Остывший чай

Sans espoir, j'espère. Без надежды, надеюсь.

Это был самый конец августа 1832 года. Тот самый короткий период, когда природа прощалась с теплом и безмятежными летними деньками, так приятно согревавшими душу. Последние дни перед осенью всегда давались особо тяжко молодому и подающему большие надежды писателю Гоголю Николаю Васильевичу. Непонятная предосенняя хандра сковывала его изнутри, отчего делался он совсем ленивым, унылым и куда более нервным. Точно таким, как и погода за окном. В отличие от солнечной Москвы, которую так трепетно любил Гоголь, небо Петербурга почти всегда было охвачено беспощадными тучами и Николаю Васильевичу порой даже приходилась по душе такая мрачная атмосфера. Огромный и единственный плюс крылся в том, что спасала она от мыслей ненужных и навязчивых, барабанящий по крыше звук ненавистного дождя успокаивал тревожное сердце. Подобное явление устраивало, но только отчасти. – Солнца, видимо, уже не ждать... – пробормотал вслух Гоголь, снова что-то чиркая в своем блокноте для рукописей, и искренне, совсем по-детски, надеясь на бабье лето. В окно стучался беспрерывный проливной дождь, в небе беспросветным покрывалом затянулись мрачные тучи, тем самым вгоняя нашего писателя в тоскливое состояние. Острое осознание глубочайшего уныния, подобно злой чёрной кошке, противно терзало душу своими тонкими коготками, впиваясь в неё так, что хотелось рыдать навзрыд. И дело вовсе не в погоде, посланной Богом, Создателем нашим. Просто было больно. И боль эта отнюдь не физическая, а душевная, со всеми её грустными и туманными отголосками там, глубоко внутри. Чего нашему Николаю Васильевичу ещё не хватает для счастья обыкновенного, человеческого? Ведь, казалось бы, всё необходимое для счастья у него имеется: любимое дело, хорошее окружение, популярность. Наверное, у каждого из вас на уме вертится этот вопрос. Но, знаете ли, слава и деньги не совсем те факторы, способные сделать человека по-настоящему счастливым. Порой достаточно быть бедным и иметь то, о чём так самозабвенно мечтаешь. И Гоголь мечтал. Всей душой своей, со всею страстию, как мог только он. День и ночь, не переставая, изводил себя всякими думами об одном человеке, за какой-то год окончательно и бесповоротно занявшего все его мысли... Долго и безрезультатно Гоголь пытался понять себя и свои чувства, дать им хоть какое-то нормальное объяснение, но, в конечном итоге, пришёл к выводу, что безнадежно влюблен. И не в абы кого, а в Александра Сергеевича Пушкина. Великого гения русской литературы! Человека, до которого, по личному мнению Николая, ему далеко во всех смыслах. Пушкин – тот самый, в ком Гоголь видит не просто наставника своего, а смысл всей жизни. Тот, кто отнял душевный покой с момента их первой встречи год тому назад, и перевернувший весь внутренний мир Николая Васильевича. Будучи человеком замкнутым и скрытным, Гоголь признался самому себе честно и откровенно, что никогда ещё не испытывал подобных чувств ни к кому другому. Не было больше подобных Александру Сергеевичу, с кем бы он вёл себя так же непринуждённо и был счастлив. Каждая минута, проведённая с Пушкиным, была томительно сладка. Боже правый, да он любил его со всей душой, страстно и, в то же время, трепетно, считая его настоящим идеалом! Любил настолько, что при всякой мысли о нём, сердце переполнялось неистовой сладостию, смешанной с горькою болью и резким, точно обжигающая пощёчина, осознанием того, что чувства его не имеют ни малейшего шанса оказаться взаимными. Ведь Пушкин – человек женатый и сердечно любящий свою жену, Наталью. Николай пытался топить в себе любовь к Александру, но мысли его снова и снова возвращались к образу любимого, чьё имя так тепло и свято текло по жилам. "Ох, Пушкин мой, Пушкин! Знали бы Вы о любви моей глупой к Вам, тотчас бы посмеялись надо мною. Ей-богу, обсмеяли бы!" – подобная мысль частенько проскальзывала в бедной голове Николая Васильевича, и, не в силах бороться с душевными терзаниями, всякий раз он закрывал раскрасневшееся лицо руками и горько рыдал. А между тем, на краю письменного стола покоился конверт с имеющейся на нем чернильной надписью: "Любезнейшему Николаю Васильевичу от А. П.". Гоголь знал содержимое письма, как свои пять пальцев. Выучил наизусть, можно сказать, эти несколько строк: "Дорогой мой Николай Васильевич. Пишу Вам это письмо, ибо спешу сообщить о том, что подхватил простуду. Второй день лежу пластом в кровати, попиваю чай с малиновым вареньем, а Наталья уехала по срочным делам в Москву. Некому за мной присмотреть, сил нет никаких, и строчки эти даются мне с большим трудом. Жду Вас сегодня на чай в пять часов вечера. А.П.". Гоголя уже раздирало от предвкушения вперемешку с чувством вины перед Александром. Ведь он не появлялся у поэта уже целых два дня! Всё это время он пытался разобраться в своих чувствах к Пушкину, разложить все мысли по полочкам, но кроме ещё большего понимания того, что он любит его, ничего из этого не вышло. За то время, что он думал об Александре, дождь понемногу перестал лить. Настенные часы, показывающие четыре часа вечера, и пришедшая в норму погода, словно всячески намекали на то, что нужно собираться. Николай Васильевич медленно встал из-за стола и подошёл к небольшому шкафу, в котором хранились все его вещи – было их совсем немного. Долго перебирал он эти несколько сюртуков, жилеток, шароваров и, в итоге, остановился на тёмно-синем сюртуке из бархатной ткани и чёрным низом. Зная за собой такие оплошности, как неряшливость и безвкусица, Николаю Васильевичу не хотелось выглядеть дурно сегодняшним вечером, поэтому он выбрал самое лучшее из всего, что имелось в личном гардеробе... Уложив свои длинные волосы надлежащим образом, он ещё долго всматривался в собственное отражение в зеркале: зелено-карие глаза, длинный худощавый нос, который не очень любил сам его обладатель, русые волосы, круглое лицо и полные губы персикового оттенка. Несмотря на весьма маленький рост, сутулость и угловатость фигуры, молодой писатель был не плохо сложен. Природная худоба его вовсе не портила, а напротив – придавала большего изящества и женственности, которая угадывалась не с первого раза. Хоть Николай Васильевич и бывал у Пушкина в гостях каждый божий день, именно сегодня он чувствовал непонятное волнение, отчего ладони его потели, а плечи мелко дрожали. Но, взяв себя в руки, он всё же вышел из квартиры, сел в кибитку и направился на набережную реки Мойки, 12. В место, с которым связано множество приятных воспоминаний...