Мы падаем вместе

Глава 1: Вершина Лучи солнечного света. Аромат опавших листьев, влажных, привядших: намек на осень. Ветерок несет в себе какой-то привкус – старых времен, псевдовоспоминаний, и в груди Тора поселяется ощущение сродни предчувствию. С последними клочками света в воздух поднимаются жуки, и Локи, юный и будто сотканный из эфира, посреди облака кружащихся насекомых и гула крошечных идеальных крылышек, оборачивается и смотрит на него. Тор, застыв, глядит в ответ, на плащ из жуков за спиной брата: это похоже на крылья, черные крылья, или на тень. Солнце словно не может прикоснуться к Локи, оно соскальзывает с его гибкого тела, обтекает его со всех сторон, как чужеродная субстанция, но не освещает его самого. Тор стоит прикованный к месту, в благоговейном восторге от ониксового ореола волос Локи, и мир смещается со своей оси. Тор точно это знает, он полон пугающей его самого уверенности, что равновесие никогда не будет восстановлено, оно навсегда потеряно для него. Вот как все это начинается. * * * I Позже, когда Локи пытается определить точку отсчета, с которой все покатилось под откос, он думает, что все это, возможно, началось еще с их родителей, еще с самого начала. Началось по-детски наивно, невинно. Но теперь он уже знает, что невинность теряют, всегда. II Они сейчас дети, как раз в том возрасте, когда самое страшное испытание, через которое им нужно пройти, это расшифровка и начертание рун. Они юны и им предстоит многое понять, множество вещей все еще представляют собой спутанный клубок в их умах. Впрочем, кое-что так никогда и не будет распутано, не для них. А другое, наоборот, будет разложено по полкам, вкривь и вкось. Щеки братьев заливаются краской, когда они видят, как их родители целуются. Это не более чем легкое соприкосновение губ, проявление нежности, но это вызывает любопытство, потому что затем следуют взаимные улыбки, а воздух пропитан счастьем и уютом, мягким как подушка. - Что в этом такого хорошего? В том, что мать и отец делают. – Локи всегда любопытен, вечно жаждет знаний, в то время как Тор сама храбрость – он по-прежнему ведет их навстречу приключениям и неприятностям, и Локи будет следовать за ним, но так будет не всегда. - Может быть, люди, которые сильно любят друг друга выражают это таким способом? - Значит, мне нужно целовать тебя в рот, когда я желаю тебе спокойной ночи? - Думаю, да. Если ты целуешь меня в щеку, это означает, что ты любишь меня недостаточно сильно. Это непостижимое умозаключение для Локи, таким оно и останется навсегда, хотя его бессмысленность пока еще не пугает его так, как станет пугать позднее. - Давай попробуем, – предлагает Тор, они склонятся друг к другу, и в итоге выходит не более чем шумное клевание друг друга в губы. Оба недоуменно выгибают брови, стараясь понять, как же это ощущалось, хорошо или плохо, но по правде говоря, это ощущалось никак. - Еще раз, – подстрекает Локи, и хотя в его глазах странный блеск, который, как знает Тор, предвещает неприятности, он срывается с места и вминает свои губы в губы Локи. Мгновение они неподвижны, а затем Локи, с шипящим звуком, впрыскивает полный рот слюны между его губ, и Тор с воплем отпрыгивает в сторону. - Локи! – Он отплевывается и оттирает лицо, размазывая по нему чернильные пятна, в то время как Локи звонко хихикает и заливается смехом, и Тор сгребает его в охапку, и они катаются по ковру, как двое игривых щенков, сплошные вялые зуботычины и корявые затрещины. Они еще не знают, но именно так невинность начинает гнить. III Они все еще очень юны, когда Фригг берет их с собой в обсерваторию в самом конце Биврёста чтобы они впервые встретились с недремлющим взглядом Стража Врат. Она рассказывает им, что Хеймдалль видит все на свете и даже больше, что благодаря его бдительному взору Асгард в безопасности. Тор впечатлен и считает это великим даром их золотому миру, но Локи обращает свой ум к тем темным местам, о которых, как он думал, знает только он сам. Если же Хеймдалль видит все, значит может видеть, где Локи спрятал маленькие безделушки, которые он украл у других детей и людей, и того отвратительного деревянного игрушечного воина, которого Тор обожал настолько, что проводил с ним больше времени, чем с Локи. Затем он думает о том, что Хеймдалль мог видеть его самого, преследуемого ночными кошмарами или… Его сердце колотится в груди, потому что невозможность иметь секреты сотрясает основы его маленького мира. Он глядит храбро, возможно даже с намеком на негодование, выражением, столь чуждым его юному лицу, и с вызовом спрашивает: - Если ты видишь все, тогда какого цвета мое нижнее белье? Хеймдалль выглядит ошеломленным, в то время как Фригг отчитывает сына, едва сдерживая смех. - Локи, это не вежливо! - Оно зеленое, мой принц. В ужасе Локи прижимается ближе к матери, цепляясь за нее так, словно ее близость может уменьшить любой кошмар в его жизни. Он все еще не понимает этот страх, что осел глубоко в нем, но это становится бременем, от веса которого он не сможет избавиться на протяжении столетий, пока в конце долгого пути он не найдет от него лекарство. - Мама… Рука Фригг мягко гладит его по волосам. - Хеймдалль всего лишь шутит, дорогой. Твои личные покои сокрыты от его взгляда. Его полный подозрений взгляд не остается незамеченным. - Это было не сложно угадать. Похоже, вы предпочитаете именно этот цвет, Принц Локи, – Хеймдалль уступает, но Локи никогда не забывает этот день. Всевидящие глаза Стража Врат пугают его, и есть что-то в неровной улыбке Хеймдалля, что всегда будет беспокоить его, как секрет, который от него скрывают. - Если ты хороший мальчик, тебе нечего бояться, не так ли? Он кивает, но на самом деле он думает, что не всегда хочет оставаться таким. IV Они разные, Тор и Локи, это становится очевидным очень рано. То, о чем мечтает Тор, не пересекается с тем, что ценит Локи, но это не разводит их по разные стороны, как это будет потом. Это лишь служит источником для поддразниваний, и благодаря этому, благодаря событию, которое едва не заканчивается трагедией, Локи обнаруживает то, что он будет проверять потом снова и снова, пользуясь этим почти до полного износа: непоколебимое, не ожидающее подвоха доверие Тора к нему. Локи еще не понял его истинной ценности, он видит лишь различные способы, которыми может использовать его, и не ценит его просто за то, что оно есть. Это, возможно, никогда не изменится. Когда Тор рассказывает ему о своих мечтах стать таким сильным, как Тюр, или сильнее, даже сильнее Отца, таким грозным, что порыв его дыхания заморозит сердца врагов, а удар его руки сровняет горы с долинами, Локи сочиняет небылицы забавы ради, чтобы развлечь их обоих. - Я вычитал где-то, что если съесть три пинты (1) меда и полежать на солнце три часа, то станешь втрое сильнее на целых две недели. Его губы кривятся в попытке удержать смех, потому как Тор ведь не настолько плохо соображает, чтобы поверить такой глупости, но на следующий день брат в точности следует совету. И это так похоже на Тора, его конечно же не удовлетворит стать втрое сильнее, если он может стать сильнее в семь раз. Его находит одна из служанок в самом углу двора у Западного крыла, он лежит на солнцепеке и едва дышит. Фригг кричит на них несколько минут напролет, хотя она редко повышает голос. Она кричит и плачет, пока целители склонились над обезвоженным телом Тора, а Локи, онемев от страха, смотрит на безвольные руки брата на кровати, его губы, белые и сморщенные, как простыни под ним. Он глядит, застыв неподвижно, придавленный весом осознания того, что могло случиться, что он мог бы потерять навсегда. И, словно цветок, в нем распускается понимание, что мысли и слова имеют куда большую силу, чем просто мышцы. V Деревянный меч ощущается в руке как остро заточенная ложь, и он владеет им так, как позже будет владеть ложью. Своим мечом Тор владеет так, словно тот продолжение его души и сердца, а не только руки. Он побеждает монстров и безымянных врагов, призраков и саму тьму так, и Локи уверен в этом, как будет делать и столетия спустя. А Локи следует за ним по пятам, всегда – но он задается вопросом, где его место, разве позади брата, глядя тому в спину, ступая по его следам, или все же у противоположного конца меча Тора; не он ли безымянная и чуждая вещь, которой не место в Асгарде. Он полагает, что возможно он первый, кто удивился, глядя на них обоих, как два брата могут быть настолько разными. VI С того раза, как они попробовали это впервые проходят десятилетия, хотя они стали лишь немногим выше и умнее, и Локи случайно застает Леди Фрейю с одним знатным мужем в роще позади ее дворца. - Они целовались, но делали это по-другому, – рассказывает он Тору в тот же день. Он показывает, открывая рот и двигая головой влево и вправо, а затем снова влево, и это выглядит так забавно, что Тор начинает смеяться. - Ты должен показать мне по-настоящему, – и Тор, вот же храбрец, берет его лицо в ладони и подставляет губы. – Только не плюй в меня! Локи склоняется ближе. Пальцами он раскрывает челюсти Тора, и они, как две склеившиеся ртами рыбины, смущенно таращатся друг на друга. - Наверное, мы должны двигать губами, – бормочет Тор прямо в рот Локи. Язык Локи проскальзывает внутрь, и они отшатываются одновременно. - Эй, ты что делаешь? - Что ты ел?! Но они пробуют снова, это неумело и мокро, но они начинают улавливать суть. - Ммм, а это приятно, – изумленно выдыхает Тор. – Ты вкусный, как десерт. Еще! И следующий час они проводят в шальных поисках правильного способа. VII Это хорошее средство. Оно предотвращает их драки, а если у одного из них плохое настроение, это всегда помогает. Тор заводит новых друзей, и Локи запирается в своей комнате все чаще и чаще. - Да ладно, что ты все время делаешь с этими своими глупыми книжками? - Глупыми книжками? Брат, если бы ты был книгой, твои страницы были бы чистыми листами. Тор смеется, наклоняется и вжимает свои губы в губы Локи, его язык скользит внутрь, и они стонут в один голос. - Да ладно, брат, – бормочет Тор, и Локи ничего не может поделать, как поддаться ему. Это хорошее средство. Таким оно остается на долгие десятилетия. VIII Все знают, что Агмундр любитель ссор, и у него найдется нескончаемое количество поводов, чтобы оказаться среди четырех столбов на главной рыночной площади. Схватки насмерть длятся только до первой крови; после войны с Йотунхаймом Один запретил любые поединки со смертельным исходом. Агмундр настоящий здоровяк, и едва ли имеет значение, что за оружие выбрано, он повергнет противника в славном, но неравном поединке. - Почему они дерутся на этот раз? Что за обида? – спрашивает Тор. Они среди толпы, окружившей ровный квадрат, обозначенный толстыми каменными столбами в каждом углу. Рядом с Тором его новые друзья, и на лице Фандрала появляется ухмылка, его губы изгибаются вокруг слова, которое вырывается тихим шепотом. - Эрги (2). Агмундр снова перепил и обозвал Фалки, сказав, что тот “сординн“. Тор смотрит на него, затем на Локи, как всегда делает, когда нуждается в пояснениях, но Локи только качает головой. - Это означает, что он ложится с другими мужчинами. Это означает, что он ничем не отличается от женщины, – шипит Фандрал, и толпа бурно приветствует начало драки. Они все еще дети. Они смеются вместе с другими, когда Фалки падает на землю, и оскорбление слетает с их языков, будто это слово ничего не стоит. Позже, оно будет стоить целого мира. IX Молот лежит на пьедестале в Великом Зале Хлидскьяльв, дар цвергов-кузнецов, которые, кажется, насмехаются над ними всеми. Они назвали его Мьёлльнир Сокрушитель. Мужи великой силы пытались сдвинуть его с места и ни один не преуспел. Он разжигает интерес и ставит в тупик, на протяжении нескольких дней сыновья Одина хватаются за рукоять в надежде сдвинуть его, но ответ таков: лишь тот, кто будет достойным, сможет поднять его. Такой подход подстегивает Тора стараться еще сильнее, в то время как это же гонит Локи прочь, и он никогда больше не касается рукояти. В глубине его разума начинает созревать мысль, происхождение которой он не знает: быть достойным – понятие, которое всегда будет находиться вне пределов досягаемости, для него. X Позже Тор скажет, что во всем виноват Локи, но пока что ему плевать на последствия. Он также не может винить брата за свои собственные мысли, лишь за то, что тот подстрекал их не в том месте и не в то время. Сила Тора физического происхождения, и все что ее ограничивает для него словно наказание. Каждый урок с их наставником – пытка, такая же, как и для старика, потому что Тор не такой как Локи, у него не хватает терпения для словесных игр и создания сложных конструкций политических планов. Его жалобы и хвастливые клятвы приводят к тому, что Локи поощряет его быть честным со старым учителем и написать в своем сочинении, как он представляет себя принимающим наследие своего отца, чтобы вписать в историю их собственные подвиги, позже, когда придет время. И как изучение прошлого поможет построить будущее – задание, которое доводит Тора до отчаяния. Честно говоря, не Локи виноват в том, что Тор записывает слова – когда я стану правителем, старые учителя перестанут быть нужны, как и старые россказни о старой истории – и продолжает дальше в том же духе. Кто-то мог бы подумать, что у мужа такого почтенного возраста могло бы быть больше терпения к выходкам молодежи, но сочинения расстраивают их учителя так сильно, что слухи доходят и до Одина. Всеотец называет своего первенца высокомерным, и двери остаются запертыми до обеда, до тех пор, пока Тор не исправит свое сочинение. Один велит им молиться, чтобы их наставника можно было убедить вернуться назад и продолжить занятия, но подобные надежды не находят отклика в сердце Тора. Двери запечатаны, и они остались вдвоем среди свитков пергамента и чернильных пятен, въевшихся в древесину, в то время как за окном солнце и свобода, и Тор чувствует себя животным в клетке. Он глядит на Локи так, будто спрашивает, зачем тот предложил ему написать сочинение, но Локи только усмехается, и его глаза зеленые, как змеиная чешуя, ядовитые, жалящие. - Скажи мне, Тор, разве нас не оставили одних, вручив нам уйму свободного времени? - Так это и был твой план? – Тор таращится в ответ, только сейчас начиная понимать, что иногда прямой путь – не единственный путь. - Конечно. - А не мог бы ты планировать что-нибудь такое, чтобы меня за это не наказывали? Локи смеется над ним. Это смех ребенка, но все же есть в нем какая-то хитрая практичность, нечто такое, для чего многие бы посчитали бы его слишком юным. - И в чем тогда все веселье? Смех Тора, наоборот, громкий и искренний. - Ах ты маленький злой бесенок. Он набрасывается на Локи, утягивая его на пол, и, как и каждая драка, которую они затевали в последнее время, эта заканчивается кое-чем совершенно противоположным. XI Они пробуют друг друга на вкус так, будто это их законное право. Это так распаляет, что Тор продолжает двигаться все дальше вниз, и ни у одного из них не достает мужества остановиться, потому что если они остановятся, они задумаются, а если они задумаются, они отступят, но это слишком приятно, чтобы упустить такую возможность. Они еще даже не успевают раздеть друг друга, когда кончают, неожиданно, неряшливо, прямо в исподнее. XII Украсть эль из кухни – идея Локи, но даже если бы кто-то поинтересовался, Тор не смог бы сказать, как было на самом деле. Локи все еще молод, но уже достаточно стар, чтобы осознавать силу скрытых и вовремя сказанных слов. Они выпивают все за конюшнями с жадностью новичков и с поспешностью тех, кто знает, что они нарушают запрет, хотя их единственной целью было прикончить содержимое бочонка. Это словно необъявленное соревнование, в котором в конечном счете выигрывает Тор, цепляясь за Локи и загнано дыша в изгиб его плеча, ведомый инстинктивной потребностью, которая толкает его к брату, всегда тянуться к якорю и всегда находить его там – он пока не знает, что это изменится: не его тяга, нет, с этим он никогда не сможет расстаться. Его губы скользят по бледной шее Локи, и они валятся наземь. На этот раз они раздеваются. Их прикосновения хаотичны, нет никакого общего ритма в столкновениях их языков, никаких вопросов, ни второстепенных мыслей – они оставят это на другой день, когда будут трезвыми, на те темные времена, когда им ничего другого не останется. Эль притупляет осторожность, и Локи пробует семя Тора на вкус, а Тор, с отвисшей челюстью, таращится на тонкий палец скользящий между губами Локи, протягивает руку и тоже пробует. Сено колет кожу, липнет к телам и забивается в рот, когда они трутся друг о друга, одурманенные вкусом эля, сладким и горьким, и их собственным вкусом – это навсегда останется с ними, в каждом следующем миге, что они разделят, в каждом поцелуе и грехопадении, эта сладость и горечь. И соленый привкус, который перебивает все прочие у них во рту. Когда они кончают, это потрясает их сильнее, чем должен был бы позволить эль. Они ни о чем не задумываются, слизывая собственные потеки влаги, смесь жидкостей на животах друг друга. Но даже сквозь туман в головах, они понимают, что переступили грань навсегда. А затем Тора скручивает, и он освобождается от содержимого своего желудка, как будто в последней попытке избавиться от горечи, сладости и вкуса своего брата, но уже слишком поздно. Уже давно слишком поздно, с того самого давнего запятнанного чернилами дня, когда они осмелились вступить в мир взрослых, о котором ничего не знали. XIII Его песни злободневные и остроумны, они плавно текут и чисто звенят под сводами, и это заставляет сердце Локи биться чаще каждый раз, когда он видит, как люди в огромном пиршественном зале внимают ему с затуманенными элем взглядами. Их смех вибрирует в его костях, высвобождая какое-то теплое чувство, нечто, что знакомо ему как признание, возможно, похвала. Возможно это то, что чувствует Тор каждый миг своей жизни, в каждой мелочи. Они просят его рассказать новые шутки или старые саги, просят повторять их на каждом празднике, его голос летит высоко и их голоса присоединяются к нему в хмельном унисоне. На улицах вокруг дворца его ухо иногда улавливает мелодии песен, которые он, бывало, напевал себе под нос: кусочки его собственных творений. И он раздувается от гордости. Он упивается искусством плести умные речи на радость остальным. Только намного позже он станет плести их исключительно ради собственного удовольствия. XIV Нельзя сказать, что они никогда не пробовали, никогда не пытались пойти против самих себя, никогда не предпринимали попыток распутать нити своих судеб и, следуя им, вернуться к корням, чтобы сплести из них что-то другое. Мир распахивается перед ними, и они более не драгоценные принцы, живущие среди позолоченных стен и подвесных садов, не те, кому служат, кого защищают и лелеют. Они встречают новых людей и заводят друзей, привязывают их к себе нитями, некоторых прочными, других тонкими, и это меняет многое в них самих. Человеческие ошибки и недостатки характера, его собственные или чужие, учат Тора, что значит любить. Локи они учат лишь ненавидеть. Истории их друзей рассказывают им о мире за привычными пределами, о приключениях, выдуманных развлечения ради, или настоящих, поведанных так, будто происходили на самом деле, меняют что-то в умах принцев. На них снисходит некое понимание: чужих ожиданий, обычной жизни, традиций. Они никогда не говорят об этом, поэтому нет точного момента, чтобы определить, когда же они наконец видят всю искаженность пути времен их юности, всю неправильность той привязанности, которую они разделили на двоих. Это раскидывает их в разные стороны: осознание и постыдность всего того что было. Как будто придерживаясь дистанции можно стереть все произошедшее. Тор завоевывает себе определенную репутацию среди служанок Асгарда, и положа руку на сердце, Локи иногда не может сказать, сколько в ней правды, а сколько выдумки. В течении многих десятилетий, на протяжении оставшейся части его юности, Тор собирает целые связки разбитых сердец, а сагами о его доблести и ненасытности в постели можно исписать целый фолиант. Локи действует тоньше, он хитрее и коварнее в своих достижениях, в своем голоде, в том, как он заметает следы, чего бы Тор никогда не стал делать. Тор видит достоинство в честности, и не имеет значения, чего это касается. Локи полагает, что подобные мысли – глупость. Его интересы не ограничиваются только женщинами, и одно это является той деталью, которую стоит скрывать. И лишь десятилетия спустя приевшийся вкус набивает оскомину и вызывает скуку. XV Локи любопытно, познал ли Тор то же чувство. Знает ли он, каково оно на вкус, как оно ощущается, как звучит. Испытывает ли он его во время каждого совокупления, ширится ли оно как гниль и просачивается в глубину всех вещей: чувство поражения, ощущение, как все выходит из-под контроля, идет не так, как хотелось бы, будто чего-то не хватает. Что с кем бы он ни лежал в одной постели, какое бы удовлетворение это ни приносило, все равно остается ощущение неправильности. Любой – недостаточно правильный, или, возможно, каждый из них ошибочный, потому что все они не тот, кого нельзя теперь заполучить без мысли о том, как это низко и греховно. А затем, спустя столетия, наполненные эти вкусом и чувством, пропитанные постоянным присутствием ошибочности, в один прекрасный день всему этому приходит конец.