эмпатия

В новый ритм жизни Саган вливается как-то слишком... спокойно. В восемь — подъем, в двенадцать — отбой, в час — «или вы сейчас же спите, или я вам головы поотрываю» от Сокчоль-хена. Саган все еще ночует в комнате Уджина, но ему срочно нужно выделять собственную, потому что они жалуются друг на друга постоянно и нормально спят по очереди. — Я снова задумываюсь про ванную. Или кухню, — говорит Сокчоль, когда Уджин отправляется вместо обеда досыпать. — Только боюсь, что наступлю ночью случайно. — Меньше жрать по ночам надо, — дергает его Сынхен, и Сокчоль легонько пихает его в плечо. Любой другой от пинка Сокчоля пролетел бы уже парочку метров, но Сокчоль и Сынхен — братья: суперсилы друг друга на них не действуют. — Может, в архив его пристроим? — предлагает Сокчоль. — Там чисто и есть где спальник разложить. Ынсон вполне может таскать папки к себе. — Архив? — про такое Саган еще не слышал. — Ага. Записи, документы, карты. Там Ынсон-хен пропадает, выбирает следующее место, где мы можем пожить, — беззаботно отвечает Чунук. — Запасы в бункере не вечны, хоть и рассчитаны на большое количество людей. Мы и так живем тут полгода почти, но нам нужно больше, чем обычным людям. Саган уже знал, что бешеный аппетит оправдывается необходимостью подпитывать силы организма, и это было логично — только Саган жрет как не в себя, а способностей у него никаких. Вот Уджин — телекинетик: вещи туда-сюда двигает, срывает с деревьев ветки и забавы ради швыряет куда попало. Чунук — телепат, понятное дело. Он рассказал Сагану, как сначала слышал абсолютно всех, а потом приучился контролировать. А уже позже смог и сам вкладывать в чужую голову нужные слова. — Для меня это не сложнее, чем попить воды, — говорит он беззаботно. — Просто набор алгоритмов. Саган завистливо скулит. Болтать с Чунуком в своей голове прикольно, правда, не совсем справедливо, потому что Чунук в голове Сагана читает и видит все, а Сагану передает только то, что считает нужным. Но здорово все равно. Еще он завидует Сынхену, который действительно следопыт — любой след может отыскать, любую лазейку найдет — и Сокчолю, которого провидение одарило в физуху, наделив силой такой, что и богатырям не снилась. Сынхен и Сокчоль всегда ходили охотиться вместе, потому что дополняли друг друга идеально и никогда не возвращались с пустыми руками. Иногда Саган напрашивался с ними (не очень смело, потому что какая от него польза?), но чаще сидел дома. Болтал с Чунуком. Играл с Уджином. Учился стрелять из арбалета. Торчал под дверью Ынсона и не решался постучать. Он помнил слова Чунука, что у Ынсона есть причины, но, во-первых, ему не говорят какие, во-вторых, Саган все еще не знает какие способности у Ынсона и связано ли это с тем, что Ынсон негласно освобожден ото всех бункерско-домашних обязанностей и кутается в тридцать три кофты даже в жару. На Сагана Ынсон реагирует почти агрессивно. Причем без причины, потому что Саган ведет себя лапушкой, даже если с ним общаются через «не беси», «отстань» и «заткнись». Он не выводит Ынсона из себя, как частенько делает это с Сокчолем, которого злить стремно, но весело; не достает болтовней — для этого есть Чунук, где можно даже рот не открывать, и Уджин, который только рад еще одному брату по разуму. Так почему же на него так? Саган что, Саган только смотрит. Причем издалека и в идеале, чтобы копошащегося в его мозгах Чунука рядом не было. Проблема в том, что Ынсон Сагану нравится. Иррационально и без каких-либо причин. Не Чунук, который в его голове, как родной уже, не Уджин, с которым они бесятся днями напролет и пинают ночью друг друга коленками, а Ынсон. Который тридцать три кофты, уставший взгляд, вечно напряженные плечи и «не лезь» и «не беси». И постоянные указание от Чунука «не трогай» и «не спрашивай», изредка подкрепляемые Сокчолем. А то, что нельзя, всегда больше всего хочется. У Сагана к этому уставшему взгляду и напряженным плечам что-то такое светлое и странное — не жалость, и не близко, но Саган живет в какой-то дебильной уверенности, что сможет помочь. И Саган потихоньку, осторожненько к Ынсону пытается пробраться. То стул ближе подставит. То на улице рядом встанет. То Ынсон попросит передать что — а Саган уже тут как тут: держи, хен. Вот ручка, ты просил. Ручку из чужих пальцев Ынсон берет осторожно, самыми кончиками, несмотря на то, что он опять в перчатках. Саган улыбается ему очень по-дебильному, и Ынсон фыркает, возвращаясь к своим планам и картам. Спросить о способностях Ынсона Саган все еще стесняется, но узнает о них куда более прекрасным и глупым способом. На себе. Он режет на куски свежеочищенную форель (Сокчоль с Сынхеном отправились вместо охоты на рыбалку, которая вдруг закончилась успешно), когда нож соскальзывает с его руки и хорошенько проезжается по пальцу. Саган ойкает и тут же тянет больной палец в рот — от него несет рыбой, но порез болит очень противно, Саган даже тихонько хнычет, потому что на кухне он один... был. Когда Саган собирается поискать бинт, Ынсон-хен уже стоит в дверях. — Показывай, — хмуро говорит он, и Саган виновато протягивает пострадавшую руку, перебирая в голове варианты: как хен узнал? Он громко захныкал? Чунук услышал и передал? Как?? ...Саган даже радуется, что разрезал этот чертов палец. Потому что Ынсон снимает перчатки, складывает их на стол, и берет руку Сагана в свои. Руку. Сагана. В рыбной чешуе. Грязную. Берет своими идеальными прекрасными пальцами. Саган даже морщиться от боли забывает. — Пустяки, — ворчит Ынсон и накрывает ранку пальцами. На его подушечках остаются капельки крови, а вот на руке Сагана — исчезают. Боль отступает, а напряженное лицо Ынсона расслабляется, как будто ему самому становится легче. Он похож на ангела, Ынсон-хен, Сагана как будто всего заново помыли и почистили, а не просто палец подлатали. Саган даже дышать забывает — он жадно ловит, как едва раскрываются губы на вдохе, и сам не замечает, как подается вперед. Когда Ынсон отшатывается, Саган ловит себя на том, что смотрит совсем влюбленными глазами. Ынсон откидывает его руку (палец как новенький), хватает перчатки и ретируется в черноту. — Хилер, — подтверждает Чунук, когда Саган спрашивает его. — Я думал, это само собой понятно, он же сканировал тебя, когда ты только к нам попал. # Первое ЧП случается, когда Саган живет в бункере почти месяц. В бункере они проводят в основном ночи, а днем разбредаются по всяким делам, пока погода позволяет. Только Ынсон в основном отсиживается у себя, но в этот раз солнышко светит так зазывно, что и он не выдерживает: устраивает себе ворох одеял и подушек в солнечном пятне и валяется на них, наблюдая за мелкими. Уджин, сидящий недалеко от Ынсона, пытается попасть всякой мелочью вроде пустой бутылки или журнала инструкций в Сынхена, а Сынхен благодаря своим хваленым реакциям все это легко отбивает, чем раздразнивает Уджина еще больше. Сокчоль устраивается с другой стороны — он перед этим разворотил небольшой утес, разминаясь, и теперь отдыхал, наблюдая за соревнованием. Сынхену скоро надоедает, и он бухается рядом с Саганом. Уджин переключается на кусок развороченной Сокчолем скалы — огромный валун, Уджин аж скрипит от натуги, когда приподнимает его в воздух и тащит вдоль обрыва. Уджин до этого легко двигал только нетяжелые предметы, сдвинуть, к примеру, человека у него полностью не получалось (пока), и Саган болеет за него просто всем сердцем. Он следит за плывущем в воздухе валуном и чуть не подпрыгивает, повторяя: давай! давай! И валун плывет, сначала медленно и рывками, потом плавнее и быстро. А потом мимо ушей Сагана свистит и он оказывается придавленным к прохладной траве. Раздается оглушительный грохот. Придавило его Сынхеном, который смотрел совершенно дикими глазами — не на Сагана, а на Уджина. Уджина, что трясся всем телом и пялился на кусок валуна на земле — секунду назад там Саган нежился на солнышке. Валуном придавливает край его широченной майки. Саган пырится на валун, на Уджина, на Сынхена, который отпихнул его в сторону. Секунду назад. Доли секунды. Колени противно слабнут и даже в глазах темнеет, когда понимаешь, как глупо и бесславно мог сейчас умереть. Саган успевает вылезти из-под Сынхена и убедить, что он жив-цел-орел, когда к ним подходит Ынсон — белый, как бумага, и Саган подмечает, что руки у него трясутся, как у них с Уджином вместе взятых. — Тихо, тихо, — бормочет Ынсон то ли себе, то ли им, и опирается руками на колени. — Я не знаю, хен, я не знаю, как так вышло! — у Уджина даже слезы в голосе пробиваются, причем настоящие, искренние. — У меня такое поднять не с первого раза получается, а тут... я не хотел, хен, я не хотел, я вообще не знаю, почему оно вдруг так легко пошло... Ынсон отмахивается от него. Спрашивает: — Чунук где? Чунук находится в бункере и, порывшись в голове у Сагана и введя себя в курс дела, подхватывает Ынсона и тащит в комнату почти на себе. ...Ынсон выглядит совсем плохо. У Сагана даже сердце сжимается, а еще добивает вопрос: а от чего? Перепугались они все, конечно, страшно, у Сокчоля даже голос сел, — но Ынсон выглядит так, будто его этим валуном протерло и отполировало. Саган несмело семенит рядом к жилому крылу: прогнать его всегда успеют, а помочь хену так хочется... Вот бы он мог, как Чунук, залезть в чужую голову и успокоить там все, убрать все тревоги, страхи. В конце коридора Чунук выразительно кивает ему, мол, хватит, парень, дальше я сам, но Ынсон разлепляет губы и просит: — Пусть остается. Так тихо, что Саган думает, что ослышался. Но нет — его действительно пускают в святая святых. Комната у Ынсона больше, чем однушка, в ней два стола, один из которых завален папками — от них пахнет пылью. На кровать Ынсон валится, как мешок, и глухо стонет в подушку — Саган различает «слишком сильно» и «больше так не выдержу». Чунук отвечает «я знаю», а в голову Сагану транслирует «не вздумай ни о чем расспрашивать». Саган и не собирается. Он садится у кровати и усиленно представляет Ынсона: только веселого, спокойного, со здоровым цветом лица и румянцем. Они с Чунуком сидят в комнате у Ынсона до самого ужина и не говорят ни слова, пока Ынсон спит. Вечером Чунук устраивает в голове каждого генеральную уборку и перерывает все вверх дном: Сокчоль морщится, Уджин кряхтит, а Сагану привычно — ему объяснили, что всех новеньких Чунук держит на контроле круглосуточно, чтобы ни другим не навредили, если что, ни себе. К ужину Ынсон не выходит, а Чунук выглядит растерянным. — Может, очередной скачок в способностях и тебе теперь нужно контролировать себя немного больше? — спрашивает он Уджина, которого еле успокоили с обеда. Уджин так же потерянно пожимает плечами. По итогам Сокчоль строго запрещает ему поднимать что-то тяжелее и больше кружки с водой. — Ынсон у нас один, задолбается лечить. И так хвала богам, что он у нас есть. А работы Ынсону действительно хватает. То Сокчоля на охоте тяпнут, то Уджин напорется на зараженное животное, Саган вообще умудряется калечиться в самых глупых местах, и ему стыдно. То, что Ынсон потрогает своими руками, приятно, конечно. Но лицо при этом у него такое, будто вся эта боль через его руки и проходит — и не пропускается, а накапливается, держится, давит... Саган внимательно смотрит, как Ынсон залечивает Чунуку подвернутую лодыжку, и пытается своим старым методом: пусть Ынсон-хену будет хорошо, пусть ему будет спокойно — повторяет, как мантру. Ынсон действительно светлеет и выглядит более живым, что ли — или же это могущественная сила самовнушения и Саган себе сам придумал. А еще на следующий вечер после происшествия с валуном Саган не находит в комнате Уджина своих вещей. Пожитков у него немного: ему выделяют найденную в бункере одежду (по минимуму: теплое, легкое, рабочее, домашнее), зубную щетку, он утаскивает себе пару книг — а всего этого нет. Саган думает, что его таки выселили в архив, потому что с Уджином они ну совсем на пятачке металла не уживаются — а Ынсон-хен, проходящий в коридоре, бросает ему как бы между делом: — Спишь теперь у меня. Саган хлопает глазами удивленно и не верит. Но ему действительно находят спальный мешок, который расстилают у Ынсона на полу — там и два Сагана поместится — а Ынсон выделяет ему пару своих одеял. Может, Сагана валуном таки убило и он попал в рай? Правда, касаться Ынсона Сагану все еще нельзя и вообще в личное пространство не лезь, руки убери и не думай всякое, потому что каждый раз, когда Саган это всякое начинает думать, Ынсон испаряется из помещения с необычайной скоростью. А Саган всякое не думать не может. Ему шестнадцать, он половину времени проводит в бункере под землей, где из развлечений — позлить Сокчоля и полистать журналы периода до Второго Взрыва, которые иногда рассыпаются в руках. Зато теперь Сагану можно смотреть, как Ынсон сверяет карты, проверяет в списках неуничтоженные бункеры, изучает документы, которые больше похожи на труху — Ынсон очень осторожно держит их пальцами, и Саган мечтательно вздыхает: вот бы Ынсон разрешил взять себя за руку. Или погладить. Или обнять. Или еще чего… всякое. Саган уже почти слюной капает, и карандаш в руке Ынсона ломается, а сам Ынсон срывается и выбегает на кухню. Саган хлопает глазами: ну сейчас-то он что сделал? Зато Ынсона можно иногда разговорить по вечерам, и Саган однажды спрашивает: — А почему мы прячемся? Ынсон смотрит на него, как на дурачка. — Я имею в виду, — Саган даже садится на кровати, — что, может, нас можно изучать или использовать как солдат. Как оружие. Мы можем приносить пользу. Сокчоль-хен в режиме берсерка против роты военных — ух, Саган бы посмотрел. — Мы — непредсказуемые. Оружие, которым сложно управлять, — говорит Ынсон через время. — Обычному человеку паранорма не одолеть и не взять под контроль, а таких, как я, насильно не заставишь. Поэтому и отлавливают нас детьми, когда мы ничего не понимаем и не умеем. — Тогда почему паранормы не объединяются друг с другом? — Нас шестеро живет в бункере, придурок. — А всем-всем, по всей Корее? — Спокойной ночи. — Ынсон-хен! — Не беси. Ынсон отворачивается к стене, а Саган пристает с этим же вопросом на следующий день к Чунуку. — Нам не дадут спокойно жить, — просто отвечает Чунук. — Мы никому не можем верить, поэтому вынуждены прятаться. # Началось с того, что Саган выпросился с Ынсоном и Сынхеном в разведку. Он заранее готовился ныть «почему нет?», но Ынсон сказал «мне все равно», а Сынхен согласился, вот так и вышло, что Саган идет с ними едва не в припрыжку — обходить перед отбоем территорию бункера. На всякий случай. Он обходят несколько полянок, спускаются к озеру и, когда до чистого берега остается тонкая полоса деревьев, Сынхен напрягается. — Что? — Ынсон останавливается и тянет Сагана, который готовился уже побежать, за футболку. Саган останавливается скорее от неожиданности — рука в перчатках не держит крепко — но это первый раз, когда Ынсон его касается без необходимости лечить. Потому что там опасно, дурак. Ынсон-хену задолбалось уже чинить твои побитые конечности. — Там вроде что-то не то, — хмурится Сынхен. — На озере. Саган приседает, щурится и всматривается — и правда. На озере горит костер: фиолетовый и прямо посреди воды. Саган ничему не удивляется. В конце концов, они в зараженной зоне, он видел двуглавых белок и огни святого Эльма, а тут костерок. Фиолетовый, подумаешь. Ынсон хмурится. Сынхен рядом вытягивается на цыпочках и щурится. — Людей слышу. Двое. У одного оружие. Что-то, — Сынхен тянет носом воздух, — огнестрельное, точно. Я слышу запах пороха. Еще лучше. — Да плевать на оружие, — сердито кидает Ынсон. — Костер — вот это плохо. — Почему? — Саган готов оторвать свой язык. Но Ынсон, не поворачиваясь, бросает: — Это костер, вызванный паранормом. Мы тут больше не одни. — Хен, давай вернемся, — просит Сынхен. Саган готов его поддержать, ему страшно и неуверенно, потому что на другой стороне озера между деревьями непроглядная тьма, а Сынхен чует в ней людей. Фиолетовое свечение костра теперь выглядит зловещим. Но Ынсон почему-то медлит. — Ты сможешь меня прикрыть? Сынхен мнется. Его реакции быстрее, чем у любого из людей, но против других паранормов Сынхен никогда не выходил: он Сагана из-под валуна, управляемого Уджином, еле успел вытащить. — Я не знаю, хен. Давай пойдем обратно. — Ты еще кого-то чувствуешь? Сынхен закрывает глаза и качает головой. — Мутно все. Костер забивает. Не знаю. Он выходит из-за дерева, за которым они спрятались, чтобы глянуть дальше — и Сынхена одну за другой прошивают пять пуль. Саган круглыми от ужаса глазами наблюдает, как оседает на землю Сынхен, и точно также — Ынсон, только белая футболка Сынхена омывается кровью, а Ынсон вроде бы цел. Вроде? Его лицо искажается мучительной гримасой — точно такой же, как на лице Сынхена, который хрипит и кашляет кровью. Кадры смазываются, едут — Саган будто оказывается в паршивом замедленном кино. Он не знает, куда бросаться, но Ынсон шипит ему: — Сынхен. Тащи к нему. Саган подхватывает Ынсона подмышки, хотя в голове — паника: как, как Ынсон думает справиться? Ынсон держится ладонью под ребрами — там же, где у Сынхена расцветает самое большое кровавое пятно — и дышит тяжело. По лицу — мертвенно-белому — пот катится градом. — Не мешай, — бросает Ынсон, когда оказывается рядом с Сынхеном; Саган послушно отшатывается. У него в этом фильме нет роли: он просто смотрит, как Ынсон шепчет скривленными губами и водит ладонями по местам кровавых цветов — и они перестают расти. Ынсон залечивает все раны Сынхена, кроме одной, что у живота — самой опасной. Давит, растирает, пальцами гладит и шепчет припадочно: — Не могу... почему не могу... почему нет... Саган подходит к ним, как во сне. Опускается на колени. И накрывает руки Ынсона своими. Каждый раз, когда он касается Ынсона кожей к коже, его этим ощущением просто штормит, и Саган слабо понимает, что его же потом грохнут за такое. Но это потом, а сейчас он сжимает перепачканные кровью пальцы Ынсона, и сердце у него колотится как сумасшедшее. Он может помочь, он может помочь, он может помочь. И боль скользит под их сжатыми руками и, минуя тело Ынсона, выжирает дыру у Сагана во внутренностях. Только его кожа чиста. Все — иллюзия. Рана под их пальцами — затягивается. Их так и находит на берегу насмерть перепуганный Сокчоль: Сынхен без сознания в окровавленной майке, и Саган, крепко держащий Ынсона в своих объятиях. #

Как Сокчоль-хен узнал где мы?

Саган адресует свой вопрос Чунуку и точно знает, что его слышат. Вслух спрашивать не хочется: в бункере атмосфера угнетающая, второй день боятся выйти наверх. Сынхена привели в чувство еще на озере, и он заверил, что абсолютно здоров и цел. Даже домой дошел сам, правда, голова закружилась из-за потери крови. А вот Ынсон сам дойти не смог; Саган дотащил его почти на себе и всю ночь просидел так: сжимая чужие руки. Кожей к коже. Слушая чужое дыхание и вызывая в памяти мирные картинки, если оно сбивалось и Ынсон начинал ворочаться. Саган потихоньку складывает одно к одному и делает выводы. Они братья. Они по-другому друг друга чувствуют, отвечает ему наконец Чунук, и Саган тут же атакует его вторым вопросом.

Кто на нас напал?

Другие паранормы, думаем. Мы такие не одни, всем нужно убежище. Хорошо. Третий, контрольный — чтобы подтвердить догадки.

Почему Ынсон-хен упал, когда стреляли не в него?

Чунук молчит. Молчит и смотрит в сторону Ынсона виновато. Саган видит, как красивые губы Ынсона складываются в категорическое нет.

Я все знаю. Почему ты не говорил мне, что Ынсон-хен эмпат? Почему вы скрываете, что он все чувствует?

Чунук опускает взгляд и молчит. Саган вспоминает все их разговоры: что Ынсону тяжелее остальных и все такое. Конечно, хилер, который на себе чувствует твою боль, на вес золота; но как жить человеку, который ощущает на себе вообще все? Страх — Саган вспоминает происшествие с валуном и как Ынсона прибило массовой паникой — он восстанавливался несколько дней. Страх, неуверенность, подозрение, гнев, усталость, отчаяние — каждый день в стенах бункера деструктивного набирается более, чем достаточно. Их шестеро. Каждый день Ынсона штормит эмоциональным фоном пятерых подростков, потому что, как очевидно, контролировать свою эмпатию он по каким-то причинам не может. Ынсон же каждый день кого-то, да лечит. Сколько раз ему приходилось ощущать укусы зараженных, как ломаются кости, как вздуваются пузырями ожоги? Как тело прошивают пять пуль? Саган начал подумывать об этом еще с того случая, как Ынсон пришел лечить ему порезанный палец. А еще голову ломал: как же хен узнал? Очень просто — острой болью на своих же руках. Все складывается, все паззлики встают на свои места, и от картины у Сагана мороз бежит по позвоночнику. А как Ынсон чувствует Сагана? Саган понимает, что эксперименты, во-первых, не к месту, во-вторых, ему влетит, но он и так уже по тонкому льду ходит, раскрывая главный секрет Ынсона, что тот эмпат. Куда ему еще терять. Ынсон сидит в нише прямо напротив него. На коленях — карта с разметками: они единогласно решают бежать, и Ынсон занят прокладыванием маршрута. Саган рассматривает недолго серьезное лицо и сдвинутые брови – и в красках представляет, как целует Ынсона: без места, вне времени, а просто — свои губы на чужих. Ынсон резко поднимает голову, и Саган впервые видит на его щеках лихорадочный румянец. Обычно в такие моменты хен подрывался и уходил подальше от Сагана, но сейчас Ынсон наклоняется над картой ниже и грызет кончик карандаша. У Сагана сердце колотится так, будто там десять Сокчолей пробежало, и он забывает даже, что в любой момент в его мозги может залезть Чунук — и потрогать все светлое и трепетное, которым Саган собирается укрыть Ынсона с ног до головы. Я люблю тебя, повторяет Саган. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. Чунук щурится и скрещивает на груди руки. Карта из рук Ынсона падает — он долго не может подобрать лист бумаги с пола и все-таки сбегает. На следующую ночь Саган возвращается спать к Уджину. # Через неделю осторожных разведок Сынхен приносит неутешительные вести. — Их десятеро, и большинство — взрослые мужчины. Подростков, как мы, вообще нет. У них есть пирокинетик, и, по ходу, не один, и это, ну... — Пиздец, — кратко комментирует Ынсон. — Пирокинетик выжжет тебя изнутри за секунду, и я ничего не смогу сделать, я сам... — Саган смотрит в его сторону, и Ынсон запинается и плотнее запахивается в шарф. Ынсон так и не разрешил ему поговорить с собой. Опасался, обходил десятой дорогой. То, что у Ынсона неконтролируемая эмпатия, Саган был теперь уверен, — но как это связать с тем, что без Сагана Ынсон не смог долечить Сынхена на озере, Саган не знал. И как подобраться к Ынсону — тоже, потому что после сбивчивых я люблю тебя Ынсон окончательно начал Сагана избегать. И снова перестал есть. — Пирокинетик, геокинетик, телепат, два хилера — и это только половина, — Сокчоль загибает пальцы. — Надо мотать. Ынсон кивает. — Чем быстрее, тем лучше. Уджин двигает кружку по столу туда-сюда. Ему все еще не разрешают двигать что-то большое и тяжелое, от чего Уджину тоскливо очень. Развлекается вот, на кружках. Саган устраивается в нише и тихонько концентрируется на Уджине. Ему нужно попробовать. Кружка ползет по столу медленно, словно нехотя, а потом и вовсе останавливается. Уджин удивленно моргает. — Какого... Он пробует еще раз — но кружка не двигается. Саган ликует. Он меняет вектор мыслей и наоборот изо всех сил начинает мысленно Уджина подбадривать. Кружка ползет обратно по столу. С другого конца комнаты Чунук стреляет в него Что ты задумал? Саган отвечает ему шаловливой улыбкой и в деталях и подробностях воображает поцелуй с Ынсоном. Чунук морщится и крутит пальцем у виска. # Убежать они не успевают. Пирокинетиков у них два, мысленно рассылает всем Чунук, и Саган на себе ощущает его панику. Саган косится на Ынсона — он на ногах еле стоит. Сложно жить, когда ты эмпат, думает Саган. Чунук смотрит на него с подозрением. — Я ни за что не поверю, что у тебя в голове пусто, — говорит Чунук вслух. — Что происходит? Саган хочет ответить, но Ынсон смотрит на них больными глазами. За последние дни он совсем плох, сколько бы Саган не смягчал. Саган чувствует вину. Ведь это из-за него Ынсону так — в последнее время. Эмпаты в принципе обречены чувствовать на себе бремя чужого всю жизнь — любви и горя, радости и отвращения, а тут еще и хилер. И Саган сверху, который до последнего не мог сообразить, в чем его способности. Блокировать и усилять. Тормозить и ускорять. Не обладать самому ничем выдающимся, но иметь влияние на чужие силы. Саган еще не пытался ослабить Сокчоля, но блокировать попытки Чунука залезть в его голову и контролировать телекинетические способности Уджина уже научился в совершенстве. Но это сейчас. А месяцы до этого? Все его взгляды в сторону Ынсона, которые и без того усиливали смесь ощущений пятерых подростков на одном человеке. Саган от чувства вины готов в петлю лезть, но надеется найти себе применение получше. Например, когда Сынхен сообщает, что один из пиротехников уже на подходе, и Саган скоро видит его в камере наблюдения сам — сложно не заметить даже в сумерках: высокий, черные отросшие волосы, размашистый шаг, как у Джека Скеллингтона. — Его покрывает снайпер, — шепчет Сынхен. — На улицу лучше не высовываться. Чунук ничего не говорит, но по его угрюмому виду понятно: гости к ним идут не чай пить. Нам и не нужно, улыбается про себя Саган. Если у него получится, конечно же, но Саган усиленно тренировался на всех все свободное время: он не может облажаться. — Если подожжет траву — плевать, — говорит Ынсон. — Если может работать сквозь землю и бронь — нам крышка. Изжарит, как мяско в жаровне. — А если с ними геокинетик? Он же бункер развалить может ко всем чертям, — Сокчоль. Сердится, что его наружу не выпускают. — Они ради бункера и пришли, он есть в реестре неликвидированных, — отрезает Ынсон. — На кой черт им его разрушать? Саган почти не слушает. Он отходит от камеры, пуская Уджина посмотреть, и представляет себе: лес, тропа, бункер с шестью перепуганными подростками. Пропускает через себя чужой жар, чужое желание разрушения, почти чувствует голубой огонь в руках... и гасит его. Раз. Второй. Третий. На четвертый пирокинетик сбивается с шагу и растерянно останавливается. — Какого... — Сынхен напряженно всматривается в темноту. — Так, там второй подходит... Второй, поменьше, изящный, любитель пускать фиолетовое пламя по воде — Саган блокирует и его. С него пот льется рекой, но он сдерживает обоих и чувствует несказанное облегчение, когда те разворачиваются и начинают отступать. — Уходят... — растерянно сообщает Сынхен. Саган радостно вопит: — Получилось! — и его сбивают с ног. — А теперь ты мне все рассказываешь. — Чунук усаживается на него сверху и даже за шею прихватывает, он злой-злющий, Саган его никогда таким не видел. А еще у Сагана сил нет отбиваться и блокировать, и он просто разрешает Чунуку копаться в своей голове. Саган занят делами поважнее. Он перехватывает взгляд Ынсона и скалится ему широко и по-детски искренне. Саган честно ни на что не надеется — после того, как он фактически швырнул Ынсону свою влюбленность ему в лицо, кинул, как шарик с водой, и делай с этим, что хочешь, хен, я знаю, что ты устал от всего мира, но я могу немного тебе помочь, ну так как, м? Саган все еще не надеется. Но Ынсон улыбается в ответ. # — Значит, ты у нас тормоз, — говорит Уджин, за что получает по спине англо-корейским словарем. — Это в обе стороны работает, — вступается Чунук. — Забыл, как ты валун перетащил из одного конца озера в другой? — Так это из-за Сагана?? А я получал! А мне запрещали тренироваться! А я думал, что я тебя чуть не убил! — Уджин кидается на Сагана и они оба катятся по полу между сумок и стопок вещей. В итоге сверху оказывается Саган, потому что он старше и сильнее и все попытки прихлопнуть его чемоданом блокирует на раз-два. — Что-то вроде регулятора мощности. Круто, я таких никогда не встречал, — подает голос Ынсон, и Саган даже забывает, что ему надо мутузить Уджина. И получает чемоданом по спине и затылку. Сагану так много нужно Ынсону сказать. Например, прости, что ты чувствовал все так усиленно из-за меня. Или прости, что не понял сразу и все транслировал на тебя, хен. Или я хочу защитить тебя от этого, я могу, хен, разреши, пожалуйста. Но Саган ничего из этого не говорит. Вместо этого он садится рядом с Ынсоном, который складывает карты в папки и пытается абстрагироваться от чужой тревоги, и мысленно кутает его в большой кокон, через который чужое не пробивается. — Спасибо, — тихо говорит Ынсон. Ему, наверное, тоже многое надо сказать. Но Саган не хочет, чтобы хен извинялся. Быть эмпатом без возможности блокировать — тот еще ад. Саган удивляется, как Чунук с копошением-то в чужих мозгах еще в здравом уме и трезвой памяти. Но Чунук делает это добровольно, потому что кто-то должен держать всех под контролем. У Ынсона же возможности выбирать нет, и Саган уверен, похеренные способности эмпатии — результат событий в тридцатой пусанской, где Ынсон умудрился выжить. Быть доведенным настолько, что прятаться от людей; быть изможденным настолько, что ощущать боль от чужих эмоций на коже. У Сагана пересыхает в горле. — Я... я могу тебя обнять, хен? — спрашивает он и даже кулаки сжимает — так нервничает. Ынсон прикрывает глаза. — Да. Да, думаю, можешь. И Саган с удовольствием прижимается щекой к плечу и гладит оголенные запястья. Его не отталкивают. Ынсон не шарахается. Сагану очень хочется верить, что им одинаково — хорошо и спокойно. Он позволяет своим мыслям плыть дальше, пока из кухни не слышится крик Чунука: — Извращенец! — Пошел вон из моей головы! — рычит Саган. Ынсон смеется, а Чунук показывает Сагану язык. — Просто кто-то слишком громко думает.