Стань моим спасением

— Кэрол, детка, ну где же ты? Время обеда давно прошло! Кэрол! — она обошла все укромные уголки, которые так любят подростки, но нигде не нашла свою непокорную дочь. Дом был очень старым, полы скрипели, крыша слегка протекала, но это были такие пустяки по сравнению с тем, что Он делал для нее. Для них всех. Он был их единственной надеждой на спасение, их маяком во тьме, поддержкой и опорой в темные времена. Ее чувства были больше, чем любовью, они были благоговением. Уважением. Принятием. Подчинением ради общего блага. — Детка! Ты же знаешь, что нельзя пропускать общую трапезу, тебя накажут. Если ты немедленно выйдешь, я попрошу накормить тебя прежде, чем ты попадешь в место Раздумий! Девочка, рано или поздно тебе придется выйти, лучше, если тебя найду я, а не дежурные братья. Кэрол! Слыша глубокий и уютный голос матери, она только сильнее съежилась в своем убежище. Девушка была уверена, что ее не найдут, пока она сама не захочет. А она не хочет смотреть на одни и те же лица, слышать заунывные проповеди, целовать Его руку в благодарность за кров и хлеб. Она его ненавидела. Да, ненавидела и ей совсем не было стыдно за такие мысли. Мать говорила, что стоит только начать пестовать в себе противоестественные и крамольные мысли, они прорастут болью и кровью. И раскаянием. Но Кэрол совершенно не испытывала ничего подобного. Ненавидеть Его стало ее молитвой, ее способом смириться с тем, что они с матерью здесь, среди прочих. Кто поверил в Его речи. Кто отдал Ему все, даже саму жизнь. О, Кэрол прекрасно знала, что бывает с теми, кто пытается убежать, проявляет волю и оспаривает Его слова. Они умирают. Медленно, мучительно, невероятно жестоко. Их травят собаками, выгоняют в лес, в дремучую чащу, не дав даже воды. Если хочешь, чтобы тебя не сожрали — беги. Но бегство твое напрасно, ибо в лесу не выживает никто. Медведи, волки, лисы, даже птицы прилетают поужинать тем, что останется от человека. Никто не найдет. Связи нет. Больницы нет. Полиция закрывает глаза, ведь они честно платят налоги, выращивают овощи и зерно, ловят рыбу, которую затем продают. Их джемы и соленья славятся по всему округу, их дети всегда сыты и здоровы, они хотят в школу — единственную в округе. Женщины шьют одежду, мужчины охотятся. Их небольшой поселок так и называется — Райская поляна. И только для нее одной это место хуже ада, хуже голода и нищеты, ужаснее самой смерти. Потому, что она знает. О, она одна знает, что происходит. Она видела. Но бежать ей некуда. Мать не верит ей и только неистово молиться, чтобы Он не узнал, что рассказывает ей Кэрол, чтобы Он не лишил ее своей милости из-за того, что ее вторая дочь — сумасшедшая. — Кэрол! Немедленно выходи! — в голосе матери появляется еле сдерживаемое раздражение, и она понимает, почему. Остается три часа до отбоя, а мама сегодня дежурит всю ночь в храме, где должна поддерживать огонь в очаге Благоденствия, читать молитвы и приглядывать за младенцами, матери которых сегодня заняты на кухне или в поле. Работа идет непрерывно, одни сменяют других, все ради общего довольства и сытости. Ради того, чтобы Он был доволен. Кэрол прекрасно знает, что ее ждет, если она выйдет из своего укромного уголка, где прячется далеко не первый раз. Сначала ее ждет комната Раздумий, затем Покаяние и Наказание, за которое она затем должна будет благодарить Его. Никакой еды до утра. Ночь, проведенная в одиночестве в маленькой сырой комнатенке, где вовсю гуляет ветер и нет ничего, даже клочка ткани, чтобы прилечь. Голый пол, грубо оштукатуренные стены желтого цвета, заколоченное снаружи деревянным щитом окно. После Кэрол предстоит перед всеми братьями и сестрами просить прощения и смиренно принимать наказание в виде десяти ударов плетью. Спина после долго кровоточила и рубцы уже не проходили. Она знала это на ощупь, ведь зеркала, провоцирующие тщеславие, в общине были запрещены. — Кэрол, я считаю до пяти! Иначе искать тебя будут братья и сестры, а меня накажут вместо тебя! Ты этого хочешь? Я готова понести свою ношу, но готова ли ты? — высокий голос матери сорвался на фальцет, когда девушка, наконец, решившись, выскользнула из потайного лаза в полу, тщательно прикрыв лаз и посыпав его песком. — Я здесь, мама. Мы еще успеем на трапезу. Идем, — бросила Кэрол, широким шагом устремляясь в общую столовую, расположенную в главном корпусе и не оборачиваясь, зная, что мать идет следом, неодобрительно качая головой и ее каштановые с серебром косы покачиваются к такт хромающей походке. В столовой с аккуратными симметрично расставленными деревянными столами и лавками стоял равномерный гул голосов. За трапезой положено было делиться новостями и достижениями дня. Братья сидели по правую сторону от Его стола, сестры — по левую. Кэрол подошла к раздаче и налила две миски овощной похлебки себе и матери, взяв также по ломтю свежеиспеченного хлеба и стакану воды. Они все питались одинаково, овощи, немного мяса, свежая рыба и чистая вода из источника в лесу. Любые напитки, кроме воды, сладости и фаст-фуд были запрещены, как засоряющие тело вещества. По утрам дежурные сестры варили кашу, яйца и пекли пресный хлеб. В школу на ланч детям давали вареную рыбу или мясо, овощные запеканки или рис. Одноклассники косились на нее поначалу, но мисс Лестер, учительница, велела уважать веру и убеждения, так что насмешки из явных стали тайными — ей подкладывали крыс и лягушек в сумку, связанную матерью из голубой пряжи, дергали за неизменные туго заплетенные косы и выкрикивали обидные прозвища вслед. — Вы опоздали, — пожурила наперсница матери, Патриция. — Просто Кэрол засиделась за чтением, — торопливо произнесла мать, — прилежность — ее самая сильная сторона. Надкусывая хлеб, Кэрол с издевкой подумала, что мама даже не подозревает, насколько она прилежна в своем стремлении уничтожить это место до последней деревяшки. Так, чтобы никто не выжил, включая ее саму. После еды она задержалась на пару минут, убирая посуду за старшими и протирая стол сестер, как последняя пришедшая на трапезу. Бросив быстрый взгляд на Его стол, она выдохнула и прикусила губу, поняв, что Он ждет ее. — Кэрол, дитя мое, — Он протянул руку, позволяя ей поцеловать ее и милостиво глядя на девушку, — как тебе хлеб и пища, добытая праведным трудом братьев и сестер? — Как всегда, я благодарна за дары, что так щедро снисходят на меня, — тихо и невыразительно произнесла она, целуя ненавистную руку и представляя, как Он захлебывается в зловонной канаве. Или горит заживо. Или его собаки жрут еще живую плоть, а он истошно орет. — Ты опоздала и задержала свою мать. Ты знаешь, что за это полагается, — не меняя мягкого и ласкового тона, сказал Он, напрасно пытаясь поймать взгляд ее удивительно ярких, оттенка топаза, голубых глаз и разглядывая тонкую, но вполне оформившуюся фигурку в простом домотканом платье из овечьей шерсти с длинными рукавами, доходящем Кэрол до колен и не скрывающем округлость груди и ягодиц. — Знаю, — отозвалась Кэрол, пряча глаза, чтобы не видеть его гнусную рожу с рыжеватой бородкой и деланно кроткими серыми глазами. Она прекрасно знала, о чем он думает, но предпочла бы, чтобы ее затравили собаками, чем… чем сделать то, что делала каждая женщина общины, едва ей минет шестнадцать. — У тебя есть оправдания твоему поступку, дитя? — спросил Он. Кэрол своим упорным неповиновением его даже восхищала, но он не делал никому поблажек. Даже родной дочери. Правила, которые сам Бог велел соблюдать, требовали от женщин покорности и смирения, какая бы участь им не предстояла. К тому же, скоро она войдет в возраст настоящей женщины и пройдет через обряд посвящения. То, что она его дочь, не делает ее особенной. — Я готова понести наказание, — проговорила Кэрол, даже не пытаясь возражать. — Хорошо, — вздохнул он, — я сам тебя провожу. Следуя мимо общей гостиной и библиотеки, где могли после трапезы находиться те, кто не был занят работой, Кэрол гордо приподняла подбородок. Да, она чаще всех попадала в комнату Раздумий и это было глупо, ведь спина когда-нибудь не заживет, а к врачу ей нельзя, но после того, что она узнала от той, которая была ей сестрой и подругой и осознала, что та же участь ждет и ее саму, девушка не могла сдержаться. Она часами строила планы в голове и отбрасывала их за несбыточностью, вынашивала мечты о мести. Ее тайное убежище помогало не сойти с ума. Там она могла немного вздохнуть. Там ледяной страх отступал, хотя бы ненадолго, ведь до ее дня рождения оставался всего месяц. — Просто делай то же, что и всегда, Кэрол. Молись, дитя. Утром за тобой зайдет мать, — Он запер за ней дверь крохотной комнатушки. «Я помолюсь, отец. О, я помолюсь за то, чтобы ты горел. Наяву и после смерти», — подумала Кэрол, привычно забившись в угол, где дуло чуть меньше и слабый луч лунного света проникал через заколоченное окно. Эдвин Дженнер вернулся в свои комнаты, куда был запрещен вход всем, кроме тех, кого он звал лично и присел в глубокое кресло перед камином, любуясь ярко горевшим пламенем. Сегодня ночью он будет один. Ему нужно подумать, как же быть с Кэрол. Порой ему казалось, что он видит ненависть в ее огромных голубых глазах, но Грейс, его жена в прошлой жизни и мать девочки, уверяла, что подобного и быть не может. Он спас их всех, привел на землю обетованную, дал пищу и крышу над головой, Кэрол даже ходила в местную школу, не все дети общины удостаивались такой чести, но он хотел, чтобы дочь, когда вырастет, стала его надежной союзницей, а для этого она должна развивать ум. Бывший ученый и профессор естественных наук в университете, он знал, что мозг необходимо питать знаниями… тем, кому это затем пригодится, конечно. Грейс была внушаемой, как и все прочие. Община насчитывала сто пятьдесят человек и все они, как один, превозносили его и радостно подчинялись приказам. Одна неудача — София, которая после ритуала посвящения убежала в лес и была возвращена в общину полумертвой и совершенно свихнувшейся. Благо, от полученных травм она быстро умерла, не успев посеять смуту в стройных рядах его людей. Как хорошо, что на его стороне верные люди вроде Эда Пелетье и других парней, прекрасно осознающих, что рай нужно создавать своими усилиями, не надеясь ни на кого. Особенно на Бога, которого нет. Эд был невероятно доволен, узнав, что после вступления в возраст, Кэрол станет его женой. Сильный двадцатилетний парень был готов к созданию семейного очага, тем более, с дочерью Дженнера, их лидера. Это укрепит его позиции, как доверенного лица, а в дальнейшем, когда у них появятся сыновья, он станет самым влиятельным человеком в общине. Он не прогадал, выделив из толпы именно этого парня. Кэрол будет довольна тем, как он устроит ее. У молодых будет отдельный домик, что являлось большой роскошью. Не всякая семья могла жить сама по себе, обычно дом делили три — четыре пары с детьми или без. Чем больше было сыновей, тем больше привилегий у семьи. Правда, было одно, но — никто не мог покинуть общину. Это было запрещено, те, кто произносил вслух подобные мысли, замолкали навсегда, живые или мертвые. После побега Софии и последовавшего за ним наказания, никто больше не решался даже подойти к лесу. Кэрол задремала под завывания ветра, свернувшись калачиком на ледяном полу. Ей снилась ее старшая сестра София, такая красивая и добрая, которая верила в Него. До конца. А затем, когда от нее почти ничего не осталось, только кости, обтянутые посеревшей кожей, грязные свалявшиеся волосы и горячечный, со свистом шепот. Сухие губы, почти вцепившиеся в ухо Кэрол. И ее рассказ, от которого кровь стыла в жилах и ненависть пополам с жгучим страхом наполняла нутро. Под утро она увидела во сне худого темноволосого мальчишку в охотничьей куртке и с арбалетом, небрежно перекинутым через плечо. Серо-голубые глаза странно выделялись на скуластом лице, мозолистые пальцы сжимали ее ладонь. Она поняла, что он позаботится о ней. Она доверяла ему. — Кто ты? — Кэрол проснулась с этим вопросом, который произнесла вслух. — Кто ты такой?