* * *
Длинная стрелка ритмично дёргается по кругу, преодолевая цифры. Глухое тиканье умиротворённо расползается по кабинету, растворяется в статично сложенных на столе бумагах, вьющихся внутри столба света пылинках. Линия тени скатывается с одинокой спинки кресла по сидушке, ступенчато полосует боковины ящиков стола и жадно захватывает в себя остатки замершей комнаты. Тик-так. Тик-так. Секундная стрелка сдёргивается с двенадцати, и минутная вяло клонится к очередному делению. Одиннадцать десять. Кабинет Хокаге в смирении молчит и тикает, не показывая жизни и движения, что царит за глухими окнами резиденции. Стучит и воет поезд, загорается зелёный на пешеходном переходе, клацают чемоданами офисные работники и щелкают зеркальцами девушки. Новая Коноха оживает ещё до первых лучей и затихает только во втором часу ночи. «Станция Хаширама» — объявляют внутри вагона, и часть толпы вываливается на перрон. Сакура звучно чертыхается, горбясь и прыгая на одной ноге позади спин гражданских. Она ненавидит потную давку по утрам, проклятые туфли и похмелье. Особенно она ненавидит это, когда опаздывает. Особенно ненавидит, когда это происходит с ней. Голова гудит, как и уходящий позади поезд. Куноичи бегло кидает взгляд на наручные часы — одиннадцать часов двенадцать минут. Пока ещё она успевает, но время стремительно улетучивается. Это смешно — опаздывать ко времени опоздания вечно непунктуального начальника. Сакура за два с небольшим года умудрилась это сделать только два раза: в первый рабочий день, когда шла на каблуках как черепаха с непривычки, и в день рождения Хатаке — он, казалось, не собирался появляться на работе, а она провозилась с отчётами всю ночь. Но оба раза она встречалась с ним ещё в коридоре. И оба раза эта встреча была не самой неприятной из всех возможных. — Да почему я обязана носить эти ходули?! — сквозь зубы шипит Харуно, семеня быстрым шагом к резиденции, и на всякий случай смотрит на окна кабинета. Но нет, там ещё темно. Короткая лестница кажется целой горной дорогой на пути к храму. — Утречка! — врываясь в двери, на выдохе отвешивает Сакура, и девушка поднимает голову из-за стойки ресепшена. — Господин Шестой ещё не приходил?.. — Доброе утро, Госпожа Харуно, — вежливым кивком отвечает та. — Нет, его ещё не было. А вы чего так поздно?.. — Отлично! — игнорируя последний вопрос, радостно хлопает ладонями по столешнице Сакура и ухмыляется — нет уж, через этот ад она снова не пройдёт! Она до сих пор приходит раньше! Облегчённый вздох срывается с губ, и девушка оправляет одежду парой коротких движений, переводя дух. Скользящей походкой отправляется вдаль по коридору, стуча каблуками и сияя победным взглядом. У титула личной помощницы Каге есть свои преимущества — её называют Госпожой, вежливо кланяются и всегда относятся с должным почётом. Таким шлейфом респектабельности не каждый шиноби может похвастаться даже после двух войн, а она с первого дня для всех работников резиденции — личный герой. Сначала она не понимает такого отношения, ведь в обычном общении она никак не показывает своего положения, но после нескольких недель работы всё встаёт на свои места. И глубокий поклон в ответ на её лёгкий кивок, и блеск чужих глаз, в которых плещется восхищение вместе с искренними соболезнованиями. — Доброе утро, доброе утро, — рефлекторно качая головой на сторонние приветствия, Сакура степенно шагает по коридору. — Доброе утро, Эбису-сан. Доброе утро, Камара-чан. Доброе утро, Шикамару! Доброе утро, Кака… Каблук замирает в воздухе, не завершая шаг, и у куноичи сужаются зрачки. Пот холодом прошибает спину. Сзади слышится, как в ожидании хрустят шеей. Несколько быстрых шагов назад и глубокий поклон. Сакура ярко ощущает, как взвивается болью поясница от вчерашнего удара подлокотником, но может позволить себе только поджать губы и зажмуриться, отсчитывая секунды до позволенной прямой спины. Это почти догэза, не будь Сакура чуть горделивой и своевольной. Однако сейчас колени легко потряхивает от натянутого струной нерва, зажатого неудобной позой. — Доброе утро, Господин Шестой, — вполголоса проговаривает она, и сжимает свои пальцы. Суставы белеют, и ногти наливаются алым. Усталый вздох. — Выпрямись. Она распрямляется так же резко, как и кланяется — будто неваляшка совершает колебание в другую сторону, и резко замирает. Остаётся только прямой взгляд, как у дурных нарисованных глаз игрушки, и сложенные на ногах руки, как ленивое почтение этикету. Глаза Какаши выражают безмерную усталость и раздражённость. Как у волка, которого не больно тяпнули в лодыжку, но он всё равно ощетинился, несмотря на то, что перед ним щенок. Но Сакура лучше кого-либо знает: грызть ногу хозяина — та ещё затея. Особенно, если твой хозяин заноза в заднице и промышляет на досуге всеми видами моральных пыток, которые только возможно упихнуть в лживо-вежливые фразы. А Хатаке мастер своего дела. Не удивительно, как от одного его внимательного взгляда начинают потеть руки, и язык прилипает к нёбу — Хокаге разбирает по кусочкам и собирает заново, а все свои выводы насмешливо оголяет в учтивые предложения. Случайный прохожий мог бы подумать, что перед ним стоит идеал заботливого начальника, но Харуно точно знает — это самый худший монстр, которого только можно выдумать. Естественно, в рабочем процессе — даже Акацки относились друг к другу более человечно, нежели давно знакомый ей Какаши. Шестой ленно наклоняет голову в бок, оглядывая девушку сверху вниз, и Сакура инстинктивно повторяет его движение. Но зеркало из неё точно такое же, как и в парке аттракционов — кривое и глупое. — Неплохо отсыпаться перед работой после бурной ночи, — он щурится, но куноичи видит, как в его серых глазах отражается насмешка, и сама невольно сглатывает. — Такое ощущение, что ты ночевала на улице, а не дома. Сакура терпеливо выдерживает пронзительный взгляд, успевая одёрнуть себя от ненужных проявлений эмоций: дёрнувшейся верхней губы, сведённых на переносице бровей, холодеющего ответного взгляда. Но, судя по едва дрогнувшим ресницам мужчины и сдавленному смешку, вместо этого она успевает отразить всю вышеперечисленную гамму чувств в одну секунду. — Видимо, я прав, — завершает он, и девушка не сдерживает негодования. — Вовсе нет! — вспыхивает она, и Хатаке с ещё большим интересом рассматривает её лицо, будто действительно готов выслушать. — Я ночевала дома, а опоздала из-за того, что будильник не прозвонил. С чего вы вообще это взя… Какаши ведёт челюсть в бок, и тень под скулой описывает все угловатые черты. Воздух посвистывает между его зубов, и Сакуру будто обливают ведром холодной воды — оправдания хуже правды. Она звучно смыкает губы, подавляя внутренний протест, и смело уставляется ему в глаза. Больше не с вызовом, как она хотела бы, а с немым ужасом кролика, который заметил хищника. — Меня не интересует твой будильник. — Куноичи едва сдерживает обиду, но не отводит взгляда. — Меня больше волнует твой отчёт по результатам тренировок АНБУ в Юки но Куни. Он ведь уже лежит у меня на столе?.. Сакура открывает рот, чтобы ответить, но сразу же закрывает обратно — Какаши презрительно шикает, и даже плотная маска не скрывает дрогнувшего на его лице мускула. — Глаза опусти, — одёргивает он, и она рефлекторно наклоняет голову, упираясь взглядом в свои туфли. — Дерзишь мне, оправдываешься, ещё и отчёт не сделан? Интересный у тебя подход к работе, Харуно. Произойди это с ней лет десять назад, она бы уже давно начала спорить, объясняться и вполне вероятно обижаться на учителя. Она и сейчас иногда сбивается с обычной программы начальник-подчинённый, привыкшая состоять более в дружеских, чем зависимых отношениях с наставниками, но теперь её прямой и уверенный взгляд расценивается как личное оскорбление. Два года назад для Сакуры формальный неглубокий поклон и неприкрытое разглядывание собеседника — норма поведения, принятая в рядах шиноби. Но когда она вместе с Шестым попадает на приём к самому Даймё Огня… Она никогда не забудет бессонные ночи в одной комнате с бывшим учителем — его неприятные шлепки по спине, регулирующие глубину наклона, заламывание пальцев, чтобы правильно складывала их на коленях, и долгий тёмный взгляд, когда она возмущённо поднимала на него голову. «Глаза опусти» — эта фраза сопровождает её с того самого дня, и привычка опускать голову перед вышестоящими людьми вырабатывается как у гейши. Но рядом с Какаши она обязательно забывает все его уроки — настолько странно после образа учителя-разгильдяя кланяться Хокаге. — Ладно, — неожиданно прерывает своё отчитывание он, и Сакура исподлобья поднимает взгляд, — теперь уже не мне требовать с тебя отчёты. Радуйся, Харуно, ты переведена в местную администрацию на время, пока оснащается новый Госпиталь. — Правда?! — подскакивает она, хватаясь за рукав Шестого, и тот от удивления пятится. — Вы сейчас не шутите?.. Я правда переведена? Какаши теряется на пару секунд, а Сакуре больше и не нужно — она знает, что он не стал бы с ней так шутить, поэтому расплывается в счастливой и широкой улыбке. — Спасибо, Господин Шестой! — она легко встряхивает его руку, пока он ошарашенно моргает. — Большое вам спасибо! Я побежала, скоро принесу отчёт! И девушка окрылённо убегает дальше по коридору, забывая про своё неподобающее поведение и опоздание. Каблуки звонко и радостно клацают вслед её бегу, а все новые встреченные сотрудники резиденции едва успевают прижать к груди документы и кружки с кофе, пока их в воодушевлении обнимает личная помощница Каге. Последний день как помощница, а потом… — Наконец-то! — в обеденный перерыв гремит Сакура, и Ино, сидящая напротив, давится чаем. — Наконец-то я не буду сидеть до часу ночи, разгребать бумажки и жаться в поезде по утрам! Ты можешь себе представить?.. Он меня перевёл! — Да-да… — не особо ценя навалившееся на подругу счастье, флегматично поддакивает Яманака и промакивает салфеткой лужу на столе. — Ты ведь так хотела вернуться обратно в Госпиталь, но Тсунаде, как с цепи сорвалась. Неужели он её уговорил? — Вот ещё! — всплёскивает руками куноичи, но не меняется в настроении и с блаженством падает на спинку стула, утягивая за собой десерт. — Тсунаде-шишо вряд ли бы одобрила мой перевод, они-то с Занозой друг друга стоят. Меня перевели пока что не в больницу, а в местное управление. — Управление?.. — Ино озадаченно поднимает глаза. — Ну тогда чему ты радуешься?.. Ты ведь пока всё равно не вернулась, а будешь заниматься тем же самым… — Ты не понимаешь, — перебивает Харуно и вальяжно отправляет ложечку с мороженым в рот, разглядывая за окном кафе начинающие пробиваться на ветвях сакуры розовые почки. — Администрация Конохи — это мой шанс перейти на должность главного врача нового Госпиталя! Пока ещё открытие не назначено, а за это время я успею получить все нужные рекомендации для нового места, заняться обустройством и проявить себя как лучший ирьёнин! Думаешь, эти два года я штаны просиживала и только и делала, как по поручениям Занозы бегала?.. Ино скептично поднимает бровь, изучая совершенно не измученное интеллектом лицо Сакуры. — Честно говоря, я так и думаю. Сакура прикусывает ложку и искоса зыркает на подругу. — Вот и нет, — зажёвывая половину звуков, гордо изрекает она. — Между прочим, это даже лучше, чем если бы все эти годы я пахала в старом Госпитале. У меня не было бы ни навыков управления, ни знания отчётности — мне пришлось бы попотеть, чтобы наверстать это в короткие сроки и не разрушить больницу! А теперь… Девушка ухмыляется и придвигается обратно к столу, заставляя Ино с осторожностью следить за резкой переменой. — Теперь я Лучший Ирьёнин среди великих стран, — Сакура довольно поднимает указательный палец, — опытный джонин, служивший на посту помощника самого Хокаге, — отгибает средний, — а ещё я лично оказывала поддержку другим странам и заручалась поставкой трав с разных уголков света. Она отгибает безымянный, и Яманака закатывает глаза, не в силах смотреть на сияющее гордыней и важностью лицо. — Толстолобая, да ты у нас лучшая из лучших, что ли?.. — ехидно протягивает она, но подруга не обращает на поддёвку внимания. — Как это к тебе в мужья очереди не стоит, раз ты такая крутая?.. — Просто я скромная. — Заметно, — хмыкает Ино, но потом, будто улавливая нужный момент, хитро прищуривается. — А знаешь, как повысить свои шансы на пост главврача?.. Сакура удивлённо округляет глаза. — И как же?.. Подруга воровато оглядывается и манит пальцем ближе. Куноичи поддаётся провокации и осторожно придвигается, подставляя ухо. — Тебе нужно… — шепчет Ино, закрываясь от остального зала ладошкой, — выйти замуж за Хокаге! — Чего-о-о?! Люди на соседних столиках оглядываются на звон, когда со столика соскальзывает часть посуды и ножки с треском проходятся по полу. Сакуру припечатывает к стенке от подобного заявления, а Яманака, полностью довольная произведённым эффектом, спокойно пожимает плечами. — Почему нет? — наигранно удивляется она, пока Харуно смущённо отвешивает короткие поклоны взволнованным официантам и посетителям. — Ты лучшая из лучших, и Хокаге лучший из лучших. Это неплохой скачок вверх по карьерной лестнице, и пути для тебя тогда точно все будут открыты. — Сама-то понимаешь то, о чём говоришь? — шёпотом шипит Сакура, бегло поднимая посуду на стол. — Он Заноза в заднице! Да и я к нему ничего не испытываю, кроме боли, скорби и вынужденного признания. Тем более, я не собираюсь ни на чьём горбу выезжать — я смогу сделать всё сама! Это ты только и думаешь, как впихнуть Тен-Тен проклятого Неджи, не переводи эту аналогию ещё и на меня!.. — Впихнуть? Я-то? — давится воздухом Ино, но Харуно слишком хорошо знает эту неугомонную — предложи ей стать накодо, она бы достигла небывалых вершин. Ино демонстративно обижается, фыркая, но не собирается отклоняться от темы. — Это ты сейчас такая решительная, толстолобая. Да и вообще, после расставания с Саске ты абсолютно переменилась в вопросе личной жизни, словно и не бегала за ним несколько лет! — Бегала, да. И что? — Сакура с вызовом поднимает брови и вскидывает аккуратный подбородок. — Но я привыкла не стоять на месте, а выносить из всего уроки. Если объяснять понятнее, то всё, что ни делается, то к лучшему. Не пробегай я столько времени за ним, и не расстались бы мы — кто знает, на дне каких бы кратеров обнаружили моё тело? Я считаю, что у меня такая судьба — набивать шишки о собственный опыт. И мой опыт показал, что кроме себя мне рассчитывать не на кого. Я, конечно, безмерно ценю тебя, Тсунаде-шишо и других, но главной опорой у меня должна быть только я. Ино вздыхает. — Да кто уж у тебя это право забирает, дура… — Яманака откидывается на спинку стула и с усталостью смотрит на непоколебимую уверенность на лице подруги. — Если говорить серьёзно, то в замужестве нет ничего плохого. А ты это так воспринимаешь, будто я сую тебе красную тряпку, а у тебя уже рога отросли! Дело ведь не в том, чтобы полностью отдавать ответственность кому-то другому, а наоборот — помогать её разделять. Я после расставания со своим первым парнем точно так же рвалась в бой и считала, что мне никто не нужен. А потом появился Сай и… — И ты стала домашней клушей, — поджимая губы, Сакура с наигранным сожалением округляет глаза. — Но это мой выбор, — и секунды не теряясь, отвечает Ино. — Мне наоборот хочется поблагодарить Сая за то, что, несмотря на все трудности и невзгоды, он дал мне выбор. Я сама выбирала, что для меня лучше и где комфортнее. И знаешь, что самое ценное, о чём ты даже не говоришь?.. — Харуно во внимании наклоняет голову. — Поддержка. Он не даёт мне погрязнуть в гуще жуткой ответственности, своих сожалениях, в своей вине за прошлые ошибки. Мы-то, конечно, люди самостоятельные, но сами редко можем здраво воспринимать самих себя. Твой муж — это твоё плечо, на которое ты можешь положиться при любых трудностях, это тот человек, который всегда встанет на твою сторону и никто не будет ограничивать в принятии собственных решений. Хороший брак — это не оковы, а лестница к свободе и счастью. — Не для всех, — упёрто рубит Сакура. — Это, может, тебе так повезло с ним, хотя мне сложно представить Сая хорошим партнёром… — У всех свои вкусы. — Это так, — беспрепятственно соглашается она. — Но пойми, далеко не всем попадаются такие верные и прекрасные: чаще всего, каждый преследует свои эгоистические цели. И нельзя скрывать, что мы тоже их преследуем. Просто… Я для себя поняла, что любовь меня связывает. Я не могу принимать взвешенные решения в своей судьбе, пока рядом со мной стоит кто-то ещё. Мне приходится опираться на обстоятельства, чужие цели и вкусы. Разве можно долго прожить, постоянно подстраиваясь? — Толстолобая, мы живём в этом дурацком мире, — насмешливо вставляет Ино, — нам приходится постоянно подстраиваться. И в чём разница между работой и домом? В одном месте твою голову насилует целый коллектив, в другом — парочка домашних и тёплых людей. — А если нет отношений, то тебя насилуют только в одном месте, — резонно отвечает Сакура. — Проблема в том, что ты интуитивно хочешь, чтобы тебя ещё кто-то насиловал, поэтому вечно торчишь на работе, — колкостью на колкость отвечает Яманака и вздыхает. — Этот разговор может продолжаться вечно. Я тебе просто говорю о другом пути, вот и всё. Не воспринимай всё в штыки. — Хорошо, теперь я о нём знаю и никогда не воспользуюсь, — наигранно мило улыбается Харуно. — В любом случае, скоро кончается перерыв, и моё насилие в вербальной форме продолжится. Давай уже доедай, а то ты со своими разговорами и к вечеру не закончишь. А мне ещё отчёт перепроверить надо… — Ой-ой, Госпожа Трудоголичка!.. — взмахивает руками Ино, и Сакура тепло улыбается. — Подумайте только, её отрывают от работы! Сама же бежала ко мне, чтобы на обед вытащить, а теперь ещё и поторапливает! — Не бухти, — пододвигает та к ней тарелку с по-детски озабоченным лицом, и Яманака нарочито медленно ковыряется палочками в еде. — Я хотела поделиться с тобой первой, мы же подруги, вот и позвала тебя. А ты меня подставляешь, и так сегодня Заноза с утра взъелся, ещё из-за тебя перед ним оправдываться… — Кстати, всегда хотела спросить, — неожиданно резво отправляет в рот фрикадельку Ино и засовывает её за щеку, чтобы не мешало говорить. — А почему Какаши-сенсей вдруг стал такой Занозой?.. Я думала, у тебя с ним нормальные отношения. — Ну… — Сакура шкрябает ногтем по щеке. — Это как сказать. Ещё со времён ученичества я никогда не могла понять, как он ко мне относится. Складывалось ощущение, что ему совсем плевать, да и сейчас, наверное, тоже. Он не любит афишировать свои чувства к кому-либо, поэтому остаётся только догадываться. Но, судя по его отношению, он просто меня ненавидит и готов сожрать, как ты эту фрикадельку — медленно, плавно разжёвывая и наслаждаясь вкусом… Да ты жуй-жуй, чего остановилась! — Скажешь тоже, — неохотно проглатывая потерявшую вкус пищу, морщится Ино. — Не знаю, может быть, оно и так, но ведь он первый, кто взял тебя на работу, а ведь слухи гуляли разные… Это было довольно смело. — Да… — Сакура опускает взгляд к своим рукам и легко улыбается. — Это было смело. И я благодарна ему. Это была неделя дождей. Самое начало осени, когда природа ещё зеленеет и пестрит летними красками, а посвежевший воздух полнится в небе, напоминая о предстоящих холодах. Улицы залиты стеклянными лужами, многоцветие прогресса мрачно замирает бездушными титанами под самым куполом туч. Сакура ссорится с родителями. Громко, ужасно и невероятно мерзко. Она успевает провести в деревне всего пару суток, но за эти долгие часы душащего отчаяния у старших Харуно накапливается достаточное количество неприятных вопросов. А у Сакуры не накапливается — она внутри пустая, как железная банка, стоящая на обочине и медленно набирающая в себя дождевую воду. Такую же холодную, гадкую и грязную, как и упрёки самых близких. Она долго и в сердцах кричит что-то в ответ, пытается объясниться, но по итогу может только обреченно хлопнуть входной дверью — и под дождь, там, где ей и место. Приглашение на ковёр к Хокаге совершенно не удивительно, она принимает его так же, как и вынужденный разговор с Тсунаде-шишо, поэтому не ожидает получить что-то большее, чем очередной скандал. Поэтому и стоит посреди кабинета Шестого невзрачной тенью, готовая принять любое его слово и ругань — уже без разницы, что он скажет, она успевает услышать за прошедшую пару дней о себе достаточно. Но Шестой ничего не говорит. Долго смотрит на её опущенную голову и грязный плащ. А потом неожиданно предлагает место личного помощника. Без предисловий и долгих речей, без расспросов о случившемся и насмешки. — С этого момента ты больше не называешь меня Какаши-сенсей, — говорит он, глядя на сцепленный перед собой мостик из пальцев. — Называешь меня только Господином Шестым. Работаешь с десяти до десяти, но часто придётся оставаться до ночи. Работа непростая и трудоёмкая, поэтому перед тем, как вступить в должность, я дам тебе неделю, чтобы освоить азы. — Да, Какаши-сен… — она запинается. — Да, Господин Шестой. — Я не терплю фамильярностей в рабочем процессе, не стану повторять несколько раз и сам искать ошибки. Если будешь отлынивать или сбегать, я без разговоров уволю. Сакура мнётся, но чутко слушает. Тогда это кажется каким-то чудом, которое пробилось сквозь завесу ливня. — Но… — куноичи смаргивает, когда Какаши задумчиво замолкает, переводя взгляд куда-то в сторону. — Я очень давно с тобой знаком и уверен в том, что ты справишься. Я возлагаю на тебя большие надежды. Не подведи меня. — Да, Господин Шестой! Она переламывается пополам, и это первый раз, когда она инстинктивно и порывисто делает это движение. Складывает как мальчишка ладони по швам, смотрит на свои мокрые ботинки и пол, не решаясь взглянуть в лицо бывшего учителя. Он делает ей большое одолжение. Настолько огромное, что она не знает, как благодарить. А Какаши вздыхает. Тяжело, привычно и немного грустно. Так же вздыхает Сакура сейчас, провожая на пороге резиденции Ино и вяло маша рукой ей вслед. Она тепло улыбается, глядя, с каким оживлением подруга идёт домой, и немного завидует. Ино выросла так же, как и она, но в отличие от Харуно она полностью счастлива. А ей всё кажется, что не хватает всего одного шага для счастья: по карьерной лестнице, в отношениях с родителями, в салон красоты. Будто до сих пор немного отстаёт от уверенной в себе соперницы, скрывая свои ошибки и промахи под маской решительной и самодостаточной. Но их дороги совершенно разные: Яманака с природным чувством эстетики копошится в земле внутри горшков с цветами и живо обсуждает новые выведенные экземпляры. А Сакура роется в бумажках и в каком-то смысле счастлива, что может повлиять на будущее своей деревни. Такой стремительно несущейся вперёд, как и она сама. Когда она получит должность главврача нового Госпиталя, вероятно, она так же будет счастлива. Сойдутся две любимые стези: медицина и горы бумаг. Сакура знает, что придётся тяжело, но совершенно не планирует сворачивать с намеченного пути — может, это её дом, где будет спокойно и уютно. А пока остаётся только одно: — И что это такое? Папка падает прямо поверх её рук, и куноичи рефлекторно отдёргивает ладони от клавиатуры. На затылке чувствуется прожигающий взгляд, и ей не нужно считать до трёх, чтобы вычислить его обладателя. Нужно только плавно встать, поддерживая ровную и изящную осанку, сделать небольшой поворот в сторону говорящего и покладисто склонить голову. — Я же говорил сделать больше конкретики: отсылки на реальные факты из отчётов за месяцы, провести анализ результатов по каждому сезону, подобрать характеристики для новых кандидатов, — глаза Какаши темнеют от гнева, превращаясь в безразлично чёрную радужку, но голос остаётся неизменно ровным, и от этого становится ещё более жутко. — Харуно, я не люблю повторяться. Почему, несмотря на это, ты делаешь по-своему? — Я подумала, — Сакура кидает беглые взгляды на его лицо, стараясь предсказать дальнейшую реакцию, и Какаши в ожидании расправляет плечи, — что этих сведений будет достаточно, в свете прошлого более подробного отчёта. Он сипло втягивает воздух и раздражённо отводит глаза, ведя челюстью в сторону. И это напряжённое выражение является точным свидетельством одной из последних стадий его гнева. Куноичи второпях думает, каковы у этого диалога могут быть последствия и что станется с её долгожданным переводом. И решает сделать ход конём. Поднимает голову и ласково, с нажимом любящей матери, забирает дрогнувшую ладонь мужчины в свои руки. — Какаши-сан, только между нами. — Хатаке встречается с её открытым и наигранно искренним взглядом. — Цифры не всегда нужны, важнее результат. А я уверена в результате. Да и к тому же вам лучше прекратить нервничать по всяким мелочам. Такими темпами и морщины скоро появятся, а вы не молодеете! И я это говорю вовсе не из-за того, что ухожу из вашего подчинения — я вас как о старом друге беспокоюсь, а остальные ведь могут и не заметить. Тонкие женские пальцы осторожно сжимают руку. — Берегите себя, на всех нервами не запасёшься. Шестой несколько секунд испытывающе смотрит ей в глаза, пока Сакура миловидно улыбается. — Снова наглеешь. — Её улыбка кривится, и она опускает взгляд: слишком интимно она держит его за руку такое продолжительное время. Пальцы невольно разжимаются, и Какаши встряхивает ладонью в воздухе, стараясь избавиться от невидимой грязи. — Завтра переделаешь, — привычно командует он, отворачиваясь, и Сакура на мгновение вздёргивает верхнюю губу от раздражения. — Исполняй. Харуно привыкает за два года к грубому и отстранённому поведению наставника. Но отвыкнуть от регулярного желания собрать чакру в кулак и разнести, как минимум, свой стол до сих пор не может. Остаётся тщетно махаться с воздухом, когда широкая спина Шестого скрывается за дверьми кабинета. И делает она эти озлобленные пасы кулаками ровно до тех пор, пока случайно не заденет люстру и с испугом не остановит её нервные колебания. Быть взрослой интересно, однако чаще всего — невыносимо. Особенно в мирное время. — Приходите ещё! Сзади долетает бренчание музыки ветра и глухой голос продавца. Сакура останавливается в растянутых прямоугольниках света витрины и уныло поднимает к лицу сиротливый пакетик. Под натянутым полиэтиленом проступают угловатые очертания коробки со сладостями, которые обернулись ей больше, чем в четыре тысячи йен. Сверху шуршит небольшой кулёк с моти, которые она намеревается празднично отведать по дороге до дома родителей. — Всё ради тебя, мама, — вздыхает она и с немым криком во взгляде поднимает голову к чернильному небу. — Ками, как до такого дошло?.. Я трачусь на взятки своей же собственной матери!.. Но небо молчит. А Сакура и не ожидает от него хоть какого-то ответа. Стопы немеют и покалывают, привыкая к плоской и невероятно приятной подошве обычных сандалий. Туфли, подвязанные за ручку сумки, ритмично покачиваются в темп ленивым шагам. Да, совершенно не о такой мирной жизни мечтала когда-то Харуно. Не о такой. Миссии всегда были выматывающими и тяжёлыми, но к такой судьбе каждого шиноби готовят с детства. А к тому, что делать, когда профессия шиноби оказывается не такой необходимой, почему-то не рассказывают в Академии. Наверное, слишком странно прозвучали бы фразы: «Когда наступит мирное время, вы можете…» Для шиноби не существует мирного времени: он всегда, как пружина, готов ринуться в бой на защиту страны, но к счастью или сожалению, это время давно миновало. Прошло уже восемь лет с окончания войны, но, глядя на умиротворенную улицу поздним вечером, совершенно не скажешь, что хоть кто-то ещё помнит о страшном времени кровопролития. Союз пяти великих стран дал свободную дорогу гражданским, и они захватили мир целиком и полностью: цветными вывесками, тоннами рекламы, нескончаемой бюрократией и повышенной важностью этикета. Сакуре проще говорить и бить в лоб, нежели раскланиваться с бывшим учителем и привыкать к тяготам отношений с обществом. А последнее значительно обостряется, поскольку в военном положении нет градации: хотелось бы, мечтаю, а можно лучше — есть только сделано и нет. И теперь за каждое неосторожное слово приходится расплачиваться кучей ненужных оправданий, действий и жестов. — Раньше было проще, ты так не считаешь? — устало выговаривает она розовому кролику из моти, прежде чем отправить его в рот. — Да что ты вообще понимаешь… Фонарные круги света попеременно принимают в себя хрупкую фигуру, одиноко шагающую по аллее. Мерно покачивается пакет на изгибах пальцев, постукивают каблуки о железную ручку сумки, шёлковые пряди волос вздрагивают на плечах, меняя оттенки от насыщенно-розового до светло-лилового. Неожиданно под ногами что-то звучно сминается. Сакура опускает взгляд на носок сандалии, прикусывая остатки округлого моти губами. Железная банка из-под холодного зелёного чая. Смятая, пережёванная и разорванная. В голове мутными картинками проскальзывает размашистый бросок в чёрную вышину неба и отчаянное «Да пошли вы!..» Затем щёки, жгущиеся от слёз и щиплющиеся от разводов туши, удар по пояснице и сорвавшаяся с ноги туфля, брякнувшая по каменной кладке так же чётко, как постукивания метро за окном спальни. — И как я дошла до дома? — ковыряя сандалией банку, задумчиво и неразборчиво говорит она. — Совсем не помню… Вот напилась же до чёртиков. Шальная мысль появляется всего на мгновение, и девушка округляет глаза. Поднимает руку с мешком поближе к лицу и расправляет ладонь, перечёркнутую полиэтиленовой полосой. С внутренней стороны пальцев тянется тонкая и едва видимая полоса пореза. Сакура с измученным вздохом запрокидывает голову. — Да, серьёзно… И зачем я так напилась?.. Алкоголизм — самый худший вариант для принятия мира. Иногда — весьма удачный, но в общем своём отвратительный и жалкий. Точно такой же, как и отец, сидящий на энгаве и пьяным взором встречающий дочь. — Са-а-акура! — его порозовевшие щёки растягиваются миллионом морщин и ямочек, и куноичи с тоской оглядывает захмелевшего Кизаши. — Как давно я тебя не видел! Пришла наконец, красота наша! Какая же ты красивая, прямо, как мама… — Пап, — девушка угрюмо подходит ближе и непроизвольно хмурится. — Ты снова пил?.. — Я?.. — старик тычет себе в грудь узловатыми пальцами. — Не-е-ет, что ты, доча. Ну пойди сюда, пойди, обними старика. Я тебя так давно не видел!.. Младшая Харуно тупится и скованно склоняется. Запах перегара ощутимо даёт в нос, и она морщится, пока мужчина впивается пальцами ей в застёжку лифчика. Его объятья жаркие и искренние, а её вежливые похлопывания по спине — измученные и жалостливые. Шаги глухо стучат по ссохшемуся дереву. Дверь всё так же, как и три года назад, скрипит, оповещая все этажи старого дома о прибытии постороннего. В гостиной бесперебойно вещает телевизор. Свет зажжён, а из кухни приятно веет ужином, который наверняка уже мёрзнет в холодильнике — есть некому. — Я дома, — разуваясь на пороге, вполголоса оповещает Сакура, но в ответ только очередной галдёж передачи. И девушке становится как-то гадко от вязкого молчания. Проходит внутрь, шурша пакетом. Мебуки уныло сидит на диване и подпирает ладонью щёку, статично следя за мельтешением цветов на экране. Женщина стареет за несколько лет так сильно, что Сакура перестаёт узнавать в ней бодрую и энергичную мать: глаза тускнеют, светлые волосы пробивает ледяная седина, кожа обвисает на месте подбородка. Ей только пятьдесят пять, но издалека Мебуки можно принять за самую настоящую старуху — с пустыми глазами и поджатыми бледными губами. — Привет, мам, — тихо здоровается девушка, застывая на месте. Ей так странно и печально напоминать ей, что она в этой комнате. — Я к вам зайти решила. И старшая Харуно медленно переводит взгляд на звук и подскакивает. — Сакура! — Дочка выдавливает из себя улыбку. — Ками, как напугала! Ты чего так внезапно? Хоть бы предупредила и поздоровалась на пороге, а то как призрак подкрадываешься! — Мам, ты не слышишь, — с тоской в голосе отвечает она, но и сама толком не знает, что имеет в виду. Мебуки всплескивает руками. — Я тут… — пакет взмывает в воздухе, покачиваясь от резкого движения. — Сладостей тебе купила. Подумала, что тебе понравится. Помнишь, как мы ели их на Новый Год?.. Губы женщины трогает нежная улыбка — она за секунду молодеет, будто и не старела все эти годы. — Конечно помню. Их разговор не клеится совсем, хоть куноичи и пробует начать несколько незначительных фраз. Прошло так много и одновременно так мало времени, а темы для разговора исчерпались ещё на входе. После ссоры два года назад они слишком отдаляются друг от друга: первую пару месяцев Сакура работает, не покладая рук, и лишь изредка плачет, вспоминая последние слова матери. Потом она, конечно, приходит в родной дом, и они улыбаются друг другу так, будто ничего и не было. Только на губах теплятся обидные слова и невысказанное, так и зарываясь глубже в самое нутро. Кизаши начинает пить ещё задолго до этого, может, когда Сакура сбегает за Саске. Мебуки становится жертвой прогресса и не отлипает от экрана телевизора, жадно поглощая всё, что по нему говорят. Остаются только дежурные фразы, которые нужно сказать, чтобы дать повод ещё вернуться и снова спросить тоже самое. — Так и не смазали петли? — Да всё руки не доходят. Молчат несколько минут. — Как у тебя на работе? — Меня переводят в местную администрацию. — О. Это ведь… Хорошо? — Да, очень. Чай в кружке ароматный и родной, но за его завесой пара дом простирается жалким воспоминанием о чём-то хорошем и светлом, а теперь давно разрушенном. — Папа… Снова пьёт. Мебуки вздыхает. — Как видишь. Я уже устала с ним говорить и обсуждать это, ему всё как об стену горох. — Может, запишешь его на курс лечения?.. — А толку?.. Всё равно развяжется через пару месяцев и опять по накатанной. Сакуре физически неуютно находиться в этом доме: сами стены выталкивают её наружу, сгущают жаркий воздух. Но ступни мёрзнут, и куноичи невольно поджимает их под себя. — Ты сегодня с ночёвкой?.. — Да, завтра надо отчёт доделать, мне от вас ближе идти. — Одна всё живёшь?.. Девушка поджимает губы. — Одна, мам, одна. Её детская комната ни капли не изменилась. Узкая, маленькая, с горой игрушек возле кровати и массивным дубовым шкафом рядом с окном. В десять ей его купили за успехи в учёбе — в рамке так и стоит счастливая фотография семьи, где Сакура широко и окрылённо улыбается, поднимая над головой кунай. Ей впервые делают такой дорогой и полезный подарок. Впоследствии родители не знают, что ей дарить: дочь с головой уходит в работу ниндзя, а дарить форму или оружие — дурная примета. Однажды Мебуки говорит Сакуре, когда она просит добавить на новую форму, что так они боятся потерять её — будто сами на смерть ведут. А она, молодая и уверенная, смеётся над родительской тоской. Она не знает, что могут чувствовать родители, чей ребёнок так стремится стать шиноби — в то время это кажется таким нормальным и обыденным, что не вызывает со стороны вопросов. Но временами, совсем редко, в глазах матери тенью залегает осознание этого выбора — на смерть. Сакура вертит в руках запылившуюся фоторамку и думает, что только после войны смогла прочувствовать весь этот ужас. Команда номер семь возвращается в Коноху героями и легендами. Только вот на момент, когда куноичи переступает линию пограничных ворот, никто из родителей не знает, кто выжил в этой войне — просто спали пепельные ленты Муген, а ещё месяц гражданские сидят в зыбком ожидании, не зная, кого ждать с фронта в гробах, а кого в наградах. Изредка в деревню возвращаются отряды с ранеными, но в основном все они говорят о Наруто, Какаши, а самые смелые о Саске. А о ней, о Сакуре, ни слова. И лица Кизаши и Мебуки белеют с каждым последующим днём. В толпе поздравляющих и шумящих куноичи сразу вылавливает взглядом родителей: оцепеневших, посеревших с красными глазами. Тогда Мебуки с истерикой бросается к ней на грудь, вцепляется пальцами в плечи и давится громкими всхлипами. Отец, вечно весёлый и улыбчивый, тенью падает в ноги и обнимает дрожащими руками хрупкие колени. Они размазывают сопли и слёзы по остаткам её формы, и Сакура, наконец, чувствует на обветренных губах свои солёные слёзы — она прошла войну. — Вернулась, живая!.. — в отчаянном счастье скулит мать в подмышку. — Мам, пап… — Здоровая, целая!.. — подвывает снизу отец, покрывая поцелуями её голени. И она так им и не говорит, что она лучший ирьёнин и что она сражалась с самим Мадарой. Не говорит, как, скрипя зубами, не спала неделю и отключалась на пятнадцать минут в редкий перекус. Не говорит, как больно ей слышать, что она никчёмная и жалкая спустя несколько лет, прижимаясь к стене коридора и глотая слёзы обиды. Мирная жизнь приносит стабильность — регулярные передачи по телевизору, доступную бутылку саке в ближайшем магазине. Но вместе с ней приходит совершенное непонимание, что и зачем происходит: зачем покупают на десятилетие такой великолепный подарок, почему боятся давать деньги на оружие, почему рыдают, когда видят живой, а затем плюют в душу по возвращению. Сакура падает на кровать и вдыхает запах лаванды — Мебуки продолжает по старой привычке перестилать её постель. Но в этом запахе и мягкости простыней есть что-то дурманяще-болезненное, из-за чего она раз в месяц приходит обратно — это её дом и её семья. Разваливающаяся, странная, но её. Может, Сакура и сама изнутри разваливается, но не хочет этого замечать. Может, так и нужно жить.* * *
— Твой перевод отменяется. — Что?.. — куноичи ошарашенно смаргивает, не желая верить услышанному. А Шестой и не замечает, продолжая вчитываться в сообщение. — Как это… Отменён? — Приказ Даймё, — коротко поясняет он и поднимает глаза от экрана. — Это касается проекта по восстановлению Полиции. — А… — заторможенно кивает Сакура, но всё ещё не понимает. — Вот как… Какаши долго изучает её озадаченное лицо, улавливая, как мечется взгляд по кабинету и как подрагивают напряжённые губы. Вздыхает. — Твоя задача — помочь с бумажной волокитой новому Капитану, — снова заговаривает мужчина, и Сакура фокусирует взгляд. — Это займёт месяца два, не больше. После этого я назначу твой перевод прямиком в новый Госпиталь. — Правда?.. — неожиданно взвивается она, но под тяжёлым взглядом Хатаке снова тускнеет и поправляется: — Да, Господин Шестой. — Ты уже начинала подготовку к этому, поэтому быстро со всем разберёшься, — он кашляет в кулак и хмурится, снова обращаясь к экрану. — Но на всякий случай высылай мне отчёты по всем проделанным действиям. Поняла? — Да, конечно, — куноичи рефлекторно кланяется, но буквально сразу распрямляется. — Господин Шестой, а разве дела Полиции не ведутся отдельно?.. Какаши звучно цокает языком, поднимая раздражённый взгляд, и Сакура опускает голову, избегая реакции. Но её скромности хватает на две секунды. — А кто станет Капитаном? — тут же с интересом округляет она глаза, и Шестой откидывается в кресле, готовясь к новой словесной битве. Однако он не успевает ответить. — Я Капитан, — рубит позади холодный и ровный голос. У Сакуры застревает дыхание в горле, и она в ужасе оглядывается через плечо. На пороге кабинета стоит Саске Учиха.