***
И вот они снова стояли на стене, в полном молчании, во всей готовности. Раскинувшейся у их ног зеленой долины больше не было, было лишь кишащее, распространившееся настолько, насколько хватало глаз, черное войско. И всем было ясно: сколько бы у них не было союзников, им никогда не набрать и половины того, чем владел враг. Наверное, в эти последние минуты каждый стоящий на стене прощался с жизнью, но ни один бы не отступил, ни один, дошедший сюда, до края света, никогда бы не пал ниц перед врагом. У всех был лишь один путь: умереть, и все были полны мрачной решимости это сделать, раз уж так суждено. Леголас осторожно пробрался через плотные ряды лучников и встал рядом с отцом. С неба снова за долгое время падал дождь, и капли неровными дорожками стекали по его лицу и плащу. — Как их много, отец. — Ты же не думал, что будет легко, сын. Леголас хмыкнул и, пользуясь тем, что все внимание окружающих направлено за стену, осторожно потянулся и сжал его ладонь. Они уже сказали друг другу все, что могли. Губами и руками, телами, переплетенными в жарких объятиях, душами, слившимися воедино... — Хочу принадлежать тебе весь, полностью, — говорил Леголас в оставшийся, кажется, в прошлой жизни вечер, который они провели в шатре отца. — Хочу, чтобы ты принадлежал мне. Ты знаешь, о чем я. Отец отложил гребень, которым медленно и задумчиво расчесывал волосы, и склонился над ним. — Да, — выдохнул он, но не стал торопиться. Наоборот — медленно, очень медленно отвел с лица своего принца волосы, разложив их по подушке, осторожно обвел пальцем контур лица, губ. Леголас завороженно смотрел ему в глаза, замерев от этой непереносимой нежности, которая однако вызывала в его теле не меньший отклик, чем их обычные торопливые объятия. Трандуил наклонился к нему еще ближе, и только от одного обещания поцелуя сердце забилось быстро-быстро, словно птица в клетке. Леголас прикрыл глаза. Встреча губ была мягкой, почти невинной — как первый поцелуй, которого у них не было. Они всегда были слишком голодны друг другом, слишком жадны до касаний, и даже в тот первый день, когда они наконец пришли друг к другу, прикосновения ощущались несколько иначе. Они медленно освободили друг друга от одежды, даря неторопливые поцелуи и ласку, и единение их тел было самым большим откровением в жизни Леголаса. Сейчас Трандуил был спокоен и собран, и его спокойствие передавалось принцу. — Ты так и не сказал мне, что вы задумали. — Совсем скоро всё станет ясным без слов, — «пропел» Трандуил. Стало — когда раздался первый призывный клич и последовавший за ним стройный рык. Когда в очередной раз все с ужасом осознали, что стоящая у подножья стены рать — далеко не та расхлябанная толпа, что занимала Митлонд прежде. Когда черная орда единым броском ринулась к стене, неся лестницы, толкая уродливого вида многоярусные башни, ощетинившиеся стрелами, когда в стену полетели первые глыбы, выпущенные камнемётами. И тогда Митрандир взошел на выступ в стене и поднял посох, и к нему присоединились Элронд и Трандуил, заведя едва слышимую напевную речь. Леголас оглянулся — слова заклинаний слышались уже повсюду: все умевшие накладывать чары эльфы снова и снова повторяли одни и те же слова, и, как и прежде, когда в воздухе распространялось эльфийская магия, Леголас видел и осознавал все в некоем замедленном темпе. Он не сразу понял, что происходит, но истошные вопли, зазвучавшие снизу, заставили его присмотреться. То, что он увидел, было бы отвратительным, если б не вызывало восторг — у них появился шанс! — ибо войско врага тонуло в затягивающей его жиже, будто вся раскинувшаяся перед ними долина вдруг превратилась в огромную трясину. Истошный визг, хлюпанье и брань зависли в воздухе. Орки посильнее выбирались наружу, вталкивая в грязь более слабых, и буквально по головам бежали прочь. Накренившиеся башни неравномерно уходили под землю, сбрасывая с себя вопящих лучников. Картина была омерзительной, но отвести глаза в сторону никак не получалось. — Это и есть эльфийская магия? — Король гномов, как и все, не отрываясь смотрел вниз. — Не видел раньше и не видел бы впредь! — Чего ты ждал? Цветов под ногами орков? — Ага, ландышей! — заржал гном, но уже в следующий момент сказал Трандуилу серьезно и твердо: — Это впечатляет, эльф, без шуток. Надеюсь, мое кольцо сгодилось. — Разве ты не видишь, дитя земной тверди? — Видел: прежде матовое невзрачное кольцо светилось на пальце эльфа таким необычным светом, что, отвлекшись на это, гном решил проигнорировать сквозящую в словах эльфа иронию. А может, лишь воображение играло с ним шутку, и гномий артефакт подсвечивался сияющими на других пальцах Трандуила белыми каменьями. В последующие часы ситуация разворачивалась в пользу то одного, то другого противника: в битву наконец ввязались самые зловещие слуги Саурона — назгулы и, противоборствуя эльфийским чарам, гнали к стене выживших орков. Ряды их пополнялись новыми шедшими с востока силами. Их было настолько много, что даже за вычетом тысяч тех, кого поглотила и продолжала поглощать трясина, их было все еще намного больше, чем защитников Митлонда. Темная рать шла по головам и телам собственных сородичей, битва за стену все-таки началась. Орды орков походили на черные волны, бесконечно и без устали атакующие каменные берега. Они наступали — их отбрасывали. Лезли бесконечной цепью на стену — эльфы рубили канаты, отталкивая лестницы. А там, где не удавалось, в дело шла сталь и летели в стороны головы. Часть черного войска двинулась в обход, в сторону скал. Леголас командовал обороной на восточном отроге, ограждающем город. Все, как и обычно в битве, смешалось в едином хаосе выпускаемых стрел, обрушивающихся на головы врага камней, свисте мечей и кровавой россыпи от отрубленных конечностей. Он даже не успел обернуться — скорее почувствовал, а потом и услышал напуганные, предупреждающие о появлении дракона крики. Среагировать, однако, уже не смог и в короткий и жуткий миг ощутил разрывающую его грудь боль. А потом мир завертелся в состоянии падения под аккомпанемент полного ужаса и безумия крика, раздавшегося со стены. «Так громко, Meleth nin», — было последнее, что он подумал, прежде чем острые камни разорвали его плоть, ломая кости и гася сознание. Огласивший ущелье крик заставил остановиться не одно и не два сердца, и долгие несколько мгновений, когда дракон схватил и поднял нескольких воинов, в числе которых оказался принц, в воздух, чтобы, взметнувшись ввысь, швырнуть их на ощетинившиеся глубоко внизу скалы, никто не мог осознать и принять весь ужас и глубину случившейся трагедии. Свидетелем был и Элронд, но и он не в силах был поверить глазам, пока светловолосый силуэт, расталкивая всех в стороны, не бросился по направлению к скалам. Элронд кинулся следом. — Трандуил! — закричал он, но сумел остановить его лишь тогда, когда король эльфов, в мгновение ока взлетев на выдолбленную в скале лестницу, нырнул вниз, прокатившись по скользкому склону. — Оставь меня! — Остановись! — требовал он, пытаясь удержать с исступлением вырывающегося из его рук эльфа. — Пусти! Он мой сын, Элронд! — За ним пойдут другие! Прекрати! Но по потемневшим глазам, в которых неутихающей бурей бушевало безумие, наряду с расползавшимся по левой стороне лица и шеи шрамом, Элронд осознал: ничто и никто не остановит сейчас Трандуила от того, чтобы броситься следом за сыном. — Засыпай! — резко приказал он, вскинув руки над Трандуилом. — Спи! — Не смей, — с рыданием попросил Трандуил, но магия кольца уже окутывала его сознание. — Не делай этого, прошу. — Прости меня. — Элронд обнял его, сидя на коленях, баюкая в своих объятиях. — Спи, душа моя. — Он гладил короля по волосам, прижимая его голову к своей груди, и боялся смотреть туда, где разбились о камни тела маленьких, совсем беззащитных перед твердью равнодушных скал эльфов. — Найдите те... принца, — безэмоциональным голосом велел он, когда осознал, что вокруг них уже начали собираться воины. Передав Трандуила подошедшим к нему эльфам, Элронд не сдержался и на мгновение спрятал лицо в ладонях. Как развертывалась битва дальше, Трандуил уже не видел. Явился ли Саурон, смогли ли дать ему отпор — всё это осталось где-то вне его сознания. Он несколько раз просыпался, но Элронд снова накладывал на него сонные чары. Сколько он так проспал: день или два, или неделю, пробуждаясь, чтобы уснуть снова, Трандуил больше не осознавал. Он помнил ненавистные, но неодолимые слова чар Элронда. Помнил плач Лиссандры где-то неподалеку, кажется, строгий голос Галадриэль. И когда он проснулся в очередной раз, но никто не попытался его усыпить, он впервые подумал: лучше бы не возвращался вовсе, ибо все отныне казалось лишенным смысла. Он больше не делал попыток бороться, ничего не просил и не говорил. В душе поселилась мертвая тишина. Он подтянул к себе колени и закрыл глаза. И не отреагировал, когда кто-то мягко и нежно коснулся и отвел волосы с его лица. — Здравствуй, король эльфов. Трандуил зажмурился и зарылся носом в подушку. Была ли разница, как и перед кем он сейчас выглядел? Верно: не было. — Больно видеть тебя таким. Позволь мне тебе помочь. — Ее голос ощущался звучанием самой Арды, даже таким, как сейчас — сломленным, опороченным темным владычеством — оно было по-прежнему идеально сбалансированным и умиротворяющим. — Чем ты можешь мне помочь, Арвен? Усыпишь, как делает твой отец? — Нет. Я расскажу тебе о твоем сыне. — Трандуил неуверенно, почти боязно отнял голову от подушки, медленно сел и, ничего не говоря, с мольбой и страхом посмотрел ей в глаза. Мудрая дева поняла и продолжила: — С ним все будет в порядке. — Трандуил неверяще выдохнул. — Отец считает, что тебе рано его пока видеть. Прислушиваясь к мерному течению ее голоса, веря и не веря, но, больше всего, боясь, что все окажется сном, стоит ему довериться, Трандуил все же постепенно сдавался и наконец позволил надежде вновь воцариться в его душе. И осознал вместе с тем, что Элронд держал его на расстоянии вовсе неспроста. Леголас, верно, был изломан, покалечен, и это выворачивало его душу на изнанку. Но Арвен, изломанная судьба которой не сделала ее ни черствой, ни холодной, мягко возвращала его к жизни, даря веру в то, что все наладится. Но, что бы она ни говорила, как только он нашел в себе душевные силы, чтобы увидеть сына, он бросился на его поиски. Элронд остановил его, когда он шагнул в шатер. — Посмотри на меня, — потребовал друг, обхватив его лицо руками. — Пожалуйста! — Трандуил с трудом оторвал взгляд от раскинутого на другой стороне шатра ложа.— Я не прошу у тебя прощения о сделанном. Знаю: не простишь. Но услышь. Леголас не в лучшей форме, но он будет жить. Трандуил стряхнул его руки с лица и шагнул к ложу, и машинально прижал к губам ладони, чтобы не закричать. Испуг и отчаяние овладели им с такой силой, что он почувствовал, как теряет равновесие. И снова его спасли сильные, сжавшие в своих объятиях руки. — Слушай меня! — Элронд заставил посмотреть ему в глаза, встряхнув за плечи. — Время заживит раны, другое сделает магия. Возьми себя в руки! — Элронд сам не верил в то, к чему призывал. Смог бы он сам последовать своему совету, будь на месте лежащего на ложе Леголаса один из его сыновей? Но он говорил то, что должно. — Слушай! Его душа не покинула тело, и ты еще можешь заставить ее вернуться. Если, конечно, тебя не пугают шрамы! Несомненно, Элронд сказал это с умыслом. Все предыдущие слова пролетели как бы сквозь и лишь последние — злые и требовательные, обжегшие, словно пощечина — вернули королю самообладание. — Папочка? — будто наяву услышал он тонкий напуганный голос, который меньше всего ждал и желал услышать именно тогда — после неприятной и оставившей тяжелый осадок на сердце ссоры с королевой. Леголас стоял в дверях, сжимая в руке свой маленький лук. На глазах его закипали слезы. — Иди сюда, малыш, — позвал Трандуил и опустился на корточки, раскрывая объятия. Сын тут же бросился вперед и приник к нему всем телом. "Хоть ты, Листик, хоть ты останешься со мной", — с горечью подумал он тогда, прижимая к себе маленькое, но такое родное и теплое тело. Сын отстранился. — Тебя поцеловало пламя, Adar? — Он обхватил его лицо ладошками, глядя удивленными, широко раскрытыми глазами. Трандуил вздрогнул, поднес к щеке руку и тут же отдернул. Видят Валар, он не желал, чтобы сын видел его таким. Тогда он еще не до конца владел своей магией, и шрам частенько проступал на его лице, когда он терял над собой контроль. И был удивлен, читая на маленьком личике все, что угодно, но только не страх или отвращение. — Да, Листик, — невесело усмехнулся он, решив, что не стоит пугать и без того напуганного ссорой родителей ребенка. — Даже пламя меня любит. Леголас нахмурился, осмысливая сказанное. — Тебе было больно? — Да, малыш. — А сейчас? — Трандуил едва открыл рот, когда Леголас обхватил его шею руками и, нисколько не боясь, начал осторожно целовать его щеку. — Сейчас все пройдет. Валар, этот ребенок — самое большое счастье в его жизни! Трандуил рассмеялся. — Кто тебя так научил? — Nana [синд. "мама"]. Она всегда целует мне то место, которое болит. — Напоминание о королеве несколько омрачило настроение короля, но Леголас продолжил: — Видишь, видишь, он исчезает! Теперь тебе уже не больно? Трандуил снова рассмеялся, ощущая, как возвращается к нему контроль над собственной магией, и поднялся, прижимая к себе сына. — Ты — мое счастье, знаешь ли ты это, Листик? — А что такое "счастье"? — Это большое, наполняющее душу чувство радости, покоя, желания жить, делать добро. Любить. Это ощущение того, что ты любим, любишь и занимаешь в жизни свое место. Леголас долго обдумывал его слова, и Трандуил буквально видел по его лицу, как протекал мыслительный процесс: эльфёнок то хмурился, то раскрывал свои и без того большие глаза еще шире, то открывал рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не говорил. — Знаешь, Adar? — наконец выдал он. — А ты — мое счастье. — Когда-нибудь кто-то сделает тебя еще счастливее. — Нет, Ada, так не будет больше ни с кем. Как не рассмеяться этой милой детской непосредственности — ясное дело, он и подумать тогда не мог, что каким-то образом сыновье чувство может перерасти во что-то большее. Тогда эти слова смирили его с не самой радужной реальностью. А сейчас воспоминание об этом моменте вернуло Трандуилу самообладание. Стало почти стыдно за малодушную истерику, в которую он едва не скатился. Трандуил выпрямился и отстранил от себя Элронда. — Я тебя услышал, — сдержанно молвил он. — Но сейчас я хочу побыть с сыном наедине. О том, что случилось, поговорим позже. Все последующие недели Трандуил провел у ложа сына и, давя отчаяние и страх, комом застрявшие в горле, настойчиво сплетал слова в исцеляющую песнь. Он чувствовал себя наполненным до краев кубком, который рано или поздно должен был лопнуть. Прав был Элронд, не пускавший его к Леголасу: увидь он сына тогда, когда его изломанное, разодранное скалами тело вытащили из ущелья, он бы, верно, сошел с ума, и никакие слова, никакая поддержка не смогли бы убедить его в том, что все еще поправимо. Спасительное забытье не позволило ему скатиться в безумие, а Кольцо власти, отныне сиявшее на руке Галадриэль — самый зловещий артефакт, который можно было представить — сделало то, что никому не было подвластно: заключило душу Леголаса в теле, отрезав ему путь в Мандос. Он все еще с трудом мог переварить мысль о том, что в схватке Саурона и Галадриэль победила последняя. Он не был свидетелем этой битвы и был тому тайно рад. Даже общая сила трех эльфийских колец не была достаточной для того, чтобы преодолеть могущество одного единственного кольца, тонким золотым обручем мерцавшего на пальце своего истинного хозяина, и это не было сражением между добром и злом, не было схваткой света и тьмы. В битве сошлись бесконечная жажда власти и копившаяся десятилетиями ненависть. Которая победила. И страшно было осознавать, что источником этой ненависти была светлейшая из эльфийских владык. — Осуждаешь меня, Aran, — сказала она, когда они наконец встретились. Трандуил страшился увидеть кольцо на ее руке, поэтому, как бы ни тянуло, ни разу не опустил глаза. — Надеюсь, что ошибка, совершенная нами три тысячи лет назад, не повторится. Галадриэль поняла. — Ты прав: дух Саурона все еще живет в Кольце. Именно поэтому оно отправится со мной. Майрон вернется туда, где был создан — в Аман. Там он и будет наказан по заслугам. — Не ошибись, — откликнулся Трандуил. Может, Митрандир и был прав, когда говорил: «Кольцо — это не добро и не зло. Кольцо — это власть». И если лишь его силой удалось удержать в их мире душу, которую уже не в состоянии было удержать тело, что ж: Трандуил готов был с этим смириться. Но Леголас все также не приходил в себя, и с каждым днем опасение, что у «нейтральной» силы кольца могло быть и обратное действие, становилось все сильнее. Это ввергало в отчаяние, такое сильное, что Трандуил сам не понимал, какие силы заставляли его держаться. Единственной, кто периодически выводил его из этого состояния, была Лис. Ее невозможная юность и неумение держать эмоции под контролем удивительным образом заставляли его самого брать себя в руки. Изо дня в день она приходила в шатер, останавливалась рядом с ложем и пыталась наблюдать за его действиями. Но каждый раз самой себе проигрывала и разражалась слезами. Собственная слабость ее злила, ей не хотелось, чтобы другие это видели, и она тут же вылетала прочь, но только чтобы вернуться. И так повторялось бесконечно. Однажды Трандуил не выдержал и поймал ее за руку. — Сядь, — велел он. — И не плачь. Смотри. — Девушка смотрела: под его ладонью едва видимые серебристые нити вновь возвращали искореженной плоти первоначальную безупречность, и лицо лежащего на ложе Леголаса становилось еще более красивым, чем помнилось. Лис завороженно задерживала дыхание, Трандуил продолжал: — Учись. Каким бы ни был твой выбор, в тебе всегда будет присутствовать основополагающее женское начало: оно призвано создавать, а не разрушать. Предназначение девы не в ратных подвигах, не в смерти в бою, а в созидании и воссоздании. Не воинское мастерство поможет поднять мир из руин. И те умения, которыми владею сейчас я, ничто по сравнению с тем, чем можешь овладеть ты. — Лиссандра смотрела. И училась. Однажды, возвращаясь от ключа, бьющего в ущелье, он заметил Лис сидящей у маленького деревца, поломанного обрушившимися на него сверху камнями. Она что-то говорила, вознеся над ним ладони, но потом не выдержала, вскочила и, выхватив из-за пояса кинжал, одним взмахом отрубила одну из сломанных веток. Конечно, лишить жизни всегда проще, чем вернуть к ней — девушка поняла свой промах, бросила кинжал в сторону и спрятала лицо в ладонях. Трандуил прикрыл глаза, покачав головой, но не ушел, наоборот — подошел и, взяв ее руку, возложил на ствол, накрыв сверху своей ладонью. — Повторяй. — Она повторяла, и через какое-то время на ветвях дерева начали проклевываться новые ростки. Старые стали отсыхать и опадать, давая новую жизнь. Лис восхищенно охнула, Трандуил отступил. — Будь терпелива. — И, успокаивая ее, успокаивался сам. Сам учился терпению и принятию новой мысли: не все удастся вернуть, но созданное не может быть хуже прежнего. С этим убеждением он с новой настойчивостью склонялся над ложем сына, исцеляя его и призывая вернуться. И лишь изредка уступал свое место Элронду.***
Леголас пробудился с мыслью: надо идти. Он поднялся на ноги и оглянулся по сторонам: куда? Здесь дул непрекращающийся ветер, и он разрывал в клочья серую дымку, которой было заполнено все пространство. Все здесь было серым, неясным и размытым, и даже фигуры, которые он вокруг себя видел, казались колеблющимся на воде отражением. А может, таковыми они и были: тенями кого-то, кем являлись прежде. Но сейчас лишь одно занимало его сознание — отражение огня в их глазах, далекий свет маяка, к которому все они двигались. Он тоже пошел — очень медленно, но с каждым шагом все слышимее становилось многоголосое пение: красивое, словно напоминание о чем-то далеком и забытом, когда чьи-то нежные руки укачивали его в объятиях, и красивейший из всех слышимых голос дарил покой и умиротворение. И чем ближе приближался, тем становилось понятнее, что свет — вовсе не маяк, а прекрасные, освещенные ярким, невиданным ранее светом, залы с тонкими колоннами и высокими сводами. Он уже почти приблизился, готовый занести ногу и шагнуть на белую мраморную ступень, когда прекрасное видение отдалилось, оставив чувство обманутости и непонимания. Словно в зачарованном круге он ходил и ходил за этим ускользающим видением, но каждый раз, когда, казалось, вот-вот готов был его достичь, видение рассеивалось, оставаясь недостижимой целью. Постепенно все чувства рассеялись, он перестал осознавать, куда бредет и зачем, а кем он был — и вовсе себя не спрашивал. — Леголас. Голос ворвался, затопив сознание и внезапно вернув чувства и обретя образы. Глубокий, мелодичный, разорвавший в клочья окружавшую его сизую дымку. Стало неспокойно, больно, как будто в бесплодном духе внезапно пробудилось нечто живое, трепещущее и жаждущее. Голос призывал его к себе, и он встрепенулся, озираясь по сторонам, пытаясь определить его источник. Нечто болезненно-сладкое поселилось внутри, требующее увидеть того, кому этот голос принадлежал. И он увидел: пронзительно красивого, безупречного, но неуловимо другого. Серая дымка не давала различить цвета, но главное — скорбь и отчаяние, исказившие его идеальные черты, внезапной стрелой пронзило забившееся вдруг сердце. Кто он? Как его имя? Кажется, он учился произносить его заново, хотя и знал всю свою жизнь. Но теперь по-другому: напевно, словно журчание ручья. Радостно, как только во время цветущей весны. Thran... duil. Непривычно и правильно — ближе, чем любимое и родное: "Adar". И среди серости и бессознательности, заключивших его в свой кокон, внезапно осталась лишь одна мысль: как я могу оставить его? Разве я сам смогу без него?***
Леголас пришел в сознание в середине месяца Иванет — «сентябрь» называли его люди. Легкий сквозняк гулял по шатру, шевеля волосы, и короткая прядка настойчиво щекотала ему щеку. Принц поднял руку и отвел ее от лица, но успел ощутить след чего-то необычного, инородного на прежде такой гладкой коже. Первые несколько минут он провел в состоянии некоторого непонимания, пытаясь осознать и вспомнить. Ощупал свое лицо, покрытое какими-то неровностями, внезапно короткие волосы. Пошевелил ногами, разгоняя непривычную слабость. Впрочем, ни то ни другое не доставляло никаких видимых неудобств, а потому, когда полог раздвинулся, пропуская входящего, Леголас быстро обо всем забыл. — Лорд Элронд?! — Леголас! — Элронд в два шага преодолел расстояние до ложа и крепко его обнял. — С возвращением, мой мальчик! — Что случилось? — Слышать рассказываемое Элрондом было страшно и удивительно. Он начал вспоминать и все никак не мог осознать, что черному владычеству в Арде наконец пришел конец. Наверное, поверить в это окончательно он сможет лишь через много месяцев. — А где сейчас отец? — Он вскочил с ложа и направился к выходу, но Элронд поймал его за локоть. — Не спеши. Давай для начала наложим чары. — Лорд подвел его к зеркалу, и Леголас наконец увидел, чем были те самые неровности: из зеркала на него смотрело другое, изрезанное рваными шрамами лицо. Леголас провел по ним пальцами, коснулся порванного уха, отвел назад короткие пряди. — Всего лишь шрамы, — тихо сказал он. — Всего лишь. Хорошо, что ты так думаешь. Элронд страшился этого момента, но еще больше его пугала возможность того, что в момент выхода принца из своего забытья с ним рядом окажется Трандуил. Именно поэтому он все чаще заставлял короля покидать ложе принца и буквально только что убедил его пойти прогуляться. Может быть, его опасения и были напрасны, но куда больше он боялся реакции Трандуила, чем его сына. Сам Трандуил, получив ожог, не был столь спокоен. Но, по правде сказать, и лет ему было на две тысячи меньше, чем было сейчас его сыну. Элронд помнил этот день: когда с Трандуила впервые сняли повязки. Крик отчаяния и ужаса, раздавшийся из его покоев. Леди-мать горько плакала на скамье у входа, лорд Орофер, бледный словно смерть, вышел из комнаты и, прижав к себе, силой увел супругу. Многие последующие за этим днем недели Элронд пытался попасть к другу, но Трандуил никого к себе не пускал. Еду ему обычно оставляли на подносе у входа, и даже лорд Орофер не мог ни заставить, ни уговорить сына пустить его к себе. Элронд день изо дня прижимался к двери щекой и рассказывал принцу о том, что происходило снаружи. Говорил об отчаянии его матери и печали в глазах эльфов, давно не видевших сына своего лорда. Трандуил никогда не отвечал, но Элронд знал: тот его слушал. И однажды принц наконец ответил: — Дверь не заперта, Элронд. Он медленно вошел, цепляясь сознанием за мелочи: портьеры были плотно запахнуты, не пропуская и лучика света, пол был усыпан осколками зеркал и стекла, и лишь в углу неровным пламенем горела одна единственная свеча. Трандуил сидел на разворошенной кровати, к нему спиной. Остриженные волосы только-только начали отрастать и слегка золотили затылок. Элронд неуверенно подошел и, опустившись на колени у его кровати, взял за руку. — Трандуил… Тот медленно обернулся. Уголки его губ поползли еще ниже, пока не сложились в горькую усмешку. — Что, нравлюсь? Нравился. До какой-то совершенно неосознанной влюбленности. До такой степени, что не ожоги видел Элронд, а того совершенно непостижимого, изумительного, неповторимого эльфа, каким Трандуил всегда был. Живым, бесстрашным, готовым в любой момент сорваться с места ради очередного приключения. Бесцеремонно вытаскивающим своего друга из любимых библиотек. — Ты — самый прекрасный эльф, которого когда-либо носила Арда! — внезапно даже для самого себя выпалил он и увидел, конечно же, как искажается в гневе лицо напротив. — Издеваешься? — закричал Трандуил, хватая что-то в руку. — Уходи! — В хлопнувшую за его спиной дверь ударилась и разбилась какая-то очередная драгоценная вещь. После того раза понадобилось еще много времени, прежде чем друг снова пустил его к себе. Но Элронд был настойчив. Проникнув в тайну своих собственных чувств, он понял, что проще вывернуть душу наизнанку, нежели оставить Трандуила наедине с его горем и отчаянием. — Ну, что ты мне скажешь на этот раз? — Трандуил все также сидел спиной, а если и поворачивался — лишь неповрежденной стороной. Элронд подошел и сел на кровать сзади. Испытывать чувствительность Синда в очередной раз он не был намерен. — Однажды я видел, как Маглор накладывал чары на лицо Маэдроса, чтобы мы не увидели новый, еще не затянувшийся шрам, — откликнулся он. — Наверное, он делал это не единожды, потому как мы никогда не видели ни одного шрама на их телах или лицах. — Они помолчали. — И ты тоже так можешь? — дрогнувшим голосом тихо спросил Трандуил. — Нет. — Тогда зачем даришь напрасную надежду? — Я хочу научиться. На следующий день, игнорируя скептический взгляд, который бросил на него Синда, Элронд принес фолиант, давно пылившийся в библиотеке. Трандуил нахмурился, но сдвинулся к стене, освобождая место. Элронд сел рядом и, положив книгу сгибом между их колен, открыл первую страницу. Конечно, никаких готовых заклинаний ни на что не было, но они и не ждали. Умение плести чары было намного большим, нежели повторением готовых колдовских фраз и слов из сборника, и зависело от образов, которые маг вплетал в реальность с помощью сложной словесной вязи. И они пытались. День за днем. Преодолевая скептицизм, неверие и малодушие. И желание все бросить и сдаться. Для начала Элронд заставил Трандуила показать ему свой шрам, но и то Синда избегал поворачиваться к нему лицом полностью, будто разделяя себя того — красивого, безупречного — и нового. Потому и научить его снова смотреть в зеркало было самой сложной задачей. И, пожалуй, самым болезненным воспоминанием, ведь даже спустя пять тысячелетий Элронд помнил момент, когда зажмурившийся Трандуил заставил себя открыть глаза и вновь увидеть свое лицо. Таким бледным и застывшим Элронд его никогда не видел, но подавать вид, что сочувствует, не стал. Гордецу-Синда сочувствие — что нож в сердце. Проще пережить безразличие, чем жалость. А потом они учились плести заклинания. — Не думай, что мне так уж важно вернуть свою прежнюю внешность. — Я не думаю, — отозвался Элронд. Слезы матери, неизменно застилающие ее глаза, когда она видит ожоги сына; боль отца, винящего себя в том, что не сумел уберечь — вот что было более важным. — У тебя получается лучше, чем у меня. Почему? Элронд заморгал, развеивая магическую дымку. — Я не знаю. Может потому, что я просто не вижу ни одного ожога. Трандуил ничего не сказал, хоть и посмотрел удивленно и странно. А спустя месяцы они наконец добились желаемого результата. И даже большего. Трандуил сидел у зеркала и наблюдал, как Элронд, касаясь его щеки самыми кончиками пальцев, неслышно накладывает чары. — Разве может один эллон испытывать влечение к другому? — внезапно спросил он. Элронд мигом отстранился, почувствовав, как краска заливает его щеки. — Я не знаю. Прости. Неужели мои чувства так очевидны? — Я говорю не о твоих чувствах. — Трандуил подался вперед и коснулся его губ своими. Может быть, это было самое чистое и искреннее чувство, которое он испытывал за всю свою жизнь. А может, просто первое, а потому самое незабываемое. Но так или иначе этот день и последовавшие за ним годы, когда они вместе путешествовали, открывая для себя новые города и земли, совершенствовали свои магические способности и учились любить, определили их последующий путь. А теперь Трандуилу в свою очередь предстояло научить пользоваться скрывающими чарами своего сына.***
Леголас вышел из шатра, стоявшего немного в стороне от общего лагеря, и проследовал в указанном ему направлении. То и дело он посматривал вниз, на берег к востоку от Митлонда, где раскинулись лагерь победителей. Никто не уходил: люди, прибывшие из Амана эльфы, гномы — все еще были здесь. Слишком много дел оставалось пока незаконченным: нужно было освободить Морию, изгнать орков из Рохана и Гондора, и союзники пока не решили, перенести ли это на следующий год или еще есть время сделать что-то до наступления стужи. Рассеянно кивая радостно приветствующим ему эльфам, Леголас минул пригорок и направился к останцу, нависающему над Митлондом. Пред открывшимся видом Леголас ненадолго остановился, не в силах поверить, что внизу некогда была прекрасная эльфийская гавань. Сейчас город лежал в руинах, полузатопленный и обгоревший, и он с трудом мог представить масштаб битвы, разразившейся между носителями колец, и совсем не понимал, что заставило Трандуила прийти именно сюда. Минув стражу, он обогнул останец и наконец нашел отца. Тот сидел на траве, и легкий, теперь уже осенний ветер трепал распущенные, льющиеся гладким шелком, НО абсолютно серебряные волосы. В сердце екнуло. Стало так отчаянно больно, что последние шаги до отца он преодолевал на внезапно ослабевших ногах. А когда подошел — рухнул на колени, обняв сзади и зарываясь носом в такое непривычное ему серебро. Трандуил в его руках напрягся — неужто и не услышал его шагов? Но видимо сразу понял, кто сжимал его в кольце своих рук. И нежданные, столь желанные объятия наконец сделали то, что не сделали последние несколько недель: позволили прорваться эмоциям и чувствам. И когда Леголас чуть ослабил руки, Трандуил повернулся к нему, сгреб в свои объятия, целуя скулы, шею, губы, сжимая пальцами рубаху, боясь отпустить, ни разу не подняв на него глаза и, наконец, разрыдавшись, как ребенок. И Леголас, обнимая и целуя, шепча что-то успокаивающее, осознал, что это был один из тех редких, почти невозможных моментов, когда его королю было абсолютно все равно, что их может кто-то увидеть. Да ему и самому не было ни до кого дела и тоже хотелось расплакаться — за то, какую боль причинил самому любимому созданию в своей жизни. — Леголас! — Принц вздрогнул и крепче прижал к себе отца, почувствовав, как тот тоже напрягся. В нескольких шагах от них стоял Элронд. — Уведи отца в шатер. — И поскольку Леголас не сразу осознал, что желает от него добиться лорд Ривенделла, повторил: — Леголас! Трандуил пришел в себя раньше и, отстранившись от сына, поднялся. Не взглянув ни на него, ни на Элронда, он прошел мимо и медленно направился к шатру. Леголасу показалось, что он сейчас упадет, и он поспешил догнать Трандуила, коря Элронда за то, что появился в такой неподходящий момент. Зато понял: Элронд успел наложить чары, и никто из попадавшихся по пути не обратил внимания ни на потерянный вид короля, ни на беспокойство следовавшего за ним принца. В шатре Трандуил проследовал к столу, но так и не налил вина, к которому было потянулся, а лишь устало оперся о столешницу и опустил голову. Леголас обнял его сзади. Трандуил обернулся и стек на колени, обнимая его за бедра. — Простишь ли ты меня, листик? — выдохнул он, прижимаясь горячо и отчаянно. Леголас растерялся и попытался его поднять. — О чем ты говоришь, meleth? Мне не в чем тебя винить. — За то, что не уберег... — Посмотри на меня! — потребовал принц, наконец поняв, почему отец так настойчиво отводил от него глаза. — Я здоров, я жив. Я прежний. Взгляни! — Отчаявшись поднять короля, он сам опустился на колени и, обхватив его лицо ладонями, заставил на себя взглянуть. Трандуил глубоко вздохнул и наконец поднял глаза. — Чары, — констатировал он, скользя кончиками пальцев по гладким щекам. — Научишь меня накладывать их, — твердо сказал принц и не добавил: хотя мне они не мешают. Он вдруг осознал, что не так тяжело принять свой новый облик, как заставить отца не винить себя каждый раз, когда он на него смотрит. — Со временем и мои шрамы исчезнут, как твои когда-то. Ты сам это знаешь. Трандуил покачал головой, сдаваясь, и Леголас потянулся к нему, снова привлекая в свои объятия. — У тебя измученный вид, — продолжил он, оставляя поцелуи на висках, щеках, в волосах своего короля. Трандуил цеплялся за него почти обессиленно, лишь подставляясь под его ласку. — Идем. — Он встал и потянул короля к ложу. Они опустились на кровать, сплетясь руками и ногами. — Отдыхай. Мой король. Через некоторое время Трандуил уснул, а Леголас, охраняя его сон, все никак не мог оторвать от него взгляд. И впервые задумался о том, как сложится их жизнь завтра. Снова соберется совет, чтобы выработать план следующих действий. Снова эльфы, люди и гномы будут спорить, с чего начать первым, но, скорее всего, все военные действия будут перенесены на следующий год. Часть эльфов уплывет обратно в Аман, а с ними уйдут и хранители эльфийских колец. Только вот Галадриэль унесет в Валинор не только Нэнья, но и Кольцо Всевластия, и никто не сможет сказать, чем это еще аукнется. Арвен останется с Арагорном, и сыновья Элронда — тоже: Элладан — из-за любви к Лиссандре, а Элрохир — из-за привязанности к брату. И, наверное, к жениху невесту поведет Король эльфов, которого юная эллет давно считала почти отцом и которого наотрез откажется покинуть. Они вернутся в Ривенделл, и однажды скрытая долина снова станет принадлежать лишь эльфам. Со временем объединенные армии изгонят орков со всех завоеванных ими земель, загнав обратно в Мордор, и дети Илуватара вновь начнут заселять города и селения. Средиземье расцветет пуще прежнего. А они, наверное, вернутся в Рованион, где на многие лиги к северу когда-то произрастал великий лес. И однажды, бродя по зеленой пуще, одинокий путник даже не допустит мысли, что деревьям нет и сотни лет, потому как под магией эльфов лес поднимется гуще и сильнее прежнего. И, может, кому-то посчастливится увидеть его прекрасного сребровласого хозяина. Осторожно, чтобы не разбудить, Леголас отвел волосы Трандуила от лица и в очередной раз восхитился их мягкостью и сияющим блеском. И как бы ни было жаль прекрасный митрил, что все еще стоял перед глазами, серебро нисколько не меньше шло его королю, отцу и любимому.