эмпатия

Саган очухивается в лесу. Шея чешется от прилипшей травы, нога упирается не то в холмик, не то в пенек, а в поясницу больно упирается какая-то ветка. И деревья шумят — много деревьев, Саган в резервации столько даже в парке не видел. Хотя его сейчас не деревья волнуют, а кончик арбалета, нацеленный Сагану прямо в лицо. Саган пытается сползти с впивающейся в поясницу ветки, и арбалет воинственно дергается, почти задевая нос. — Н-не двигайся! Саган расфокусированно моргает. Он подобное оружие видел только в учебнике по истории периода до Первого Взрыва. Огромный, неуклюжий, опасный. Арбалет заканчивается круглым щекастым лицом с широко раскрытыми глазами и приоткрытым ртом. Лицо испуганное и обеспокоенное. — Хен! Сокчоль-хен! Он очнулся! Лицо кричит громко и надсадно, Саган даже морщится — так по ушам режет. Он концентрируется на кончике арбалета перед самым своим носом и пытается ощутить целиком и собрать свое тело: ноги — затекли, шея — чешется, спина — болит, в горле — пересохло. Глаза сухие, воспаленные, будто Саган не спал дней пять. А потом очнулся. В лесу. Или в каком-то кошмаре — все происходящее сильно напоминает очередной из шибанутых снов, которые часто снились Сагану с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Только слишком явно, как для сна, ощущаются туго связанные руки. Руки. Связанные. Саган шевелит пальцами, разгоняя кровь в затекших кистях, и лицо с арбалетом искривляется паникой. — Н-не дури! Если ты паранорм, то лучше не дури, мы тебя не обидим, если ты нас не обидишь. А ес-сли ты... — брови на лице страдальчески заламываются, и оно зовет снова: — Хен! Сокчоль-хен, ты где? Саган прикрывает глаза. Он случайно не проспал третий конец света? Хотя вокруг слишком много зелени. И травой пахнет — как настоящей… а хотя она же и есть настоящая, дурак, ты же в лесу. Откуда Саган очнулся в лесу? С темнотой перед веками ощущать себя стало проще. Лежит, на земле, на ветках или, возможно, корнях дерева. И страшно хочется пить. Саган облизывает губы — и чувствует противный металлический вкус. Кровь. Определенно. И, скорее всего, не чужая. Слишком много вопросов. И спросить — не у кого. Разве что лицо... Лицо с арбалетом оказывается пухлым невысоким парнишкой, не старше самого Сагана. Смотрит насторожено и арбалет не опускает, хотя стрела-то дрожит. Саган понимает: его боятся. Больше, чем он сам — кого..? — Я... я не буду дурить, — хрипло говорит Саган: звуки по сухому горлу проскакивают с трудом, даже дерут больно. Арбалет дергается, парнишка отступает на пару шагов назад. — Ты паранорм, да? Откуда ты здесь? — Не знаю. Арбалетчик хмурится. Но Саган правда не знает, он понятия не имеет, как тут оказался, а слово пара... что? вообще первый раз слышит. Нестройный ход мыслей перебивают шаги, больше похожие на удары молота по земле. — Да паранорм он, точно. Откуда бы ему тут взяться. Совсем, как Уджин — тот тоже кровью плевался. Голос. Густой, низкий, сочный, откуда-то из-за спины. Голос в поле зрения Саган не входит, зато лицо с арбалетом разглаживается, у парня даже плечи расслабляются, будто с него сняли часть тяжелого груза. — Говорил что-то? — Ничего не знает. Что делать с ним будем? — Что делать... — гух-гух-гух, шелест прибитой травы, и голос становится перед Саганом: здоровый плечистый мужик, настоящий шкафчик, короткая стрижка, глаза-жучки — недоверчивые, злые, пронзительные. Сагану очень интересно, что с ним будут делать, но в его голове снова собирается белая муть, из которой он только вынырнул. — С собой возьмем, — гудит голос. — Ынсон разберется. Белая муть мягко загребает в пушистые объятия. Саган слабо ощущает сквозь сонливость и вату, как его пытаются усадить, и еле слышит «ты хоть идти сможешь?» Идти у него получается через... а фиг знает через сколько, голос-шкафчик, которого лицо с арбалетом называет Сокчолем, тупо тащит его, закинув на плечо, и периодически бросает что-то типа «да паранорм, отвечаю», «мог бы — прибил уже», «у Уджина тоже не сразу было». Ответов второго Саган не слышит. До места назначения Саган доходит уже на своих двоих: Сокчоль спустил его с плеч и на жалобно протянутые связанные руки недобро фыркнул. Лицо с арбалетом несмело заикнулось: — Но ты же сам сказал, что если бы он мог, то уже вырубил бы уже... Сокчоль не ответил. Поискал под ногами камешек и поднес его к самому лицу Сагана. — Видишь? Саган кивнул и был удостоен чести наблюдать, как камешек крошится мелкими кусочками в кулаке Сокчоля. — Будешь рыпаться — то же самое сделаю с твоей головой, ясно? Сынхен, ты бы арбалет не опускал, — это уже второму. Саган сглатывает под наведенным оружием и яростно машет головой, мол, он ни-ни, даже и не думал. Какое рыпаться, когда у него коленки дрожат и в голове так мутно, что проветрить хочется. Но руки освободить приятно, да и идти своими двумя тоже здорово. Особенно по лесу. По лесу, черт возьми. Саган лес не на картинке видит впервые в жизни. В резервации были парки, конечно же, но такие вылизанные, такие шаблонные: квадратные клумбы, трава под линеечку — а тут деревья стеной, под ногами хворост трещит и тропинка все норовит исчезнуть в чаще. В одни кусты Саган чуть не сваливается, его ловит Сынхен буквально сразу, как у Сагана заплетаются ноги. На «спасибо» Саган получает повыше поднятый арбалет. Глаза у Сынхена все еще круглые, перепуганные, и Саган хихикает. Нашел, кого бояться. Вот ему самому — самое оно: пришел в себя непонятно где, бредет куда-то за мужиком, который камни пальцами растирает, да еще и в лесу. Как он вообще оказался вне резервации? — Что, очухался? — гудит Сокчоль, не оборачиваясь. — Че смешного? — Ничего, — Саган мотает головой и заискивающе спрашивает: — А мы куда? Он не уверен, что милый голосок сработает, но Сокчоль отвечает коротко и просто: — Домой. Домой, так домой. Домом оказывается лужайка, ничем не отличающаяся от остальных, коих они прошли множество: Саган выдохся так, что даже пожалел немного, что вызвался идти сам так рано. А еще скучно, но задавать вопросы Сокчолю он побоялся. Шли-шли, шли-шли, а потом Сокчоль остановился, коротко кивнул Сынхену, и Сагану закрыли глаза. — Кто тебя знает, — ворчит Сокчоль, пока они спускаются по каким-то лестницам и петляют коридорами. На слух много не определишь, но Саган чувствует под ногами металл и предполагает: бункер. Такие строили за резервациями как временные убежища, но после Второго Взрыва вне резерваций жизни нет, и бункеры стали бесполезны... или же в школьных учебниках и по телевизору чего-то не договаривают. Например, что в лесах можно встретить людей, которые растирают камни пальцами. Грохот в дверь: не то просто железную, не то бронированную. — Мы не одни, — гудит Сокчоль. — Я, кажись, еще беглого нашел. Саган сглатывает. Дверь открывается, Сынхен убирает теплую влажноватую ладонь, и в Сагана впираются три пары глаз. Саган аж вздыхает от удивления. Комнатку он сразу определяет как бункерскую кухню, даже описания вспоминает из учебника: вот ниша на случай выброса, сейчас открыта — в ней, поджав ноги, сидит мелкий пацан, совсем мальчишка. За столом с разложенной картой мальчик, удивительно похож на лисенка. Сокчоль занимает половину свободного пространства, а подошедший рядом Сынхен снова поднимает на Сагана арбалет. Но Саган смотрит на высокого и худого — не то парень, не то мужчина, за ворохом одежды и шарфов не разберешь — который в сторону Сагана даже не поворачивается. — Можешь опустить арбалет, хен, — говорит лисенок за столом. — Он ничего не сделает. И Сынхен — слушается. # Мальчика-лисенка зовут Чунук, и Саган сразу проникается к нему искренней симпатией. Потому что Чунук не крошит перед его лицом камни и не тычет арбалетом, а берет за руку и усаживает на соседний стул, и улыбается вполне дружелюбно. — Тебя зовут как? Помнишь? Сколько тебе лет? Откуда ты? — Саган. Чон Саган. Шестнадцать лет... — Саган морщит нос, — почти, скоро будет. Вторая сеульская резервация. — Еще один столичный, надо же, — с явной завистью тянет Сокчоль, бухаясь на стул напротив. После вердикта Чунука он расслабляется и дергает Сынхена, мол, все ок, чего ты. Саган только сейчас замечает, что они между собой похожи: не только комплекцией, а вообще. А еще Сынхен снимает с плеча сумку, набитую чем-то тяжелым, которую Саган раньше не увидел, и ставит в углу. — Я потом разберусь, — говорит он Чунуку, — когда отдохну. Все равно до ужина еще часа три. Чунук согласно кивает, и у Сагана появляется впечатление, что Чунук тот вообще главный. Хотя на старшего не тянет — Сокчоль вон совсем мужик... — Вторая? Я из четвертой, — подает голос мальчик из ниши. — Четвертой сеульской, та, что к северу. Уджин. Рассмотреть Уджина у Сагана толком со своего места не получается, но ему становится как-то спокойнее. — Странно, что во второй зачистки так поздно начались, — Уджин свешивает ноги и спрыгивает из ниши. — Уже в первой закончили, а если во второй еще... — Уджин, помолчи. — Ворох кофт и шарфов у стены. Удостаивать Сагана хотя бы поворотом головы по-прежнему не собираются. Саган ежится. Чунук бросает в сторону вороха выразительный взгляд, но внимания на него не обращают. У Сагана остается странное чувство... очень странное: будто у него в мозгах покопались, перемыли и подтерли за собой следы. — Вторая сеульская... — повторяет себе под нос Чунук. — Я из пятнадцатой, та, что в Дэгу. Сокчоль-хен и Сынхен-хен — двадцать третья, Тэджон, — Сокчоль и Сынхен дают друг другу пять. — А Ынсон-хен — из бывшей тридцатой, пусанской. Ынсон-хен. Ворох одежды, злой мелодичный голос, согнутая спина. Тридцатая пусанская резервация, день уничтожения которой до сих пор считается траурным, у них даже занятия в этот день отменяют. Разве там остались выжившие..? — Остались, — говорит Чунук, и Саган удивленно пырится на него. Он же не ляпнул это вслух? — Не ляпнул, — слышит Саган. И губы у Чунука не шевелятся. Сокчоль опирается локтями на стол, подается вперед — и ржет, Саган аж на стуле подскакивает. — Прости, — извиняется Сокчоль и гогочет так, что краснеет. — Просто да, к Чунуку сложно привыкнуть. Сынхен и виснущий на нем Уджин смеются так, как смеются люди, которых что-то объединяет. Что-то, что Саган не может взять в толк. Он все еще смотрит на Чунука круглыми глазами — как? — и Чунук улыбается очень самодовольно. — Он точно паранорм, — говорит Чунук. — Мне еще никогда не удавалось с первого раза залезть в башку к обычным людям. Саган обводит глазами всех присутствующих: голос-шкафчик Сокчоль, круглое лицо Сынхен, лисенок Чунук, Уджин, который земляк, Ынсон в ворохе одежды — значит... — Значит, — несмело начинает Саган после молчанки, — вы все тут... — Паранормы. Ынсон поворачивается к Сагану лицом, скрещивает руки на груди, и Саган замечает большие желтые перчатки, похожие на бейсбольные. — Мы все тут паранормы. Мутанты, если тебе понятней, — отрезает Ынсон и поворачивается к Сокчолю: — Зачем ты приволок его? — А что, мне его надо было там кинуть? — возмущается Сокчоль. — Ты привел его домой, — Ынсон каждое слово рубит, как сталью, от чего Сагану максимально становится неуютно. — Вообще не зная, кто он, что может и паранорм ли он вообще. — Да он, как Уджин, кровью плевался. И тоже не помнит ничего. А если бы хотел нас порешить, то попробовал бы уже. Что ему Сынхен с арбалетом. — Сокчоль выглядит очень обиженным и оправдывает Сагана уже из принципа. А Сагану что, Сагану на руку, хотя в нем порывается желание встать и уйти, спасибо за гостеприимство, но я пойду... а куда? в лес? — Именно. Сиди тихо, — говорит Чунук в голову Сагана, и Саган снова выпадает с того, что Чунук, ну, он же ни слова не произносит. Сидит, наблюдает за перепалкой Ынсона с Сокчолем и улыбается. Ынсон прячет подбородок в шарфе. — Чунук сразу понял, что Уджин телекинетик. А у этого что? — Саган, хен. Его зовут Саган, — мягко говорит Уджин. — Он еще сам не знает. Но скоро проявится, я уверен. В крошечной бронированной кухоньке Чунук кажется Сагану его единственной надеждой. Саган смотрит на Ынсона осторожно, искоса и тихонько вздыхает, потому что Ынсон, которому он так не нравится, кажется ему очень красивым. Тоже подросток, скорее всего, никак не больше двадцати ему. Чунук дергает уголком рта, и Саган наконец-то догоняет. — Ты что, мои мысли читаешь? — с детским негодованием спрашивает он. Сокчоль и Сынхен синхронно ржут в голос, а Ынсон выходит из кухни, прижавшись к стене так, чтобы как можно дальше обойти Сагана. # Из сумки Сынхен достает трех подстреленных зайцев и еще чью-то тушу крупнее, и Сагана немножко начинает подташнивать. Но виду он не подает — вот еще, будет он пасовать перед всякими крутыми ребятами (а то, что Чунук супер-крутой, Саган не сомневается). Правда, на вопрос, умеет ли он готовить, приходится честно сказать «нет». — Сынхен научит, — добродушно говорит Сокчоль; развалившийся на стуле, он вообще не выглядит опасным мужиком, который растирает в порошок камни. Саган присматривается к нему уже спокойнее и понимает: и не мужик никакой, а всего на пару лет старше, чем сам Саган. Просто крупный очень. И сильный. Ненормально сильный. Сынхен без арбалета на грозного паранорма-убийцу не тянет вообще. Да и с арбалетом, если честно, тоже. Он достает из холодильника мясо (Саган старается не думать, чье оно) и показывает: вот тут так разрезать, вот тут так отбить... — ...а потом обваливаешь и отдаешь мне, — заканчивает Сынхен обучение и бросает на сковороду первый кусочек. В воздухе раздается аромат жареного, и Саган почти захлебывается собственной слюной — только сейчас он начинает ощущать, что голоден. Зверски голоден. В конце концов, у него стресс, а еще никто не собирается объяснять ему, что такое паранормы и как он тут оказался, так что... Саган почти роняет кусок вывалянного в специях мяса, когда слышит голос Чунука в своей голове. Он уже наловчился отличать, когда тот говорит вслух, а когда, ну, прямо в голову, и поэтому оборачивается с возмущением. Сокчоль по-дурацки хихикает. — Прости, — снова извиняется он. — Забавно наблюдать, как он хакает чужие мозги. Мы-то все через это прошли. — Привыкай, — мягко и спокойно говорит ему Чунук. — Пока хочешь жить, будешь с нами. Не то чтобы это утешало, но и не особо заметно, что у Сагана есть выбор. Когда сырого мяса остается где-то треть, Сынхен перепоручает жарку Уджину, а сам отправляется заниматься рисом. У Сынхена вся такая работа в руках спорится, прямо любоваться хочется, но Саган любуется из практичных целей: шило в жопе и вредная гордость не разрешают ему халявить и оставаться аутсайдером, хочется быстрее свыкнуться, как все, и... — Успеешь, — говорят в его голове. Саган снова почти роняет кусочек мяса. Может, рано он проникся любовью к Чунуку. Ынсон возвращается, когда Уджин и Чунук в две руки расставляют тарелки по столу. Чунук определяет место Сагану рядом с собой, и Саган вздыхает облегченно: все-таки Чунук пока изо всех относится к нему наиболее радушно. Ынсон садится в противоположном конце стола вдали ото всех, и все воспринимают это, как нормальное, само собой разумеющееся. Саган пытается тайком разглядывать его, пока Сокчоль что-то активно и громко рассказывает и — ему почти мозги коротит, какой Ынсон красивый. На Ынсоне свитер, линия плеча которого начинается где-то на локтях, и поверх него не то плед, не то шарф двухметровый, и это немного, но странно — хотя на фоне-то происходящих событий явно не чужие предпочтения в одежде должны Сагана удивлять. Но в тесной кухоньке не очень-то и холодно, Саган в футболке и джинсах чувствует себя комфортно, да и остальные одеты в простое: кто в майку с шортами, кто в обычных штанах. А у Ынсона, кроме лица, нигде не открыто ни кусочка голой кожи. Может, это из-за... — Перестань, — сердито говорит Ынсон. И смотрит в упор, и подтягивает ворот свитера выше. Саган спохватывается — его «искоса посмотреть» превратилось в «пялиться по самое не хочу» совсем незаметно. Он смущается и буркает «извини» не так вежливо, как хотелось бы. Ынсон же не умеет копаться в чужих мозгах, как Чунук? Последний рядом выразительно хихикает, и Саган мысленно дает себе пощечину. Божечки, он за своим ртом иногда уследить не успевает, а тут порядок в голове придется круглые сутки держать, ну что за кошмар! Чунук смеется в голос. — Он опять, да? — Уджин бухается на соседний стул и потирает в предвкушении руки. — У меня он в мозгах даже во сне копался. Так что сочувствую, крепись. Пахнет охренительно, Сынхен-хен! — Уджин миленько улыбается, но Сынхен с тарелкой вроде бы не ведется. ...или ведется. Надо запомнить хитрость, решает Саган, когда Сынхен накладывает Уджину самые аппетитные кусочки. Еда — это, конечно, замечательно, только Сынхен раскладывает по тарелкам порции, которыми можно трех взрослых мужиков накормить, а не одного подростка, пусть и пара-как-то-там. — Это восполнение, — говорит Сокчоль, заметивший, как Саган пырится на гору еды на тарелке. — Может, не сразу, но сам так лопать будешь. Когда станешь, ну... че там на него, пусто? — это уже Чунуку. Чунук качает головой. От острого желания задавать вопросы Сагана спасает только кусок ароматнейшего мяса в рту. Он действительно сжирает почти всю порцию; остатки у него воруют пополам Уджин с Чунуком под протесты Сынхена «мы с Сокчоль-хеном целый день на охоте были, нам нужнее!» Охота. Ну да, вот откуда мясо. — А как вы отличаете, где зараженное животное, а где здоровое? — спрашивает Саган у Сокчоля — тот после еды кажется ему совсем добрым, как нажравшийся кот. — А Сынхен мне на что? — смеется Сокчоль. — Сынхен-хен у нас как следопыт, — говорит Чунук, и Сынхен расцветает. Саган уже приметил, что Сынхена нужно хвалить почаще, тогда, может, с ним будет легче подружиться? Враги Сагану совсем не нужны. — У меня все реакции быстрее человеческих в разы, — гордо говорить Сынхен. — И чувства острее. А это не так легко, и поэтому мне тоже нужно много сил и... — Возьми, — перебивает его Ынсон и ставит перед ним свою тарелку — почти нетронутую. — Хен. — Чунук произносит это спокойно, но Саган слышит в своей голове эхом «поешь, пожалуйста» — так отчаянно Чунук кричит в чужую голову. Ынсон отворачивается к плите и ставит на нее большой железный чайник. — Я не голоден. Чунук и дальше сверлит его затылок, а Саган замечает, что на Ынсоне только одна перчатка, и что руки у него аккуратные, а пальцы — длинные, белые и тонкие. — Не пялься так. Ему неприятно, — сигнализирует Чунук, и Саган отворачивается к Сынхену, который с виноватым видом прячет недоеденное мясо в холодильник. Вопросов у Сагана так много, что они просто давят на стенки черепной коробки, но когда они с Чунуком и Уджином остаются мыть посуду, Ынсон в нише устраивает себе гнездо-кокон из одеял и подушек и, прихватив кружку чая, утыкается в книжку. Сынхен тащит Сокчоля «хен, помоги мне с зайцами» и они уходят — к облегчению Сагана. Он на такое пока смотреть не готов. Зато очень готов расспрашивать, но все время косится на Ынсона и предпочитает помалкивать. Помогает ему неожиданно Уджин, который задает вопрос сам: — У тебя, значит, пока ничего не проявлялось? Саган мотает головой, хотя о том, что имеет в виду Уджин, он имеет понятие очень смутное. — Странно. Я в 12 лет начал предметы двигать. Я телекинетик, — объясняет Уджин, когда Саган удивленно смотрит на него, и тут же демонстрирует: гора вымытых ложек складывается в ящик, который открывается без чьего бы то усилия. И не пристало Сагану удивляться после того, как Чунук у него весь вечер в голове прямые трансляции устраивает — но это вообще другой уровень, Саган челюсть теряет где-то под столом. Уджин с самодовольным лицом двигает по кухне стулья, переставляет чашки на верхней полке шкафа — не сходя с места, разумеется — и стукает Сагана по ноге ящичком, небольно. — Я сначала контролировать не мог. Тут уже научился. А так меня из-за того, что не контролировал, и поймали. — Кто поймал? — Саган спрашивает осторожно, потому что он помнит, что он — как Уджин, да еще оба из Сеула, а значит, с ним произошло что-то как минимум похожее. Вот только Уджин рассказывает и рассказывает, а Саган ничего, кроме белой мути не помнит. Он честно пытается нашарить последнее воспоминание, но тщетно: ему в голову лезут тосты с сыром, которые готовила мама, несделанный пример по математике и его день рождения, который вообще-то поздней осенью. А сейчас же только сентябрь начался… — Это нормально, — отзывается Чунук. — Мы все не помним момент зачистки. — Не все, — отрезает Ынсон из своего кокона. Чунук смотрит на него виновато. И Саган поглядывает осторожненько, пока Ынсон, не отрываясь от книжки, рассказывает: — Чистильщики. У нас их называют чистильщиками. Вылавливают таких, как мы, мутантов. — Паранормов, хен, — мягко поправляет Чунук. Ынсон натягивает одеяло до плеч и не отвечает. Все это — злость, неприятие, короткие резанные ответы — вроде бы должно задевать Сагана или хотя бы отпугивать, но почему-то нет, вообще наоборот: Саган чувствует огромное желание подойти, обнять и утешить, и вовсе не из жалости, а просто — — Не смей, — четко звучит в его голове. Саган на секунду все же себе представляет, и Ынсон дергается, как от удара, выпутывается из кокона и, вылив недопитый чай, ретируется из комнаты. — Спать тебе негде, — вздыхает Чунук, как ни в чем не бывало. — Ну ничего, придумаем что-нибудь. Про негде Саган сначала не совсем понимает — бункеры, согласно его знаниям, рассчитаны на большое количество народу. Ему объясняют позже, когда ведут в жилое крыло: комнаток действительно много, но вскрыто не больше десятка, а жилых вообще четыре штуки; остальные завалены хламом и электроникой, в некоторые не пройти, в одной не работает система вентиляции... — Сдыхает здание без присмотра-то, — Сокчоль пинает бронированную дверь. — Ну и куда тебя? Мы с Сынхеном в двушке, но храпим, что мама не горюй, Чунук с Уджином в однушках. Хоть в ванную ложи. Саган честно готов спать хоть в ванной, хоть на кухне — ему так сонно, что хоть умирай. Он замечает комнату в конце крыла — из-под двери пробивается свет — и показывает пальцем. — А там..? — Ынсон-хен, — говорит Чунук и поджимает губы. Сокчоль смотрит на него серьезно. — Нет. Вообще ни при каких обстоятельствах. — Да знаю, — вздыхает Чунук и горестно осматривает свою комнату, крошечную, как келью. # Спать Сагана кладут к Уджину — он самый мелкий, и они оба помещаются на кровати. И встают оба злые и невыспавшиеся. — Он даже во сне разговаривает, — жалуется Уджин, ковыряя завтрак. Саган возмущенно вопит: — Да ты и не во сне полночи болтал! — Как будто тебе неинтересно было, — парирует Уджин, и Саган прикусывает язык. Потому что интересно очень, Уджин ему рассказал и про чистильщиков, и про паранормов, которые появились после Первого Взрыва, и про то, что некоторым удается сбежать: — ...мы все тут беглые. Я, например, помню, что меня даже в Центр не довезли, я, с перепугу, наверное, вырвал дверь у машины и ею ж охрану и приложил. А как сюда добрел — вообще не помню. Все бегут из резерваций в леса, — добавил Уджин через время. — Сюда люди не лезут, зараженных боятся. А нам что, они нас трогают редко, и с нашими способностями пусть сами боятся. — А зачем отлавливают? — Саган приподнимается на локте и отодвигается от Уджина, как может. Уджин, конечно, рассказчик хороший, но фильтровать надо все равно — Уджину четырнадцать, ему ничто не мешает ради смеха навешать лапши Сагану, развесившему уши. — А зачем мы им? — Уджин зевает и вытягивается — ему-то есть где, мелкому, не то что Сагану. — Только лишнее подтверждение, что Взрывы — вина правительства. Саган хмурится и загадывает себе спросить еще и у Чунука — у него свои соображения имеются на этот счет. Сейчас же Саган мстительно огрызается: — А ты одеяло стаскиваешь, — просто чтобы последнее слово было за ним — и утыкается в тарелку. Таким голодным он не просыпался никогда и в этот раз порцию сжирает целиком. И краем глаза (неспециально!) замечает, что под взглядом Чунука Ынсон тоже почти опустошает свою тарелку. — Может, наверху чай попьем? — предлагает Сынхен и поддерживают его с большим энтузиазмом. Глаза Сагану в этот раз не закрывают, а подробно объясняют и показывают: тут пароль, тут и тут нужные кнопки в пазы вставить, тут осторожно переступить, потому что лестница не конца выехала. — Хороший бункер, — довольно говорит Сокчоль. — Даже жаль, что не использовали, мне кажется, тут и Взрыв можно было пережить. С другой стороны, тем лучше для нас. Саган честно пытается удержать все в голове и впервые жалеет, что филонил в школе. А они ведь год назад учили устройство бункера почти наизусть, и Саган схлопотал по этой самостоятельной позорную двойку. «Зачем мне знать устройство бункера которым я не воспользуюсь?», — пытался он доказать родителям. Родители прониклись, но на неделю без карманных денег все равно оставили. Но элементарное Саган понимает: запасов непортящейся еды в бункерах полно, электроэнергию и воду подают из источников за пределами резерваций, которые в Сеульском регионе не выключают. Им действительно везет. Первым из бункера выпускают Сынхена, и он долго всматривается-вслушивается в зеленую живую стену и только потом машет остальным: — Чисто! На лужайку Саган выпрыгивает сразу после Сынхена и жадно впитывает в себя лес: зелень, солнце, шум веток, это все. А еще оказывается, что совсем рядом стена деревьев заканчивается утесом и там, за обрывом, небольшое озеро, в котором даже купаться можно. Ынсон вылезает последним, и при солнечном свете бросается в глаза, каким уставшим он выглядит. На нем снова кофт в три слоя, хотя на улице тепло совсем и солнце светит — а Ынсон натягивает рукава на пальцы и ежится. Сегодня он без перчаток, и Саган жалеет, что не может посмотреть еще разок на его руки. Но Саган еще просто не знает, что его ждет счастье побольше. И приносит ему счастье Сокчоль, который громко спрашивает: — Ынсон, а ты пацана смотрел? Может, у него там почки отбиты или половины печени нет. Саган готов огрызаться — уж он-то бы пропажу родной почки заметил! — но ему интересно все, что связано с Ынсоном, а слово «осмотреть» звучит весьма волнительно. Ынсон косится на Сокчоля довольно сердито, но отвечает: — Смотрел. Целый, только перепуганный. Саган хочет возразить, что никто его не смотрел и он очень даже не против быть осмотренным, но Сокчоль просит: — Ну просканируй его, а. Спокойнее будет. Меня парит, что он кровью плевался. Ынсон подзывает Сагана к себе кивком, и тому даже совестно, что он подбегает так резво, как щенок, которого позвали к ноге. Только Ынсон на него смотрит не как на щенка, а скорее как на огромного паука, которого даже раздавить противно. И делает Ынсон совсем неожиданное — своими красивейшими руками касается саганового лба, проводит по плечам, по груди вниз к животу и даже задевает пальцами бедра. У Сагана внутри поднимается маленький шторм. Лицо у Ынсона серьезное, сосредоточенное, ладонями давит сильно, но аккуратно, и отстраняется тогда, когда Саган готов внутренне заверещать от восторга. Цедит: — Целый. Я же говорил, смотрел вчера. Доволен? Сокчоль подтверждает, что он доволен, и Саган дергается сказать спасибо — это же считается за услугу? — и случайно касается ынсоновой руки, обнаженной ладони. Ынсон отдергивает руку, как от кипятка, и смотрит испуганно. — Не прикасайся, — почти шипит он и отходит на солнечную сторону полянки. — Ты не обижайся, что Ынсон-хен такой, — говорит ему Чунук позже, когда они отпрашиваются вдвоем прогуляться — оказывается, отпрашиваться надо у Сокчоля как у самого старшего, хотя насчет дядьки Саган вообще промахнулся: Сокчолю совсем недавно исполнилось восемнадцать. Ынсону — вот-вот будет, Сынхену — через год. А Саган с Чунуком — вообще одногодки. — У Ынсона есть… — Чунук жует губу, — причины. Ему среди нас тяжелее всех. Саган рвется спросить, связано ли это с уничтожением пусанской резервации, но почему-то молчит и разводит руками.