Коська

      — Любое дело надо доводить до конца. В нашей жизни все, так или иначе, связано, и любое начинание — это как ряд звеньев одной цепи. Этих цепей может быть очень много, и если бросать показавшиеся ненужными, рано или поздно они обязательно переплетутся и запутаются, — Лекс помешивал кочергой горящие поленья, звонко потрескивающие в тишине погрузившегося в зимнюю ночь отцовского дома. — Завершенность требуется во всем, а потребность закруглять цепочки своих действий показывает целостность натуры, давая ещё и установку на готовность к следующим начинаниям.       Они сидели, тесно прижавшись, на небольшом диванчике, стоящем в непосредственной близости к камину. Гуляющее в крови шампанское не давало уснуть, но не мешало уютно, по-домашнему наслаждаться тихой беседой и близостью друг к другу, прислушиваясь к болтовне огня и шорохам засыпающего дома. Васильев-старший, бодро встретивший бой курантов, лихо справившийся с запуском новогодних петард и фейерверков и гонявший по двору наравне с разыгравшимся Коськой, к двум часам ночи посетовал на возраст и, пожелав спокойной ночи сыну и «внучеку», удалился на второй этаж в спальню. Идея провести новогоднюю ночь в семейном кругу принадлежала Коське, и сейчас, нежась в руках Лекса, слушая неторопливую мелодию его голоса, он был доволен, что настоял на своем, отвергнув мысль встретить первое января, как в прошлый раз, в ночном клубе.       Вот уже два года они были вместе, и он наслаждался каждым днем, что бы ни происходило. Скучать рядом с Лексом было просто некогда, а погружение в учебу не давало скучать, когда его рядом не было. Коська научился понимать настроение Лекса. Васильев привык держать эмоции при себе, а мимику так вообще каменной. Но глаза, глаза были «говорящие», так, во всяком случае, казалось Коське, и он старался их «услышать». Если после рабочего дня эти глаза смотрели сквозь него, он тихо исчезал в своей комнате, если гневно искрили, не остыв от рабочих конфликтов, Коська сам, молча, снимал с Лекса туфли и костюм и отправлял прямиком в душ. Он, полный обожания и благодарности, был готов на всё, чтобы угодить Лексу. День за днём, месяц за месяцем, впитывая в себя все нюансы, все реакции на собственные действия. Чуть ли не физически чувствуя, когда мужчина устал и его надо накормить и уложить спать, а когда можно прям в прихожей накинуться и нагло испортить дорогущую сорочку своими слюнями, прикусывая через неё желанное тело, забираясь шустрыми пальцами под пояс брюк, где их совсем не ждали, и чувствуя заинтересованный отклик пока ещё мягкой мужской плоти.       Лекса забавляли эти игры в заботливую женушку, ждущую мужа с работы. И он с улыбкой потакал ластящемуся парню, уже сам стараясь пораньше вернуться домой, зная, что его ждут, что в каком бы настроении он не вернулся, всё будет так, как ему надо. Горячий ужин, горячий мальчик или прохладный душ, чашка кофе и уютная тишина совместной работы в кабинете. Можно после тяжелого дня, проведенного в разъездах, откинуться на стуле и почувствовать заботливые руки, разминающие напряженные плечи, а потом схватить ладошку и потянуть вниз, туда, где тоже все уже напряжено и жаждет разрядки. Горящие обожанием глаза, как возможность почувствовать себя божеством, послушание на грани раболепия, въедающееся в мозг сладким ядом всевластия, делали подневольным его самого, не давая ни малейшего шанса не то что посмотреть на кого-то другого, кинув взгляд на симпатичную мордашку или попку, а даже просто вспомнить о том, что можно ТАК на кого-то смотреть. Лекс наслаждался этим состоянием, не желая анализировать сложившиеся отношения, подспудно понимая, что при всей Коськиной покорности он стал зависим от него не намного меньше. Коська настолько гармонично влился в его быт, в его жизнь, в его планы, что претила сама мысль, что может быть иначе, что можно жить без него. Зомбик стал его талисманом, его амулетом, его оберегом. Еще никогда Лекс не чувствовал себя таким целостностным и всемогущим. И пользовался этим со стопроцентной выкладкой.       Вложения в фабрику полностью себя оправдали, объект был сдан вовремя и уже начал полноценно функционировать. О прибыли пока речи не шло, но Лекс ликовал — очередное детище взращено и отправлено в самостоятельный полет. Остальные новые дочерние предприятия также работали как часы. Можно двигаться дальше. Планка стремлений не должна стоять на месте, поднимаясь выше и выше. Каждый его шаг — это лишь очередная ступень вверх. Ему давно стало тесно в освоенных российских реалиях. Благосклонность и одобрительные заигрывания представителей совета директоров зарубежной корпорации основательно подогревали амбиции решительно настроенного Васильева. И лед тронулся. Вовсю начали разрабатывать презентацию для показа в Штатах. Хлопот значительно прибавилось, и со всей четкостью вырисовывалась будущая неизбежная командировка. И вот, в тиши новогодней ночи, обняв разомлевшего Коську за плечи и крепко прижав к себе, Лекс наконец-то решился завести разговор о скором отъезде.       — У меня может быть сколько угодно замов, но лучше меня самого никто не убедит, что все в порядке.       Коська согласно кивнул и ласково потерся затылком о плечо Лекса, с удовольствием чувствуя, как сильнее сжимается кольцо рук вокруг него. Он был слишком рад за Лекса, чтобы показать, как встревожили сердце слова о скором расставании.

***

      Первая командировка, СМС о приземлении в Джэксонвилл и странное, необоснованное ощущение потери. Коське одиноко и непривычно понимать, что Лекс не вернется вечером и ждать его бессмысленно. Уже на третий день он бестолково слонялся по квартире, не в силах сосредоточиться на уроках. С легкой тоской сознавая, что за пару лет совместной жизни разучился жить без Лекса. Перестал быть «сам по себе, своим собственным мальчиком»*, растворившись в своих чувствах к Лексу. Наткнувшись взглядом на висящий в ванной халат, вжался лицом в синий материал, вдыхая родной запах, затерявшийся в мягких складках. И, поддавшись порыву, скинул с себя футболку и домашние штаны, стянул халат с вешалки и надел, чувствуя скольжение ткани по своему обнаженному телу. Когда Лекс связался с ним по скайпу, чтобы пожелать спокойных снов, Коська уселся перед камерой, подложив под себя ногу, в одном лишь халате. Тот был велик ему и периодически сползал с плеча. Коська, заметив заинтересованный взгляд, провоцирующе провел по груди рукой и еще ниже опустил ворот, поводя обнаженным плечом. Лекс, демонстративно зарычав, облизнулся и со смехом спросил разрумянившегося любовника:       — Как же там без меня справляется мой любимый мальчик? Смотри у меня, Кось, чтоб никаких любвеобильных однокурсников рядом с тобой не завелось!       — Какие еще однокурсники? — Коська искренне удивился. — Я за всё время ни одного даже в лицо не запомнил. О чём ты?       Лекс подмигнул в ответ и одобрительно качнул головой.       — Ну-ну, я жду продолжения представления.       И Коська продолжил импровизированный стриптиз, с удовольствием следя за жадным взглядом, ласкающим его с экрана ноутбука. И почувствовал, как сладко закружилась голова, когда прощаясь, — от разницы во времени никуда не деться, — на своё: «Люблю тебя. До завтра» неожиданно услышал:       — И я тебя, Кось. Не скучай.       Лекс завершил связь, а Коська, захлопнув крышку ноутбука, раскинулся на кровати и в томной неге запустил руку под полу халата, поглаживая разбуженную собственными фантазиями плоть. В мыслях чарующей мелодией звучали последние слова Лекса, отгоняя любые сомнения и тревоги. Любит… Какие могут быть однокурсники, разве кто-то еще существует вокруг, когда есть Лекс. Для него существует только Лекс. Навсегда Лекс.

***

      Москва встретила Васильева оттепелью и противным моросящим дождиком. Возвращался он позже, чем планировал, и, едва поздоровавшись со своим водителем, плюхнулся на заднее сиденье к сидящему там Коське. При взгляде на светящееся лицо не выдержал, накинулся на него прям в машине, схватив — грубо, жадно, прижался к губам, кусая, зализывая и чувствуя ответный трепет. А Коська успокоенно отогнал от себя не дающие покоя в последние дни тревожно звенящие в сердце колокольчики. И хотя не позволил ничего лишнего при водителе, счастливо уткнулся мордочкой Лексу в ворот черного влажного плаща. А дома, стоило захлопнуть входную дверь, как они набросились друг на друга и, скинув одежду, прямо в коридоре завалились в кресло перед зеркалом. И Коська, выгибаясь, потираясь о горячее тело, краем глаза увидел в отражении себя, развратно распластанного на широком подлокотнике кресла, и нависающую над ним загорелую обнаженную фигуру Лекса. И от этого вида окончательно теряя голову, стонал, подставляясь под резкие движения изголодавшегося любовника. Лекс с ним, они снова единое целое. Всё хорошо. И чуть позже, уже в постели, медленно и чувственно, тоже было всё хорошо.       — Пожалуй, мне понравится уезжать в командировки, если ты меня каждый раз будешь ТАК встречать, — Лекс стряхнул пепел и погладил прижавшуюся к его плечу макушку. — И если уже за неделю ты так раскалился, то что будет при расставании на месяц?       Коська, сначала смущенно прятавший улыбку в сигаретном дыме, услышав эти слова, встрепенулся:       — Как месяц? Какой месяц?       — Да, Кось, месяц. Может, меньше, а может, и не один. Поездка была успешной, но это далеко не всё. Мне нужно будет периодически ездить туда, чтобы контролировать процесс, так что поездки будут всё чаще. Ну что ты, малыш? Не пугайся, сначала я буду один мотаться, а летом, когда у тебя каникулы начнутся, вместе поедем. Ты видел когда-нибудь океан?       Коська грустно хмыкнул:       — Я и море-то никогда не видел.       — Вот и посмотришь как раз. Отдохнешь от учебы, попрактикуешься в английском.       Колокольчики снова напомнили о себе, но сонный, удовлетворенный Коська отогнал их. Ровно до следующего отъезда в Джэксонвилл.

***

      Урок о законченности любого дела Коське явно пошел впрок. К концу второго учебного года у него не было ни единого «хвоста». Лекс, выделивший время на посещение декана для разговора об успеваемости своего протеже, был доволен. Нахваливающий Коську пожилой преподаватель, прощаясь, улыбнулся:       — Трофимов Костя — один из лучших студентов на своем факультете. И даже лучше, чем десять лет назад учился Васильев Алёша.       «Алеша» не обиделся, ему было слишком приятно слышать, что его мальчик более чем оправдал ожидания. Мог ли он когда-то предполагать, что сине-клетчатый зомбик, с трудом шуршащий метлой после нескольких попыток покончить с жизнью, станет его личным солнцем, его билетом в такое невнятное определение «личного счастья». После такого эпитет «лучший студент» воспринимался им как неотъемлемая часть Коськи, его очередная проявившаяся ярко сверкающая грань.

* * *

      Что-то менялось в отношении Лекса. Коська уговаривал, что ему кажется, что это волнение — лишь плод его разыгравшегося воображения, но слишком остро он ощущал любые изменения в любимом. Поездки становились все более продолжительными, а пребывание дома все короче. Наступившие каникулы не внесли ясность. Две недели в Италии, проведенные с Лексом, были как сказка, но Коська всё ждал, когда же Лекс предупредит его о грядущей совместной поездке в Америку, а Лекс молчал. И в сердце тревожные колокольчики зазвенели всё громче. А Лекс ходил хмурый, стал дерганый и раздражался по любому поводу. Он не срывался на Коське, ни словом не обидел, но Коська стал замечать его тяжелый взгляд на себе. Он чувствовал, что что-то происходит, но Лекс уходил от ответов, заминая разговоры. Коська терзался от самых разных предположений, на какие только хватало воображения, сходя с ума от звона проклятых колокольчиков. Привычные прогулки после рабочего дня давно уже остались в прошлом, даже походы в магазин были сведены до обязанностей Лекса после работы. Вечера они проводили, играя в шахматы или обсуждая какие-нибудь профессиональные нюансы, обучая Коську практической стороне того, чему его учили в институте. Все чаще Лекс засиживался в кабинете, работая допоздна, и Коська, не выдерживая, срывался на улицу один. Бродил в одиночестве по дворам и Петровскому парку, с тоской провожая закаты по-осеннему прохладного солнца.       Собираясь в очередной раз в аэропорт, дождавшись, когда за ним приедет водитель, Лекс сухо, будто о чем-то неважном, таком незначительном, как покупка новой скатерти или чайника, бросил опешившему Коське:       — Провожать не надо, я лечу не один. Давай простимся здесь.       — Как не один? П-простимся? — настороженно, еще надеясь на злую иронию игры слов, вскинулся Коська.       Уже не колокольчики, а колокола били тревожным звоном, вливаясь в пульсацию крови, отдаваясь тяжелой болезненной вибрацией       — Да. В этот раз я уезжаю надолго, возможно, очень надолго. Возникли проблемы, требующие моего постоянного присутствия. И… Кось, я хочу проститься…       — Нет! Что за бред, Лекс? Я буду ждать тебя!       — Кось…       — Нет-нет-нет! Поезжай и обязательно отзвонись, как приземлишься, а потом мы созвонимся по скайпу и обо всем поговорим!       — Константин! Не будет больше звонков. Никаких, ни по телефону, ни по скайпу. Я прощаюсь с тобой, Кось, поговорим, когда вернусь. На столе визитка человека, к которому можешь обратиться, если возникнут проблемы, и банковская карточка на твое имя. Если не будешь шиковать, хватит надолго, — Лекс, пресекая попытки возражать, притянул к себе, на несколько мгновений прижался к Коськиным губам и, отодрав вцепившиеся в одежду пальцы, попросил: — Я, кажется, забыл на кухне мобильник на подзарядке. Принеси, котенок.       Коська, как в тумане, послушно отправился на кухню, на столе действительно лежал Васильевский смартфон. Отключив зарядку от электросети он, схватив его, вернулся обратно. Но в прихожей было пусто. Лекс ушел. Дрожащими, непослушными руками Коська открыл дверь и метнулся наружу. Лифт был внизу. Не желая тратить время, рванул бегом вниз по лестнице. Теряя в прыжках через ступени домашние тапочки, он босой выскочил из подъезда, кинувшись вперед по мокрому асфальту, чтобы под едкое пиликанье домофона увидеть выезжающий со двора на дорогу джип. А с потревоженных осенним ветром лип сыпались золотые сердца, падая под промокшие в луже Коськины ноги. Он, ничего не замечая, ступал по умирающим осенним сердцам, возвращаясь в темное нутро подъезда.       Смартфон оказался без сим-карты, но снова и снова пытающегося дозвониться Коську равнодушно оповещали о том, что абонент недоступен. В скайп Лекс не выходил. Коська так и уснул в обнимку с телефонами и включенным ноутом. Проснулся он со стучащим тревожным набатом сердцем. Комната погрузилась в вечерний сумрак, рядом, прогоняя отголоски какого-то кошмара, настойчиво звонил мобильный. Коська жадно схватил аппарат и разочарованно застонал: на дисплее высветился номер Сани.       — Алло…       — Кось, привет, у меня смена закончилась, я к тебе сейчас приду.       — Что-то случилось, Сань?       — А что, к тебе в гости можно только если что-то случится?       — Сань?       — Мне Лекс сегодня утром звонил. У нас с ним уговор был, он мне тебя возвращает, если… Ну, предупреждает меня, если что…       Почему-то Коське подумалось, что будет много осколков, брызгами рассыпающихся вокруг, подобно его сердцу сейчас. Но телефон громко стукнулся о стену и скромно упал на ковер, потеряв от удара аккумулятор и жалобно уставившись в потолок разбитым экраном на треснувшем корпусе.

* * *

      Сквозь болезненную вспышку сновидения, как всегда серого и вязкого, настойчиво пробивалась трель дверного звонка. Коська, мысленно чертыхнувшись на неизвестного посетителя, сполз с кровати. Кошмары стали почти неотъемлемой частью ночной жизни, поэтому Коська старался ложиться позже, до слипающихся глаз засиживаясь за конспектами. Накинув халат, он резко открыл дверь, не потрудившись посмотреть в глазок. За дверью, вместо бабушки-соседки, стоял представительный мужчина средних лет. Дорогой костюм, властная складка меж бровей, торопливый взгляд на брендовые часы. «Ошибся дверью», — Коська собрался закрыть дверь, но мужчина заговорил:       — Трофимов Константин Викторович?       — Да. С кем имею…       — Суров Андрей Иванович, — мужчина протянул руку для рукопожатия. — Я в некотором роде выступаю в роли поверенного Васильева Алексея Дмитриевича. Поскольку он вынужден надолго остаться в США, мне поручено провести несколько важных для вас дел. Этим он дает вам в дальнейшем полную независимость и самостоятельность.       Суров решительно направился в кабинет и устроился в кресле подле рабочего стола. Коська, невольно копируя официоз, уселся на стул Лекса и сложил перед собой руки в замок.       — Почему он сам мне это не скажет? Достаточно просто позвонить. Дайте мне его номер, я сам позвоню…       — Исключено. Вам совершенно ни к чему звонить или встречаться с Алексеем Дмитриевичем. Все необходимое он передал через меня. Он оставляет за вами право распоряжаться всем имуществом…       — Чем распоряжаться? — Коська скептически уставился на собеседника.       — Здесь все документы. Ознакомьтесь, и я отвечу на все ваши вопросы, — Суров разложил бумаги на столе.       — Купля-продажа квартиры?       — Совершенно верно. Вы официально покупаете её, остались лишь формальности оформления. С этим задержек не будет, не беспокойтесь.       — Но… У меня нет таких денег!       — И не надо, считайте это подарком Алексея Дмитриевича.       — Тогда почему продажа, почему не дарение?       — Константин, — вы позволите так к вам обращаться?       Суров вынул из папки почтовый конверт, тонкий, белый, самый обыкновенный, с изображением какой-то птички из Красной книги, и одной рукой подвинул его к Коське.       — Константин, ни о каком дарении речи не может идти. Вас ничего не должно связывать с Васильевым. Понимаете? Ни-че-го. Не спрашивайте почему — это не в моей компетенции. Кстати, о деньгах, — Суров настойчиво ткнулся конвертом в Коськин нервно сжатый «замок», — здесь ключ и код от домашнего сейфа, вы должны знать его местонахождение, это теперь ваша собственность. Так же вам не надо беспокоиться об оплате обучения, я собственнолично перевел на счет университета сумму, необходимую для оплаты оставшихся учебных полугодий. Оплата квартиры так же будет сниматься с моего счета…       Всё, что дальше говорил Суров, Коська уже слушал вполуха. В голове раз за разом настойчивым механизмом крутилось: «Вас ничего не должно связывать с Васильевым. Ни-че-го», и четкая догадка: «Откупился… Откупился… Откупился…»

***

      Коська набирал в строке поисковика нужный текст, ковыряясь в поисках материала для курсовой работы, когда взгляд ненарочно выхватил строку из новостей, скромно теснящуюся в самом низу страницы.       Скончался от сердечной недостаточности глава концерна «Василиск».       Он даже не понял, почему вдруг вокруг все потемнело. Сквозь нарастающий шум в ушах гулко стучала в висках кровь. Он зажмурил глаза, крепко-крепко, будто от этого зависела его жизнь, с трудом заставил себя открыть и посмотреть — «новость» никуда не делась. ____________________________________ * «Я сам по себе мальчик. Свой собственный."© Э. Успенский. «Дядя Фёдор, пёс и кот»