Остывший чай

Уже оказавшись возле дома Пушкина, Николай Васильевич успел сто раз пожалеть о том, что вообще приехал сюда; что не сел обратно в кибитку и не уехал прочь; что не написал любую отговорку в ответном письме и тому подобное. При желании можно было бы придумать миллион причин, но желания такового не было точно так, как и смысла убегать сейчас. Он здесь, стоит около заветной двери, и через несколько мгновений увидит Его... Собрав всю имееющуюся волю в кулак, Гоголь вошел внутрь. Двери дома Пушкина всегда оставались открытыми, так как гости к великому писателю приходили чуть ли не каждый день. Привыкший к тому, как шумно и приветливо его встречают здесь, сейчас Николай Васильевич сильно удивился, не увидев ни единой души. Пустота эта нагоняла непонятное чувство страха вперемешку с диким смущением. "Надо же", – думал он между тем, – "даже гувернантка не вышла меня встречать!". Недолго бродив по длинному холлу, и зная наверняка о местонахождении хозяина дома, Гоголь оказался у дверей его спальни, с золотыми узорами. Внутреннее его состояние можно было сравнить с песчаной бурей в жаркой пустыни, но Николай старался глушить в себе лезущие наружу эмоции, хоть и было тяжело справиться с такой задачей такому неврозному человеку, как он. И ворот чёрной рубашки, что он надел, как назло, оказался слишком тугим. А может и не оказался, просто Гоголю сейчас катастрофически не хватало воздуха в лёгких от переполняющего его чувства волнения. А когда двери спальни медленно отворились, он застыл на месте. На белоснежных простынях лежал мужчина, свернувшись в клубочек. Внутри писателя вдруг всё болезненно сжалось при виде больного Пушкина, одетого в одну лишь белую сорочку. Нижняя губа задрожала, руки сжались в кулаки до побеления на них костяшек. Более всего сейчас хотелось подойти к кровати, сесть на самый краешек и заключить в объятия спящего Александра. Крепко-крепко. Уткнуться в эти каштановые кудри, немного жёсткие, но всегда пахнущие морской волною, и задержаться так на вечность. Ласкать это прекрасное лицо, целовать эти уста и растворяться в родных объятиях. От одной только мысли о возможной близости с любимым Пушкиным – его наставником, главным мотиватором идей, примером для подражания, идеалом – внутри Гоголя всё затрепетало, а щеки вспыхнули ярким пламенем. "Нельзя думать о таком! Господи, что же я себе позволяю?!" – заговорил внутренний голос, а вместе с ним и самообладание приходило в нормальное состояние. За своими размышлениями, Николай и вовсе не заметил, как писатель проснулся и сейчас пара сонных, но любопытных глаз глядела на него. – Вы сегодня особенно хорошо выглядите, – прервал тишину осипший голос Александра, всё ещё смотрящего на Гоголя, и, как показалось последнему, с неким интересом. А, может, просто показалось? Можно было бы счесть это за плод фантазии Николая, но Александр и правда словно изучал его, удобнее устроившись на боку. От взгляда такого становилось не по себе, будто бы кожа через слой одежды сгорала дотла, а потом снова приходила в былое состояние. – С чувством юмора у Вас всё порядке, а я думал иначе. Раньше не замечал за Вами таланта так остро шутить, – на одном дыхании выдал Гоголь, но тут же осёкся, стукнув себя по лбу. – Вот же балбес, бред несу полнейший! Вы ведь больны, как себя чувствуете? – Увидев Вас, любезный мой, мне стало значительно лучше, – Александр постарался засмеяться, но злосчастный кашель проснулся не вовремя и вышло как-то коряво. – Вот вечно Вы так! – Николай тут же оказался рядом с Пушкиным, в успокаивающем жесте похлопывая по спине. – Нельзя доводить себя до такого состояния. Здоровья ведь не воротить. Александр Сергеевич искренне, от всей души, захохотал после слов Николая Васильевича, ведь знал, что последний сам не лучше в плане здоровья – вечно ходит простуженный, вечно мучают его болячки всякие. Вот и засмеялся он от того, что это действительно смешно. Гоголь смотрел в полном недоумении, словно увидел чёрта какого-нибудь. – Я своё отжил, а вот Вы здоровье берегите, ведь молодой совсем, – перестав смеяться, проговорил Пушкин, с осторожностью вглядываясь в каждую чёрточку лица Гоголя, который тут же попытался сказать что-то в знак протеста на то, что молвил Александр, но тот перебил его весьма спокойным и почтительным тоном: – Идёмте уже пить чай?