеется, не понимал. Именно Лео ни за что не желал отпускать безмерно дорогое ему существо и, словно маленький ребенок, чувствовал себя растерянным, брошенным и обиженным. Время не меняет этого. Бесстрашный каждый день теперь вымаливает у отца прощение за свой гнев на него и в душе все равно не может отпустить. Мастер умер тихой и спокойной смертью, в своей постели и в окружении сыновей. Он даже попрощался с ними, откуда-то точно зная, что больше не проснется. Хотя, конечно, парни до последнего надеялись, что он ошибся. Но наступившее утро принесло в их логово траур. Донни не пошел к себе, так же как и Лео. В ту ночь они оба оставались дежурить у постели отца. Под утро умник задремал, все еще слыша тихое дыхание сенсея, а разбудила его опустившееся на плечо рука Лео. И в комнате стояла тишина. Донни вспоминал, как первым его порывом стало желание проверить, убедиться, что Лео напрасно его напугал. Мастер наверняка еще жив и дышит, только очень тихо. Но холод рук и отсутствие пульса говорили об обратном. Затем рядом с ним оказался Майки, которого, должно быть, позвал Лео. Заспанный и плохо соображающий, тот, как и Дон несколькими секундами ранее, хватался за кисти рук Сенсея, убеждаясь, что все кончено. А дальше Дон помнил, как обнимая младшего брата, чтобы утешить, и сам плакал, словно маленький, безутешно и навзрыд. Но не помнил, где в тот момент был Лео. Лишь немного успокоившись, он обнаружил старшего брата все в той же комнате, Лео незамедлительно начал подготовку к похоронам, которые необходимо было провести как можно скорее. — Я позвонил Эйприл и Кейси, — только и сказал он, когда увидел, что первая волна шока отхлынула, и братья его услышат. Лео сам лично выполнил все необходимые ритуалы. Первым делом, как и полагается, он провел обряд сини мидзу, так называемый последний глоток, смочил рот покойника водой при помощи кусочка ваты и хаси. Пальцы, державшие палочки с зажатой между ними ватой, дрожали очень и очень заметно, но Лео не проронил ни слезинки. Сосредоточившись на том, что обязательно нужно было сделать, он будто отключил свои чувства, оставив боль и горечь на потом. Так, по крайней мере, казалось. Следующим шагом было проведение юкана. И на этом этапе Донни нашел в себе силы включиться в происходящее, чтобы как-то помочь. Пока вода грелась, умник искал подходящую емкость и ветошь, в надежде, что к моменту возвращения со всем необходимым для омовения в комнату учителя, он обнаружит Лео не таким оцепеневшим. Но напрасно. После ритуала омовения тела, Леонардо одел сенсея в погребальное белое кимоно кекатабира, запахивая полы, как полагается, справа налево. И глядя на уверенные действия брата, Донни на весь остаток того дня буквально зациклился на мысли, что им никого в жизни не приходилось хоронить, почему же тогда Лео так точно, буквально наизусть, знал обряды? Не потому ли, что Сплинтер заранее позаботился об этом, так же как и о своем погребальном кимоно. В таком случае, легко становилось объяснить подавленное состояние их лидера, после каждого разговора с отцом в последние месяцы. Затем потрясенные Кейси и Эйприл прибыли вместе, чтобы проститься с мастером, а так же помочь черепахам с захоронением, и, надо сказать, это случилось как раз вовремя, своим появлением, они наконец нарушили давящую гробовую тишину. И Донателло, переживавший за Лео больше, чем за себя или Майки, смог подойти к нему, пока тот вынужден был ничего не делая наблюдать за друзьями. — Ты как? — спросил тогда Донни, переплетая свои пальцы с пальцами Лео, и старший брат второй раз за это жуткое утро выдавил из себя слова: — Он ушел, потому что все кончилось. Шреддер мертв, нам больше некого бояться. Но как же Раф? Донни почти наверняка непроизвольно нахмурился в тот момент. Не до конца понимая, к чему клонит Лео. Но тот так и не сказал больше не слова, ни во время похорон, ни после них, пока делал буцудан. А с тех пор он каждый день зажигает на изготовленном им алтаре свечи, раскуривает ладан в специальной кадильне, звонит два раза в маленький колокольчик и читает положенные сутры. У Донни замечательная память, визуальная так уж точно. На аудиальную он тоже не жаловался, однако, сутры упорно запоминать не хотелось. Вероятней всего потому, что это замечательная причина не присоединяться к Лео. И дать себе шанс хотя бы начать забывать обо всем этом. Зачем брату нужны все эти ритуалы Дон не знал. Подозревал, что таким образом старший избавляется от навязчивого чувства вины, за те свои слова, в день смерти мастера. А может навязчивой является вовсе и не вина, а мысли, что эти слова породили. Неужто Лео и правда так чувствовал, неужто сын, боготворивший своего отца, впервые в жизни разозлился на него, когда тот лежал на смертном одре. Злиться на покойника за то, что тот умер — глупо для кого угодно, а для Лео и речи быть не могло о подобной реакции, и тут нате. Или же все так и есть, и эта злость действительно в нем живет. Мастер ушел спокойно, и даже при том, что он все равно не смог бы ждать Рафа вечно, именно его спокойствие сделало этот уход предательским в глазах Лео. Он до сих пор отказывался допускать мысль, будто отец смирился со смертью темперамента. И, конечно, табличку с именем Рафаэля на свой алтарь Лео не делал принципиально, потому что наотрез отказывался считать брата мертвым. Все это иногда казалось Дону уже не чувствами и даже не верой, а правилами, что Лео втельмяшил себе и им в головы. Было бы слишком просто и неправильно позволить себе смириться. А впрочем, отказ братьев забыть эту историю, оставив ее в далеком теперь уже прошлом, иногда казался Донни довольно странным. Словно бы причины тому вдруг переставали быть логичными и убедительными. А правда была простой и глупой. Как при частом беспрерывном произношении одного и того же слова, можно добиться ощущения, что это слово бессмысленно, просто случайный набор звуков, так за десять лет хождения по кругу в попытках разгадать загадку, они испытали все тоже самое и чувство бессмысленности, и внезапные озарения догадками куда более нелепыми, по сравнению с первыми и основными версиями, и, как сейчас, сожаление о напрасно проходящем времени. Избыток любого чувства, будь то боль или любовь, порождает огромную решимость, что не боится давать клятвы, и даже когда изменчивые чувства отказываются помогать идти в нужном направлении, именно клятва тянет дальше, иногда за шкирку. Донни так и не стал заходить в комнату сенсея. Пусть Лео делает то, зачем пришел туда, не отвлекаясь. Вернувшись на кухню, гений набрал воды в чайник, чиркнув спичкой, зажег под ним конфорку и закинул в тостер два ломтя хлеба, намереваясь позавтракать быстро и скромно. Пока вода закипала, он засыпал в кружку две ложки растворимого кофе и столько же сахара, и еще обжег кончики пальцев об подрумяненный хлеб, который он ел, не дожидаясь кофе. Дон вообще не любил есть в одиночестве и делал это вот так вот по-спартански незатейливо, на ходу, потому что слишком лень совершать множество лишенных смысла манипуляций с посудой и продуктами. Такие вот одинокие акты приема пищи он воспринимал, как необходимость заправиться и не более. Чайник засвистел, как раз вовремя, пережевывая последний кусочек тоста, Дон плеснул кипятка в кружку. Запах сублимированного кофе тут же приятно защекотал ноздри. А вот теперь, начиная с этого момента, он никуда торопиться не будет. Сплетая пальцы вокруг толстобокой керамической кружки, что еще не успела накалиться от горячей воды, Дон прошел к столу. Кофе это его собственный ритуал. С его помощью он приводит в порядок чувства и мысли. Или по-своему медитирует, прихлебывая горький напиток. Даже если ночь дарит покой и отдых, пробуждение всегда с привкусом сожаления. Ничего не поделать. Нужно просто напоминать себе причины, делать в голове уборку, раскладывая разбросанные мысли по полочкам. Первый глоток обжигающе горячий. В его голове вот уже который день со свистом рассекает перекати поле, дни проходили в пустую. Раньше он мог только мечтать о возможности по самую макушку зарыться в своей мастерской, теперь же, когда такая возможность ему предоставлена, Донателло едва ли не впервые в жизни ничего не может сделать. Вот и выходит, что за те несколько жалких часов в неделю, что он мог выкроить на свою деятельность три года назад, умник успевал куда больше, чем сейчас. В те времена даже скучая в засадах и на патрулировании крыш, он иногда проговаривал пришедшие ему идеи на диктофон, не имея возможности их записать. Теперь же он мог часами пялиться в чистый лист блокнота, так ничего и не придумав. Тяжело вздохнув, Донни сделал второй глоток. Если честно, в последнее время его все больше тянуло углубиться в совсем уж фантастическую область знаний. Почему бы и нет? Ресурсов на собственные исследования у него, разумеется, не было, но держать руку на пульсе Донни не переставал. Человечество всегда стремилось разгадать загадки вселенной, в которой живет. Люди жаждали познать природу пространства и времени, проводя исследование в космосе и на земле. По телевизору то и дело сообщали о космических экспедициях, как грибы росли теории о природе черных дыр, на весь мир гремели эксперименты с адронным коллайдером, и это был именно тот масштаб, что манил Донателло. Однако, позавчерашняя необходимость спуститься с облаков на землю и в очередной раз починить треклятый тостер толкнула его на порог серьезного кризиса. Он в очередной раз задумался, а только ли в ресурсах дело. Окажись он в гуще всех этих потрясающих исследований, смог бы он додуматься до чего-то такого, что прославило бы его гений на века. Или он померк бы на фоне светил современной науки. Это даже не вопрос веры в себя. Это осознание, что испытать себя, скорее всего, так и не выйдет. Третий глоток остывающего кофе отбавил едва ли не треть от всей кружки. Скука и бессмысленность. Покой, которого так хотелось в семнадцать, в двадцать семь лет был сущим адом. Впрочем, Дон не уверен, что жизнь на пределе спасла бы его. А худшее во всем этом то, что Лео не должен был перенять у него подобное настроение. Леонардо ходит по еще более тонкому льду. Провисающие в воздухе нити страхов, тоски, грусти, сплетаются в липкую паутину, из которой так трудно выбраться. Дон пытался оставаться эмоционально не вовлеченным в свои же проблемы, чтобы в логове дышалось легче. Четвертый глоток. Черной жидкости на дне совсем немного, нет смысла растягивать и превращать последний глоток в мучение, давясь холодной, противной горечью. Дон допивает кофе и ставит чашку на стол. Усиливающаяся головная боль, стала, наконец, достаточно заметной, чтобы понять, отчего же с самого утра настроение такое скверное. Донателло, не дожидаясь пока его лоб или затылок начнет ломить от каждого движения, встал и пошел искать в подвесном шкафчике аптечку. — Закидываешься с утра пораньше? — насмешливый голос из-за спины заставил вздрогнуть, но умник постарался сохранить невозмутимость, сделав вид, будто внезапное появление Леонардо не застало его врасплох. И еще, возможно ему только показалось, но Лео сегодня в относительно неплохом настроении. — Старость, знаешь ли, не радость, — отсалютовал Дон, отправляя на язык розовую пилюлю. И услышал, как фыркнул бесстрашный. — Уже позавтракал? — Да, а ты? — И я. Потренироваться не хочешь? О, ну как не вовремя! — Не очень, но если хорошо попросишь, минут через пять я смогу быть тебе полезен, — и любезный оскал вместо улыбки, может Лео передумает, заметив, что Дон, мягко говоря, желанием не горит. — Что еще за вольности? Считай, это приказ сенсея, через пять минут в додзе, — вздернув подбородок, усмехнулся Леонардо. Все понял, но в упор проигнорировал жалкую попытку отвертеться. — Слушаюсь, сенсей, — ответил Дон, склоняя голову, самую малость, совершенно не всерьёз, для того лишь, чтобы закончить это маленькое препирание на той же полушуточной ноте, что и последняя фраза Лео. Потеть в додзе сегодня и правда не хотелось, но отказывать старшему брату и мастеру он, конечно, не станет. Сейчас он возьмет стакан воды, чтобы запить застрявшую в горле таблетку, и не спеша пойдет следом за Лео.***
— Майки так и не соизволит присоединиться? — Я видел, как он убежал по делам. Донни выставил блок, встречая шестом клинок катаны брата. — А он не сказал, что за дела такие у него посреди белого дня на поверхности? — Нет, — отпрыгнув назад, Дон едва поспел уклониться от удара рукоятью в бок, Лео всегда подлавливал его на своих коварных двойных ударах, но не в этот раз. — Мне это не нравится, — нахмурился Лео. — Так скажи ему, — Донни едва поспевал выставлять защиту, как Лео мог нападать в таком «не тренировочном» темпе и болтать одновременно, оставалось ему не понятно. — Я говорил, но он все равно делает по-своему. Дон, вздохнул бы как можно более тяжко, если б только дыхание его уже не было сбито как у загнанной лошади. Наверное, Лео стоит почаще силой тащить его в додзе, чтобы они могли мило беседовать на равных. Лупить друг друга и обсуждать утренние новости, а потом еще прогноз погоды. — Тебе нужно перестать давать ему компьютер. Замахнувшись для косого удара, Лео дал брату секунду форы, прекрасно понимая, что тот не успеет его отразить. — А мне нужно сделать то же самое с тобой. Это никуда не годится, в защите сплошные дыры. Соберись! — заводился лидер. Приступы ворчания Лео, к которым Донни уже привык, в первые после пропажи Рафа годы, довольно сильно удивляли. Когда Лео никто активно не возражал и не вступал с ним в жаркие споры, и не критиковал без остановки, бесстрашный со своими замечаниями и придирками неожиданно стал казаться настоящим брюзгой. — Совсем забыли о дисциплине. Донни сжал губы, но сейчас Лео на сто процентов прав, и ему не на кого обижаться. Свист клинка над головой, уклонение и сразу же прыжок, позволяющий миновать коварную подсечку. Стремясь реабилитироваться, умник попытался атаковать, воспользовавшись тем, что Лео немного отвлекся, но был остановлен яростной контратакой, после которой и вовсе остался без оружия. — Никуда не годится, — оценил он сам себя, заканчивая бой даже не поклонившись сопернику, как полагается. Воинский этикет последнее, о чем он хотел сейчас думать. — Просто будь внимательнее, — смягчился Лео, увидев, что Донни не на шутку раздосадован, — и тренируйся чуточку усердней. Катаны, отправленные в ножны, приятно звякнули. Судя по всему, тренировка окончена, для Донателло уж точно. Лео, скорее всего, отошлет его заниматься своими делами, чтобы тот перестал конфузиться после неудачного спарринга, а сам продолжит совершенствовать свое мастерство. — Может, хватит на сегодня? — как и предсказывал Дон, лидер даже улыбнулся, чтобы как-то сгладить момент, им же нагнетенный, — передохнем, выпьем чаю. — Пиццу закажем, в автоматы порубимся, — Дон раздраженно дернул плечом, — Лео, я не маленький, не нужно меня жалеть. Он попытался выдавить из себя ответную улыбку, чтобы сказанное не казалось следствием обиды, умнику ведь обидно и не было. Он скорее чувствовал себя виноватым и ему было капельку стыдно за своё отставание. — Ты дерёшься уже на уровне Сплинтера в лучшие годы, но чему удивляться, сначала лучший ученик, теперь превосходный учитель, гордись собой, брат, а я могу лишь обещать стремиться, — говоря это, Дон подобрал свой посох, что был выбит у него из рук последним ударом. — Донни, хватит, — Лео понимал, к чему ведёт младший, и предпочел остановить его, прежде чем услышит что-нибудь, чего ему слышать никак не хотелось, — Я вовсе не думал кого-то жалеть. С чего бы мне? Но раз уж Майки все равно сбежал, я надеялся, ты не откажешь мне в компании. Донателло сощурил внимательные глаза, составить компанию? Что это? Один из тайных сигналов, о которых они никогда не договаривались, но те возникали будто сами собой? По понятным причинам старший брат был довольно мрачным весь этот год, все время убивал тренировками и патрулированием. Только ночью он категорически не хотел оставаться один. Караулил Донни в его комнате или тащил спать к себе. Десятилетняя привычка. Сначала они повсюду таскались вместе, потом поутихло, и стало как обычно, но ночи неизменно только вдвоем. Просто спать с кем-то рядом оказалось очень нужно. И Донни часто казалось, что именно он виноват в этом. Все было словно на автомате. Идеально и точно. Механизм их отношений отлажен так, что можно уже на автопилоте проживать любую ситуацию. Вот, например, эта. Лео всегда входит в положение умника. Устал, не выспался, не до того. Бывает. Ни обид, ни недовольства. Но он бы точно не дал поблажки Рафу, он назвал бы его слабаком, и они бы точно поругались, а еще Раф точно не ушел бы из додзе понурым и смирившимся с собственным поражением. Дон никогда не считал нужным подражать чьему-то поведению, но вот именно в эту секунду, что-то в нем дернулось с едва ощутимой болью, очевидно, еще не умершая надежда увидеть в глазах Лео хотя бы тень того восхищения, с которым он смотрел на темперамента. — Еще раз, Лео! — сжав посох покрепче, Донни встал в стойку. Мягкая улыбка Леонардо от этого, как по волшебству, преобразилась в ухмылку, не лишенную азарта. — Ну, если ты настаиваешь, — изображая галантный поклон, ответил он. Катаны с мелодичным звоном снова явились на свет. Их хозяин не станет спешить с нападением, он подождет. Донни, хорошо изучивший стиль боя брата, тоже не торопится действовать, вместо этого, он осторожно ступает, перемещаясь на шаг правее, Лео повторяет его действие. Шаг. Еще шаг. И еще. — Ты собираешься кружить? Или все-таки решишься? — подначил лидер, зайдя на второй круг. Дон нахмурился, но отвечать не стал, вместо этого он отметил, что, в очередной раз ступая, брат неудачно расположил стопу, и когда вторая оторвется от пола, сместившийся центр тяжести и ненадежная опора, при должной скорости, помогут ему сбить бесстрашного с ног. Он делал шаг, ожидая зеркального действия от Лео и готовясь напасть. Годами оттачиваемое мастерство бо дзюцу позволяло ему, сделав расчет, положиться на автоматику движений своего тела. Лео разглядел атаку, когда шест уже несся ему под коленку, увернуться не поздно, только слабо оттолкнувшись одной ногой, он смог подпрыгнуть не достаточно высоко, и удар настиг его в воздухе. Сгруппировавшись, лидер легко превратил свое падение в кувырок с выходом в стойку на ноги. — Неплохо, Донни, но с ног ты меня не собьешь, — прокомментировал он, однако, вид у него был уже куда более сосредоточенный. Нелюбовь Дона к проигрышам едва ли обладала силой, способной сподвигнуть его на упрямые попытки раз за разом вызывать брата на бой. Быть самым сильным и крутым не жизненная для него необходимость. Но ведь даже так, он зачем-то настоял на этом спарринге. Бросаясь нападать, Дон отводящими ударами отбил защитные удары Лео, используя преимущество длины своего оружия, что давало ему более широкую область или так называемый круг защиты. И все же Лео долго не давал себя достать. Дону удавалось лишь жалить его руки или ноги тычками, но эти удары не могли ни обезоружить, ни лишить равновесия. Они были скорее просто досадными. Впрочем, свою роль выполняли даже такие удары, чем больше удавалось их нанести, тем менее сдержанным в атаке был Лео. И очередной его замах позволил Донни поднырнуть брату под руку и ткнуть концом бо прямо под колено. Зашипев от досады и боли, Лео отпрыгнул вперед, на развороте выставляя клинки готовые принять удар вслед, но Дон ждал. Когда брат снова принял стойку, он сделал выпад, уклоняясь от рассекающего воздух лезвия, развернулся, замер, приглашая к действию, твой, мол, ход. Бесполезно на этой дистанции отвлекать его жонглированием и пытаться достать по ближним целям, Донни терпеливо ждал нужного момента и вот, когда Лео замахнулся правой рукой для косого удара, увернуться от которого труднее, потому что перемещаться нужно с фантастической скоростью, Донни решился на риск. Успевая лишь чуть-чуть отпрыгнуть за спину Лео, он, словно шпагой, пронзил пространство под локтем брата. Шест, пройдя под рукой, просвистел над шеей и вошел под вторую руку. Остановив не только удар, но и все движение тела. Захват. Рычаг. И вот, наконец, то чего ради он старался. Лежащий лицом на татами Лео два раза хлопает Донни по голени, сигнализируя о том, что сдается. А выпавшие из вывернутых рук катаны, блестят отполированными клинками рядом с ними. Донни, довольный тем, что у него получилось обезоружить брата, глубоко и тяжело дышит, пытаясь не улыбаться во всю ширину лица. Рука, что он крепко держит перед собой, вывернув в плечевом суставе, сжата в плотный кулак, пальцы и запястье на ней перетянуты пластырем и бинтами. Но что это? Прямо у него перед глазами под полосками бинтов нащупывалось какое-то странное уплотнение, поддев верхний слой пальцами, Дон еще шире раскрыл глаза от удивления. — Лео? Можно вопрос? — Вот прямо сейчас? Не отпустишь, для начала? — кряхтел Лео, пытаясь вывернуться из-под брата. — Почему у тебя моя повязка? — Донни, наконец, разжал ладони на кисти Лео, — Я все утро ее искал. — Аааа это? — забрав освобожденную руку, Лео прочистил горло, словно подыскивая, что сказать, — Выбросить хотел, совсем износилась, я, кстати, приготовил тебе новую, у меня в комнате осталась. — Так чего сразу не выбросил? — Да забыл как-то, — затолкав повязку обратно за край бинта, отмахнулся Лео, — И знаешь, в последнее время, меня стала подбешивать твоя манера драться. — А по-моему здорово, начинаю понимать плюсы ближнего и контактного боя, ловишь руку противника, и можешь хоть в морду бить. — Ты — бить в морду? Ты где слово морда-то услышал? — с лёгкой усмешкой разминая многострадальную кисть своей руки, Лео умолчал о риске получить в обратную. — Раз в жизни хотел побыть брутальным, — с улыбкой покачал головой Дон, — Запястье болит? Дай разотру. Взяв руку, которую брат скорее всего ушиб при падении, Дон, слегка ощупав ее, стал бережно массировать. — Да не болит вовсе. Но, хорошо, разотри, на всякий случай, — Лео не очень любил моменты, когда ему приходилось принимать чью-то помощь по многим причинам, одна из которых альтруизм и банальное «кому-то нужнее», другая причина была в том, что это не достаточно круто, быть вечно подбитым и нуждающимся в уходе. Однако, Донни дело другое. По себе ведь знал, какого это, когда тебе не дает позаботиться о себе тот, за кого волнуешься. Да и они здесь только вдвоём. — Ты слишком туго стянул, впрочем, сейчас тебе это сыграло на руку, — бубнил Донни, осторожно прощупывая сухожилия и сустав на предмет повреждений, а так же мысленно ругая себя за настырность, с которой он провел последнюю атаку, рискуя запястьем лидера. — Я же не думал, что ты будешь швырять меня, как бешеный, — отшутился Лео, не сводя взгляда с темнеющих щек умника. — Прости, — прошептал тот, прикладываясь губами к ладони брата, такая желанная сегодня победа почему-то уже нисколько не радовала. Уметь радоваться победе по-настоящему, значит не испытывать даже малейших угрызений совести, обрекая на поражение любого, даже собственного брата. Что касается Донни, то он никогда по-настоящему не понимал того азарта, что испытывал Раф, пытаясь превзойти Лео. И от этой его сладкой победы, умника сейчас едва ли не тошнило. — Сам не знаю, что хотел тебе доказать, прости.***
Знакомиться в сети стало для него своеобразным хобби и развлечением. Майки завел себе бессчетное множество фейковых страничек на всевозможных сайтах и регулярно общался там с хорошенькими девушками, вследствие чего, каждую неделю страдал от новой и на это раз настоящей любви, говорил словно шекспировский Ромео, охал и ахал, в общем, развлекался по полной программе. Хотя, нужно признать, каждый раз, когда какая-нибудь из его сетевых подружек не выдерживала безынициативности кавалера и настойчиво назначала свидание, желая перевести потенциальные отношения из виртуальной плоскости в реальную, Майки становился чертовски серьезен. Можно было подумать, что случилась трагедия, такой у него был печальный вид. Иногда он оттягивал неизбежное, придумывая оправдания невозможности их встречи, но, рано или поздно, вынужден был принимать приглашение. И уже на следующий день или даже в тот же самый вечер, очередная рассерженная красавица удаляла его из друзей, написав на последок гневное сообщения длинною в милю, но ни одна из них даже не подозревала, что, на самом деле, в назначенный час, в назначенном месте она вовсе не была одна. Майки не пропускал ни одно такое прощальное свидание, прячась в укрытии, он честно не сводил взгляда с одинокой фигуры, пока той не надоедало ждать, и она срываясь с места, отправлялась к себе домой, писать ему «чтоб он здох, козёл и придурок». Майки на них не сердился. Донни и Лео не одобряли его увлечения, хотя бы потому, что вреда от него было больше, чем пользы. Все начиналось мило и весело, а кончалось… По правде сказать, в случае с Майки все кончалось более-менее нормально, потому что он не столько прикипал к своим подружкам, сколько мучился совестью из-за того, что поступал с ними не честно, он ведь заранее знал, ничего быть не может. А вот какого было всем этим девушкам — вопрос. Вдруг некоторые и вправду могли привязаться? Но даже если и нет, уязвленная гордость это всегда неприятно. Дон говорил, что однажды и его заденет так, что он пожалеет о своей затее. Что ж Донни всегда прав, не так ли? Но общение в интернете стало для младшей черепашки откровением. И он действительно не боялся никаких мрачных последствий, что предрекали братья. Их единственную подругу Эйприл трудно было назвать обычной девчонкой, она как одержимая впутывалась в любые подозрительные события, постоянно что-то вынюхивала, расследовала, и если б она умела ещё и драться, надобность в помощи черепах оказалась бы под сомнением. Обычные люди не такие. Хорошенькие девушки, в большинстве своём, не думают о разоблачении и поимке криминальных элементов, они занимаются вещами попроще и поприятней. Ходят в старшие школы и колледжи, тусуются на вечеринках и дискотеках, летом загорают на пляжах и у бассейнов в ярких купальниках и солнцезащитных очках, шатаются по модным магазинам, ходят болеть за любимые футбольные команды и строят глазки игрокам, возможно присматривают кого-то, с кем можно сходить на свидание. А обычные парни живут и вовсе славно, так как именно они водят этих замечательных девчонок на свидания. И когда Майки в плохом расположении духа сожалел о том, что его жизнь наполнена столькими трудностями и лишениями, он вовсе не имел введу, что он никудышный ниндзя или жалеет о рождении тем, кто он есть, но, как ни крути, понимал, ему бы гораздо больше, чем братьям, подошла другая жизнь, и он словно не на своем месте. Еще в детстве он легко мог представить себя обычным мальчиком с поверхности, мальчишкой, которого родители отдали бы в художественную школу или в драмкружок. Он очень артистичный, и вообще, он талантливый парень, у него бы обязательно получилось прожить свою жизнь ярко и интересно, не прячась от людей. Там у него была бы целая куча друзей и целый мир перед глазами. Здесь же он неделями изнывает от скуки, и вообще не включается в реальность. Витает в своих облаках, зарисовывает или записывает что-то в блокноте, плотно подсел на интернет и пытается создать хотя бы иллюзию той жизни, которую он хотел. Братья не имеют ничего против его творчества, но в остальном одного лишь взгляда теплых карих или холодных голубых глаз достаточно, чтобы понять, насколько убогим им кажется его способ скрасить свое одиночество. Но он не обижается на них. Они совсем другие. И даже не будь их друг у друга, едва ли это вынудило бы хоть одного из них страдать от одиночества. От чего угодно, но только не от этого. Да, они совсем другие. А еще Майки никогда не считался самым прилежным учеником. Не будь он достаточно талантлив, так бы и оставался в хвосте все время. И все же подростком он прекрасно понимал, его привычка не напрягаться без особой нужды — основная причина, по которой он отставал от братьев.Until The Ribbon Breaks — One Way Or Another
Теперь же его нужды, что ни день, то особенные. Вот сейчас, например, солнце еще даже не село, а ему уже приходится перемещаться по городу, не просто незамеченным, а так, чтобы не упустить из виду ту самую, из-за которой никак не сиделось в логове. И по такому случаю волшебным образом вспомнились все уроки учителя, откуда не возьмись, пришли на помощь все полученные ранее навыки, и оказалось, что ни одна тренировка не прошла для него зря. По правде сказать, он даже чуть-чуть собой гордился в каждую из таких вылазок и жалел, что не мог ни перед кем похвастаться. Ведь если Лео узнает, чем он тут занимается, они вместе с Донни доскребутся до него так, что мало не покажется. А она, вся такая распрекрасная и нарядная, цокала высокими каблуками по тротуару, виляя бедрами так, словно под ногами подиум, говорила деловым тоном по мобильнику и лицо при этом имела жутко недовольное. Этакая маленькая сердитая птичка. Наверняка идет развлекаться, куда же еще можно направляться в таком платье, которое, если честно, коротковато для ранней весны. Майки на автомате отмечал, как прохожие провожали её взглядом: молодые парни и мужчины постарше, всем им были интересны стройные ноги, и обтянутая блестящей тканью задница. Вообще-то её версия ответа на вопрос «чем занята?» совсем не соответствовала действительности. Она написала, что собралась немного прогуляться на ночь и тем самым помочь себе лучше уснуть. Но Майки не впадал из-за этого в панику. Это её полное право ходить куда вздумается и никому не сообщать о своих планах. Пусть сейчас ему до ужаса любопытно, чем же она займется на самом деле, обычно он следил за ней, когда выдавалась возможность, вовсе не затем, чтобы шпионить. Он хотел быть уверен, что с ней всё в порядке. Ну, а тот факт, что никакая видимая или скрытая опасность ей не грозила, Майки упорно игнорировал. Они с братьями стольких чужих для себя людей спасали от случайной беды. Так почему же нельзя хотя бы раз обзавестись любимчиком? Мелкая ложь, что она постоянно практиковала в их общении, не отталкивала, потому что он запросто мог найти этому оправдание. Есть как минимум тысяча причин, по которым человек не хочет быть до конца честным в интернете. Он сам яркий пример одной из самых невероятных причин, по которой каждая его страница в сети ложь от начала и до конца. Ложь во всем, кроме того, в чём он раскрывал перед ней душу. А любовь она приходит так внезапно, любовь к месту, к делу, к человеку, словно тебе снежком в затылок залепили, бах и влюбился. Майки не знал, когда это случилось, не мог даже вспомнить момент четкого осознания. Отсюда у него впечатление, будто это всегда так было, с первого дня знакомства посреди на редкость холодной зимы. БиДжей, как звал ее Майки, была, на первый взгляд, ничем не лучше многих. Трудно ведь судить о человеке по фотографии. Все, что он мог сказать о своем первом впечатлении, она, безусловно, была красивой и, вместе с тем, совершенно типичной современной американкой, ориентированной на каноны красоты из инстаграмма. Её длинные, окрашенные в блонд локоны, красная помада, ровный золотистый загар на ладном теле, что довольно скудно прикрывала черлидерская форма, всё это отбирало взгляд и нагло кричало: «Смотри на меня, смотри же!» И Майки с этим не спорил. Следующий вывод, который он сделал, листая фото её профиля, девушка-картинка определенно любила веселье и довольно щедро делилась этой частью своей насыщенной жизни со всем интернетом. Студенческие вечеринки и компании, гулянки по случаю уикэндов и даже поездка в Вегас на каникулах. Яркий вихрь из мгновений беззаботной и отвязной молодости, такой, какой у Майки не было и не будет, окутал собой его голодную до ярких впечатлений голову, ударив по мозгам, как крепкий алкоголь. Он полчаса залипал у нее на странице, прежде чем, не особенно надеясь на удачу, отправил заявку в друзья, а уже через час обнаружил, что блондинка ее одобрила. Как и многие знакомые по интернету, она вела себя довольно дружелюбно и вообще оказалась особой весьма общительной, потому что только такая категория людей устанавливает в свой мобильный все возможные мессенджеры, для того чтобы быть на связи двадцать четыре часа в сутки. Он старался не спугнуть её чрезмерной заинтересованностью, но постепенно писал все чаще и чаще. Она отвечала на его сообщения, но первой не писала никогда, совершенно явно разграничив, кто из них инициатор, а кто просто-напросто не против внимания. При этом Майки не составило труда догадаться, что их общение нравилось ей всё больше. Даже когда переписка растянулась на несколько месяцев, она ни разу не попыталась открыто вызнать о нем больше, чем он готов был рассказать сам. Хотя весь его прошлый опыт сводился к тому, что любопытство подрезало крылья легкости и свободе притворства в самый неподходящий момент. В отличие от многих других девушек, она не подавала вида, что ее настораживает его скрытность. Вероятно, ей было и правда наплевать, а может допросы с пристрастием просто не входили в ее правила. У него на странице не найдешь ни одной личной фотографии. Оно и понятно. Где он живет? Какой колледж окончил? Все эти вопросы обычно очень трудно обойти, но Майки кое-как удавалось, или же он мог просто напросто нагло врать, не чувствуя себя виноватым, в конце концов, его не интересовало ничье положение в обществе, перспективы карьеры и прочие радости жизни, все это для него было бесполезно. Он искал человека, с которым можно говорить, испытывая при этом удовольствие. Он любил легких в общении, интересных и ярких собеседниц, любил, когда его голова кружилась от шуток и флирта, а в этом красивым девушкам не было равных, у них ведь годы тренировок за плечами. И БиДжей оказалась как раз из таких. Ну, а когда волна первого очарования отхлынула, и в их разговоры все чаще стала прокрадываться серьезность, выяснилось, что в этот раз ему действительно повезло найти человека, который отчего-то довольствовался только лишь разговорами по душам. Скорее всего так случилось, потому что мужского внимания у неё имелось в избытке, а вот дружеских доверительных отношений явно не хватало. Тем временем, ей было, что рассказать. И дело тут вовсе не в богатом опыте или незаурядном уме. Самое очаровательное в ней именно то, что она ощущала свою причастность буквально ко всему, о чем у них только заходил разговор. Да, ей до всего было дело. И в глазах Микеланджело это компенсировало любое незнание. Открытость разума, что сам не знал еще, что ищет. Майки, само собой, врал сам себе, считая, что знает ее уже достаточно хорошо, чтобы делать выводы. Он скорее был в том прекрасном состоянии влюбленности, когда желание узнать объект своей любви как можно ближе становилось практически непреодолимым. К тому же он наивно идеализировал человека, будучи не в состоянии даже предположить, что обнаружит роковой изъян. Всё в ней казалось ему прекрасным. БиДжей, тем временем, остановилась на углу пересечения улицы и авеню, где уже через полминуты притормозила машина, за рулем которой Майки с облегчением разглядел тоже девушку, и вместе они лихо умчались в неизвестном направлении, оставив его тоскливо смотреть вслед.***
alt-J — 3WW
Они не делили ролей и не устанавливали рамки, раз и навсегда определяя свое место. Но они тонко чувствовали друг друга в моменты близости, и каждый без слов понимал, что именно нужно сейчас другому. Обычно уступчивый и мягкий характер Дона позволил бы ему с радостью только отдавать себя в руки старшего брата, но Лео никогда не стремился лишь обладать в этой плоскости их отношений. После ночей с гением, он не испытывал неловкости из-за предрассудков, которыми насквозь был пропитан Рафаэль. Тот никогда, даже на секунду, не допускал для себя мысли о том, чтобы быть, как он выражался, «снизу». Кажется, быть снизу для него лично значило быть подчиненным, использованным или даже униженным. В случае же, когда это касалось кого-то другого, все, очевидно, зависело от обстоятельств и о ком вообще шла речь. Проще говоря, все эти кошмарные представления о неприемлемой позиции уживались в нём рядом с прямым примером обратного. Раф ведь в самом деле не считал, что роль, которую он сам же и навязал Лео в их постели, унизительна, и он бы, конечно, ни за что не позволил себе воспользоваться старшим братом. Просто Лео было так проще. Уступить там, где ему не принципиально. Позаботиться о своем равновесии, закрыв глаза на дыры в логике темперамента и не тыкать ему в лицо неприятными выводами, которые напрашивались на ум, если этой самой логике следовать. Донателло был иным. Чтобы не происходило между ними за дверью спальни, Лео никогда не переставал чувствовать себя тем, кем он всегда и являлся. Лидером и старшим братом. Донни никогда не проявлял властности. Просто иногда Лео нужно было побыть в самых надежных на свете руках, в руках, которые убаюкивали его, когда он был болен и слаб, которые дали ему утешение, в руках, которые он целовал украдкой, потому что благодарность не исчерпалась с годами. С этого ведь все и началось. С обоюдной жалости, сочувствия, желания подарить хотя бы часть своего тепла в утешение. Они целуются медленно, никуда не торопясь. Все что они чувствуют по отношению друг к другу это нежность, которой хочется поделиться. Им уже давно не удавалось просто побыть вдвоем. Пару недель точно. Но так даже лучше. Легкий голод это по-своему приятно. Глаза Леонардо закрыты, он полностью сконцентрирован на ощущениях. Губы Донни такие же, как и всегда, ласковые, отвечающие. Лео сейчас чуть более настойчив, об этом свидетельствуют его пальцы, стиснутые на предплечьях умника. Что ж, сегодня, стало быть, инициатива отдана в его руки. Положив ладонь на пластрон брата, Лео собирается слегка надавить, заставляя того опуститься на постель, но Дон, предвосхищая желание брата, сам опускается на панцирь, разорвав тягучий поцелуй. Лео нравится, как одурманено смотрит на него умник, из-под полуприкрытых век. Ему нравится видеть, как он дышит, пока еще не часто, но уже глубоко. Лидер легким касанием оглаживает стопы брата, он не спешит пока занимать свое место меж слегка раздвинутых бедер. Сначала нужно освободить стянутые бинтами лодыжки. Старая неискоренимая привычка. Донни давно уже тренируется от случая к случаю, но каждое утро исправно бинтует запястья, коленную чашку на правой ноге и голеностоп. Эластичный бинт, посеревший от постоянного ношения и частых стирок, виток за витком соскальзывает с натруженных ног, оставляя связки и сухожилия трогательно уязвимыми. Лео хорошо помнит два разрыва и десятки растяжений, поэтому прикладывается губами к выступающей косточке берцовой кости, жалея куда более хрупкие, чем кажется, ноги брата и переходит к освобождению колена. Ослабляет крепежи протекторов и стягивает их один за другим, затем точно так же методично разматывает бинт. Дон мог бы ускорить этот процесс, самостоятельно освободив от защиты руки, но он лежал не шелохнувшись, понимая, что это не просто имитация человеческой прелюдии и раздевания. Это ритуал. И в него ни в коем случае не нужно вмешиваться. Гипнотическая картина, где Лео, освещенный с одной стороны неоновым огнем и мягким светом свечи с дугой, помогает брату избавится от всего, что может помешать сосредоточиться на главном, стоит перед его глазами, даже тогда, когда он прикрывает веки, не выдерживая, задыхаясь от силы чувств, что дарят ему такие мгновения. Чем дольше это продолжается, тем больше распаляет, фактически плавит. Дон может поклясться, что воздух, который он выдыхает через ноздри, обжигает его собственную кожу и даже легкие внутри. А сноровистые руки Лео продолжают свое дело, пока тело умника не остается совершенно обнаженным. Ни единого прикрытого участка. Лео снял даже его новенькую ярко-фиолетовую маску, чтобы обмотать вокруг собственного предплечья, завязав на узел при помощи свободной руки и своих же зубов. Дон никогда не спрашивал для чего это нужно. Но уже предвкушал, как во время ближайшего патрулирования, порыв ветра или резкий поворот головы швырнет концы повязки верно хранящей запах Леонардо ему в лицо, напоминая о приятных минутах. Сам Лео остается в экипировке, только катаны, разумеется, лежат аккуратно сложенные у порога комнаты. Пусть это и будет знаком его сегодняшней несдержанности, Донни не против, они оба знают, что их легкая и удобная экипировка совсем не мешает. Губы вновь встречаются, они переплетают пальцы, но поцелуй уже не такой медленный и глубокий как прежде. Сейчас Лео вкладывал в него всю свою заботу, и сколько бы раз это не происходило раньше, он всегда обещает быть нежным. Донни не боится боли или дискомфорта. Он примет от Лео все. Если Лео по каким-то причинам захочет причинить ему боль, Донни примет ее, и знает, что Лео так же не станет защищаться от его чувств. Неон и свечи. Если закрыть веки, они все равно говорят о себе легким запахом сгорающего воска и едва слышным гулом ламп. Он чувствует руки Лео. Слышит его дыхание. Запрокидывает голову. Ему хорошо. Боги, как же ему хорошо. Это как затянувшееся падение. С тем лишь отличием, что к ощущениям от падения всегда примешивается либо страх неудачного приземления, либо, что в прочем почти одно и то же, лихорадочные мысли о том, как именно очутиться на земле, не сломав себе шею. Здесь же ничему подобному нет места. Только доверие дарит подобную роскошь. Дону не нужно что-либо говорить или подавать знаки как-то иначе. Лео давным-давно изучил его. Пороги чувствительности. Предпочтения и реакции. Готовность и согласие. Проникновение не кажется даже отдаленно неприятным. Брат аккуратен и уверен в своих действиях. Интересно, самому Лео было с ним так же хорошо? Дон всегда так старается, чтобы все было идеально. А Лео весь обращен в зрение слух и осязание, только так он может не потерять голову и не сосредоточиться лишь на себе. Тело умника ведь не инструмент для извлечения удовольствия. Да и удовольствие штука весьма разнообразная. Принадлежать кому-то от макушки до пят — немного приправленное адреналином удовольствие для ценителей. Обладать таким господством — для кого-то, несомненно, тоже удовольствие. Но Лео нашел себя в другом. С Донателло он впервые ощутил то, что осталось с ним потом навсегда. И теперь он не знал чувства лучше и чище, чем посвящение себя другому. Они отдают себя друг другу без остатка, без страха, без торга, без условностей. В этом не было ощущения принадлежности, и стягивающей шею удавки. Не жертва, но спасение. Дон научил его этому, когда каждое прикосновение гения вторило его голосу: «Ты же знаешь, как я люблю тебя». И Лео нуждался в его любви. В его власти уже сейчас, в несколько выверенных в точности и темпе движений, довести и себя и брата до разрядки. Но Лео не станет торопиться, процесс сам по себе давно перестал быть средством. Донни должен насытиться приятными ощущениями, все его тело должно быть обласкано и согрето. И Лео старается. Старается так, словно важнее этого ничего нет. По крайней мере, в данные минуты это правда. Он ждет, когда карие глаза гения потеряют остаток ясности, и каждая часть тела достигнет состояния максимальной напряженности, демонстрируя рельеф выпирающих вен и натянутых сухожилий. Когда плечи, колени, кисти рук и шея станут неотличимы от застывших в мраморе произведений искусства. А осознание, что это достигнуто его стараниями, и есть то самое удовольствие, что открыл для себя Леонардо. Никто в мире не был допущен так же близко, никто в мире не сможет подарить Дону такие же ощущения, он никому не позволит увидеть себя таким же открытым и даже уязвимым, каким видит его Леонардо. И в такие моменты лидер понимает, что сам в большей степени зависим от брата. Лео опускается ниже, укладывается пластроном на пластрон. Опираясь на локти по обе стороны такой умной головы, заключает ее в своеобразные объятия. Да он чувствует, Донни уже готов. Его глаза крепко зажмурены, и пальцы что есть сил сжимают краевые щитки карапакса Леонардо. Лео поочередно дотягивается губами до век умника, касаясь их легкими поцелуями, но Донни, конечно, не отвечает на эту невинную ласку. Ему и не нужно, финал уже близок. Только плотно сжатые губы разомкнулись, позволяя дышать полнее. Он жадно хватал воздух все чаще и чаще, пока, наконец, не напрягся всем телом, становясь как натянутый лук, еще немного и лопнут жилы. А затем его будто пронзает какой-то невидимой глазу силой. Ощущения, что испытывает гений, яркие острые, в чем-то даже мучительные, зубы стиснуты до боли, пальцы тоже, он чувствует свое сердце и шум в ушах, чувствует, как его ломает и выворачивает так умело доставленное братом наслаждение. А Лео видит этот оскал брата, слышит почти полностью подавленный долгий и низкий стон, чувствует, как его тело, обратившись на секунду в камень, будто тает теперь в руках, наполняется слабостью и жаром, пульсирует разогнавшаяся по жилам кровь. И старший срывается следом. Он судорожно впивается пальцами в простынь, чтобы в те несколько секунд собственного беспамятства не сжать голову умника слишком сильно и не причинить ему боль. И больше он ни о чем не заботится, полностью растворяясь в ощущениях этого прекрасного момента. Перед плотно закрытыми глазами клубится белизна, подсвеченная всполохами жёлтого и голубого, это далекие вспышки молний, порожденные тусклым светом за пределами его головы. Грохот крови, раскаты грома, стремительный взлет, мгновения невесомости, падение. Чистота цвета рассеивается, сквозь нее проступают краски и формы мира. Лео хватает первый вдох, и кислород сшибает в голову. Он обнаруживает себя все так же лежащим сверху на гении, их лбы соприкасаются, а глаза умника смотрят на него хоть и несколько туманно, но тепло и ласково. Лео катастрофически не хватает воздуха, он должен отдышаться, но, от вида этих глаз, грудь словно сковало железными цепями. Нежность, болезненная и выраженная в таких вот приступах одышки, это она сдавливала его грудь, схлопывала легкие, жглась внутри недостатком кислорода. Донателло беззащитный, ослабевший, теплый и родной, а способа выразить все, что чувствует сейчас лидер, видимо, просто не было. В схожей ситуации с Рафом, Лео удавалось отбрасывать слово брат в сторону. Конечно, их родства это не отменяло. Оно просто не чувствовалось так отчетливо, когда ему не было места между двумя желающими друг друга без остатка парнями. К Рафу его подтолкнула страсть. И между ними было куда меньше «братскости» в том ее понимании, что вкладывал в данное слово сам Леонардо. Донни, даже сейчас в его руках, любимый младший брат, всегда только то, что он есть. И ничего тут не попишешь. Если бы Лео не довелось это сравнить, он бы никогда не понял насколько проще принять чувства к Рафу, чем объяснять себе, почему в исключительно родственные отношения с Доном влез секс. Но даже эта интимная близость уже не способна была выразить полноту его любви к брату. Именно к брату. И Лео уже давно смирился с тем, каким ужасным это его делало. Донни родной младший брат. Не в первую очередь и не во вторую. А только лишь. Единственно. В какие же слова можно вместить подобные чувства? «Позволь мне любить тебя так, как я умею». К счастью, ответом всегда было: «Я принимаю это».