Мы падаем вместе

Глава 2. Прыжок XVI Это в нем какая-то ошибка. Уверенность идет из самих костей, просачивается в его жилы, прорастает в его мышцы, сжигает его нервы. Это знание всегда было с ним, с самых ранних лет, когда Локи впервые заметил разницу между своей сутью и остальными, когда осознал, что Тор является образцом того, кем стоит быть, вместилищем всего того, чего в нем самом нет. Он знал, что-то какая-то ошибка именно в нем. Теперь эта идея вырвалась из своей костяной клетки, из запретного тайника в его уме и растеклась по конечностям, заставляя кровь пылать нестерпимым огнем. Кожу будто колет шипами изнутри, а позади глаз скопилось такое напряжение, что кажется будто оно прорвется за физиологические границы его черепа. Асы редко болеют, и для Локи это лишь в очередной раз доказывает его неправильность. Он не рассказывает об этом никому, кроме Тора, и настоящая ирония в том, что в любое другое время тот обычно едва помнит о его существовании, а теперь же улавливает беспокойство брата с необычайной для него чуткостью. Это продолжается несколько недель, Локи становится все тоньше и бледнее с каждым днем, больше духом, нежели телом, а Тор не находит себе места от тревоги. Он следует за Локи по пятам, будто боится, что если он оставит брата без присмотра, Локи просто исчезнет. Он молчит почти все время, и Локи благодарен ему за это. Несмотря на то, что они не могут разделить на двоих его боль, они, против воли самого Локи, разделяют страх. XVII Это случается в саду их матери, одним странным днем, когда мир вокруг будто находится под стеклянным куполом, и Локи задыхается под пасмурным небом. Поля желтеют от урожая, воздух на вкус отдает металлом, а Локи преисполнен убежденности, что сегодня он дойдет до черты, и что каждая черта одновременно начало и конец пути. Кожей он ощущает холод, но несмотря на это, он потеет, и он видит, как его руки бледнеют почти до синевы. Ему приходится сесть на землю, прямо там, среди кустов и цветников их матери, среди опавших листьев с зубчатыми краями, потому что напряжение рвется сквозь его легкие и заставляет кровь кипеть. Тор оказывается рядом с ним уже через секунду, слезы от невыносимого страдания застилают Локи глаза, и он думает, что никогда не видел брата в таком отчаянии, таким уязвимым, совершенно потерянным. Он думает о том, насколько это может быть мерилом его любви. - Целители! Стража! – кричит Тор, но Локи со стоном протестует. Тор хватает его за плечо, на мгновение забывшись и не рассчитав свои силы, и этим лишь усугубляет боль Локи. – Тогда я отнесу тебя к Эйр сам. - Нет! – рычит Локи, его рот кривится хищно и дико. Ладонь Локи упирается Тору в грудь, кожа горячая, как раскаленное клеймо, Тор чувствует это даже сквозь тунику. – Не смей… Он так и не заканчивает свою угрозу. Внезапно руку Локи охватывает пламя, дико-желтого сернистого цвета. Тора отбрасывает назад, его грудь в огне. И его затапливает ужас – все тело брата лижут языки пламени, вьются, танцуют по нему. Тор больше не теряет ни мгновения: потребность, вросшая в саму его сущность, защитить своего брата, толкает его вперед, опережая здравый смысл. Он бросается сверху на Локи, пытаясь сбить огонь, но Локи извивается в его руках совершенно невредимый. - Что это было? – Тор загнано дышит, притягивая руку Локи ближе, и рассматривает его неповрежденную кожу. - Она исчезла, Тор, – бормочет Локи, его глаза сияют. Он все еще бледный, словно даже огонь не в силах согреть его. - Кто исчезла? - Мигрень. Боль. – Он улыбается, но есть какой-то надлом, что-то полное страха и печали в его взгляде, и это заставляет Тора податься вперед и заключить Локи в объятия, зарываясь лицом в воротник его зеленых одежд. Его рука обвивает гибкое тело Локи, гуляет вверх и вниз по спине, пока собственный страх гуляет вверх и вниз по его венам. Я думал, что потерял тебя. - Что это было? – повторяет он, губы скользят по коже Локи и то, что он думал осталось давным-давно позади, раскручивается как спираль у него в паху. Локи долго молчит, мнет в кулаках тунику Тора. Он роняет одно единственное слово, оно падает, шуршит по ткани на груди Тора и просачивается под его кожу, в его сердце, будто проклятые чары, и Тор содрогается от понимания. - Сейд. (3) Это всего лишь слово, но Локи произносит его так, словно это позор, отметина, пятно, неизлечимая болезнь, и возможно так и есть, а может и нет – для Тора это то, что едва не отобрало у него брата, то, что он навсегда проклинает. XVIII Тору нравится думать, что они неотделимы друг от друга. Ему нравится думать, что это никогда не изменится. В его сердце есть место, в которое у него не хватает смелости заглянуть, там на самом дне живут худшие его страхи. Но иногда правда вырывается наружу без посторонней помощи. Они идут через поле за дворцом, оно сладко-душистое и ярко-зеленое с желтыми пятнами, и Локи, озаренный лучом солнечного света, поворачивается, чтобы взглянуть на него. Локи в ониксовом ореоле, Локи с тенью из крылышек, воздушный и неуловимый, и этот миг золотым шепотом запечатлевается в сердце Тора. Листья пахнут осенью и переменами. XIX Магия его матери сложная и деликатная, как нити, которые она прядет, справедливая и зловещая одновременно. Локи наблюдает за ее раскрытыми веером пальцами, они словно костяные веретена для плетения разнообразнейших прекрасных творений, они крутятся и вертятся, и танцуют вокруг произносимых шепотом слов, слов, которые он скорее чувствует, нежели слышит, слов, которые окутывают их, льнут к ним, словно цветные нити ручной пряжи, разные и в то же время похожие, и они извлекают наружу саму сущность магии, плетут и формируют ее, и он думает, как это прекрасно и что лишь немногие могут оценить это. Его руки тонкие и костлявые, возможно женственные, и они кружатся, как руки его матери. Его магия ненасытности – это размытое бессистемное переплетение нитей сейд, но оно струится и брызжет словно поток, красочный, юркий и готовый вырваться на свободу. Фригг улыбается, и Локи думает, что это принадлежит только им, эти мгновения и другие, которые будут потом, это принадлежит только им, и никто не может этого отобрать. Он улыбается в ответ, и внезапно его озаряет мысль, что это то самое, единственное, чего у Тора никогда не будет. Позже он посчитает это проклятием, еще одним доказательством того, что он является ошибкой. Намного позже, когда он уже научится использовать эту магию для своей выгоды, использовать как собственные руки и навсегда признает её своей частью, неотделимой, словно конечность, он ощутит определенного рода обиду, которую люди ощущают от чужого непонимания того, что они считают стержнем их собственных жизней. Он так и не увидит, как магия станет между ними стеной, навсегда. XX Пламя, которое он создает, не дрожит, и его сердце колотится от радости и облегчения. Лицо отца неподвижно, золотая поверхность его повязки на глазу сверкает зеленью в желтоватом свете магического огня. Его лицо призрачно-застывшее, без тени улыбки, и в руке Локи огонь превращается в лед. Вертлявые языки пламени переплетаются друг с другом, крутятся и вертятся, белые и холодные в колыбели из пальцев Локи, кончики тянутся вверх и расходятся во все стороны, веточки и корни растут со скоростью, совершенно не свойственной льду. Он думает, что это идеально, ледяной Иггдрасиль, высотой с его руку, растет из его ладони. Он делает шаг вперед, протягивает его Всеотцу, который принес себя в жертву на его стволе за мудрость, за Девять Миров, за себя. Один глядит на него со странным выражением и отщипывает кончиками пальцев веточку. На его лице слабая улыбка, отстраненная и задумчивая, и Локи говорит самому себе, что она омрачена воспоминаниями о тех девяти днях, которые должно быть казались столетиями или даже тысячелетиями, а вовсе не осуждением того, что Локи занимается магией сейд. - Лед. Как интересно, – бормочет Один, пальцы обвиваются вокруг ствола, бусины воды сбегают вниз по хрустально-ледяной коре, собираясь в озерце на ладони Локи, словно это колодец Мимира. А затем дверные створки распахиваются, и в зал врывается Тор, раскрасневшийся, потный и преисполненный славы. Иггдрасиль содрогается в руке Локи, как это и было ему предсказано перед концом всего. Локи позволяет ему упасть и разбиться на миллион хрустальных осколков. Один больше не смотрит на него, потому что рука Тора высоко в воздухе, окровавленная и израненная, но в его изломанных пальцах дрожит могучий Мьёлльнир. - Тор, – произносит Один, и в ушах Локи это звучит как похвала. Он не удивлен, что Тор был признан достойным поднять молот, что всегда была награда, которая ждала, пока он вырастет во взрослого мужа, которым ему суждено быть. Достойный. Слово, которое всегда насмехалось над ним, как молот насмехался над всеми. Это относилось и к Тору, как ему вообще мог выпасть шанс выиграть? Он до сих пор не знает, как его собственные силы могут так кардинально отличаться от сил Тора. - Он ответил мне, отец! – грохочет Тор. Воздух трещит от статического электричества, и Локи чувствует холодный привкус металла на языке. Фрагменты Иггдрасиля хрустят под его подошвами, когда он поворачивается в сторону двери. - Локи, посмотри, – зовет Тор, в его руке Мьёлльнир, словно часть его ладони, будто один из его пальцев, один из его глаз. Голодное, отчаянное выражение на его лице заставляет Локи задуматься, не так ли он выглядел сам ровно минуту назад. Эгоизм ворочается в его внутренностях, и он пожимает плечами. - Давно было пора. И ему интересно – выражение, которое скомкивает лицо Тора, прорезает морщину у него на лбу и рисует тени у него под глазами тоже такое же, как было у него. Один кладет тяжелую руку ему на плечо. - Практикуйся, если это радует тебя. Локи неровно улыбается, он еще не овладел искусством создания улыбок, которые он позже будет создавать из лжи, когда узнает, что боль можно делать невидимой, словно по волшебству. Когда он уходит, он повторяет про себя: если это радует тебя. Не его. XXI Как маленький грызун, родившийся и выросший в темноте, все, о чем он когда-либо мечтал – это свет, а Тор образец всего того, кем Локи не является. От сияния его улыбки желудок будто проваливается в пустоту, Локи тянет к ней, хоть он и страшится ее власти. Она пульсирует волнистыми колебаниями словно мерцающее магнитное поле Мьёлльнира, словно землетрясения, которые он создает пробудившись – она пробирает Локи до костей, срывает с них плоть и сдирает кожу. Он не знает почему, не понимает, что все это значит. Он не может дать названия этому трепету струн своей души. Ему известно лишь одно: удушающая ядовитая горечь, когда улыбка адресована кому-то другому, любому, но не ему. Он не хочет подобного пожизненного плена, вечно наблюдать за Тором, будто привороженный. Он всегда завидовал ему, теплу и золоту, и летнему голубому небу, стеблям сена, огню и теплу и жизни. Когда Тор рядом, ему никогда не холодно, никогда не страшно. Но он видит себя глазами Тора: брат, который всегда полон недостатков, хилый, вечно отстающий, тот, кого он любит, потому что они семья, кого он привык любить на протяжении веков до того самого момента, пока не задастся вопросом, зачем он это делает. Он видит, как это удобно Тору. В конце концов, разве можно оценить свет, если нет тени? XXII Когда Тор приходит к нему в комнату и рассказывает Локи, что последняя цитадель невинности пала и успешно завоевана, Локи только пожимает плечами. На его лбу морщинка, будто выжженный знак, будто тень от ожога на сердце. - Пойди и найди еще одну, вместо того, чтобы хандрить тут, – перебивает он, у него кончается терпение притворяться, что боль не отдается в душе. - Это будет бессмысленно. Я... все время… каждый раз… пожалуйста, не насмехайся надо мной за это, Локи, я знаю насколько это неправильно… Тор делает шаг. Он возвышается в центре комнаты Локи, залитый светом факелов, установленных вокруг, множество его теней ложатся на стены, забираются в каждый угол и каждую щель, и Локи думает, что это правильно, потому что Тор часть всего этого каждой своей клеточкой и каждой жилой, каждым ударом сердца. Он видит, что-то гложет Тора и это заставляет Локи умолкнуть и выждать. - Я думал о тебе. Его сердце бьется о ребра с такой силой, словно хочет вырваться наружу, и на мгновение Локи желает, чтобы это произошло. Потому что сердца полны порока. Едва разбирая, где сон, а где реальность, сквозь шум крови в ушах он думает, да, каждым ударом сердца. XXIII Щетина на подбородке Тора стала жестче с тех пор, как они, годы назад, прекратили прикасаться друг к другу. Она царапает кожу Локи, от нее немеют губы, и он думает, как его язык сумеет позже найти путь обратно, чтобы коснуться их, облизать, чтобы облегчить боль, и он улыбается прямо в поцелуе. Тор теперь совсем другой на вкус, более жесткий и отдает мускусом, и Локи с сожалением думает о всех этапах взросления, через которые проходил Тор, медленно превращаясь в идеал всех асгардцев. Он размышляет о том, как жалеет об утраченном шансе сравнивать каждый следующий этап с предыдущим, чтобы прослеживать разницу не только глазами, но и каждым нервным окончанием. И все же руки Тора так естественно ложатся на узкие бедра Локи, выступы костей попадают ровно в нужные впадины, и громкий сдвоенный стон такой же естественный. И правильный, наконец без привкуса горечи на языке. Локи прикасается украдкой и разжигает огонь ловкими пальцами, так словно плетет заклинание, в каждом движении нежность и коварство. Сквозь надвигающееся возбуждение, сквозь застилающее разум неверие, что все это происходит, что тайные желания однажды могут исполниться, он точно помнит лишь одно: он ошибка. Что бы они ни делали вместе, это лишь докажет его неправильность и не испортит величие Тора. Он убежден, что бремя подобного греха со временем растворится в сердце Тора, тогда как его сердце оно очернит навсегда. Он на секунду задумывается о Мьёлльнире, будет ли могучий молот считать Тора все еще достаточно достойным, чтобы поднимать его. Он задается вопросом, можно ли выдержать столь тяжелое бремя. Сможет ли он усовершенствовать искусство обмана до такого уровня, что будет лгать самому себе и все еще верить в это. Он страшится того дня, когда Тор осознает, каков он на самом деле, насколько он искажен и грешен. Он хочет знать, возложит ли в тот день Тор всю вину на него за это извращение. - Мы не должны этого делать, – говорит он. Его ладонь кружит по груди Тора, и это скорее обещание, нежели отказ. – Мы или боремся и похороним это навсегда, не позволив страсти разрушить нас, или же можем… нет, я не в силах даже произнести. - Что? Скажи мне, Локи, потому что не прикасаться к тебе это не вариант. - Уступить страсти. Но мы не можем так поступить, это не правильно! - Локи… – руки Тора крепкие и сильные, но Локи ускользает, он может быть водой, он может быть южным ветром, когда захочет. – Только один раз, только один этот раз. - Нет, Тор. Ты не можешь прикасаться ко мне. Это неправильно. Это безумие. И каждое слове это ловко передвинутая фигура на доске, потому что еще десятилетия назад он узнал, что слова могут быть сильнее грубой силы. Слова могут создавать и разрушать королевства, они могут развязывать войны и так же легко прекращать их. Он знает, что Тор слышит лишь одно, что ему не разрешено прикасаться. А Тор никогда не мог держаться подальше от того, в чем ему отказали. - Мне плевать. Мне все равно, – бормочет Тор ему в шею. Слова еще не упали на дно разума Тора, это может занять столетия, но однажды они там будут, Локи знает, что они достигнут дна. И когда это случится, они пробудят сожаление. Но сейчас, в этот искусно спланированный, наполненный ложью миг, Локи закрывает глаза и представляет, что это означает: Мне все равно, даже если ты ошибка. И он понимает, что отдал бы все, лишь бы это было правдой. XXIV Его ногти впиваются в спину Тора, но тот, кажется, не против. Возможно, он даже хочет каких-то отметин, чтобы запомнить эту ночь, сокровище, которое он будет ревностно хранить от всех остальных, так же как Локи хочет его крови под своими ногтями – красные полумесяцы, которые он вычистит позже. Локи хватается за изголовье, на мгновение его глаза закрываются от сладкой смеси боли и наслаждения. Его горло настолько пересохло, что он сомневается, сможет ли издать хоть один звук. Он до сих пор ощущает вкус Тора у себя во рту, и с возбужденным урчанием он проводит языком по чувствительной плоти и прикусывает внутреннюю сторону своих губ, чтобы сдержать стон, когда он думает о том, как он получил его. Тор толкается в него с особенной смесью нежности и грубой силы, и Локи не может отвести от него взгляд, от его позолоченной солнцем кожи. Мышцы на его руках и торсе сокращаются и расслабляются, и сокращаются снова, и это прекрасно, под ними волнами перекатывается сила. Тор не отпускает его взгляд, даже в тусклом свете Локи может уловить прозрачную синеву его глаз и невысказанная любовь, что связывает их, сжимает ему сердце. На губе Тора капелька крови, он закусил ее чтобы не кричать слишком громко, и Локи натягивается как струна, чтобы приподнять голову и слизать её, выпить кровь, которую они делят на двоих в своих венах. Словно горячий источник его греет мысль, что это ради него Тор пустил свою собственную кровь. И он уже близок к тому, чтобы понять это стремление, эту извращенную тягу. В этот миг он не отдает себе отчет, как точно это описывает их отношения и как это повлияет на них в дальнейшем. Он уже один раз кончил Тору в кулак и сомневается, что сможет достичь разрядки еще раз, но как раз тогда Тор неожиданно попадает в чудесную чувствительную точку внутри него и звезды вспыхивают за его веками. Это словно медленно нарастающее давление, что постепенно и уверенно рвет его тело на части, удовольствие, которое устраивает короткое замыкание и взрывается в его нервных окончаниях. Его первый оргазм был коротким и острым, как игла, пронзающая мыльный пузырь, но этот совсем другой. Более того, он даже не уверен, сможет ли тело выдержать его, этот оргазм словно прибывающая вода заставляет Локи медленно захлебываться. Он не осознает всех тех звуков, протяжных гласных и согласных, которые вырываются из его рта и не имеют ни малейшего смысла. Где-то за пределами своего сознания он ощущает руку Тора, обвившую его член, и он шлепком отталкивает её, потому что так все закончится слишком быстро. Он хочет, чтобы его клетки медленно плавились от жара, хочет непрерывного распада на части, даже если это опустошит его разум навсегда. Он выгибает бедра под таким углом, чтобы головка члена Тора продолжала тереться об эту точку каждый раз как тот движется внутрь и наружу. XXV С губ Локи срывается вздох, но не струится дальше, а задерживается вокруг его рта долго, как дым, который не рассеивается, и в звуке Тору слышится слово, так похожее на настоящее: “Брат.“ Оно тише шепота, оно погибает прежде, чем полностью появляется на свет, но его эффект застает Тора врасплох. Его тело содрогается, он знает, что он близко, так близко, и все же, какая-то часть его желает никогда не достигнуть финала. Он чувствует взгляд Локи. Его рот приоткрыт, а глаза расширены будто в постоянном страхе. На его лице выражение тихой боли, оттененной чем-то еще, что Тор не может назвать никак иначе как блаженство. Его тело содрогается в спазмах, и по одному взгляду на его лицо, по изгибу его спины Тор знает, Локи кончил во второй раз. Одной рукой он держится за кроватный столбик так, что побелели суставы, потому что ему кажется, будто это его единственный спасательный круг, и если он крепко за него не ухватится, то утонет в волне белого, пенного, бурлящего удовольствия. - Брат, – звучит снова, и ни один не уверен, кто произнес это, возможно, никто из них, возможно, оба. Тор запрокидывает голову, вбиваясь все сильнее, вбиваясь словно сумасшедший, накатываясь на Локи, словно приливный вал, сухожилия и вены проступают на его шее, и он воет на одной ноте, которая звучит так, будто из его горла вырывается ветром древний плач. - Локи! – И имя брата срывается с его губ как молитва, и Тор повторяет и повторяет его, пока сам срывается внутрь него, повторяет даже потом, когда они неподвижно лежат друг на друге, потому что ничего не может с собой поделать, это волшебное слово, четыре буквы, которые принимают форму самого совершенного создания во всех Девяти Мирах. – Локи. Локи. Локи! И на миг он каменеет от понимания, что его сердце будет срываться каждый раз при звуках этого имени, потому что так и есть, они действительно безупречны и невыносимо прекрасны. Так как сейчас больше никогда не будет, внезапно понимает он, и будто сами по себе его руки обвиваются вокруг Локи, словно тот собирается ускользнуть от него. Эти мгновения, эти безмятежные дни – они пролетят и больше никогда не вернутся. Где-то в самом своем нутре он чувствует, как надвигается тьма, которая больше не уйдет, что этот миг особенный, и подобной чистоты, подобной невинности больше никогда не будет. Под покровом ночи вместе с одеждой они освобождаются от страхов и тревог и от всего, что они при свете дня считали неправильным. Сейчас это просто Локи и Тор, просто двое сердец, которые не боятся отважиться на что-то большее. Это так легко в священный ночной час. Тор не желает думать о наступлении утра, о просачивающемся сквозь занавески свете, о смешанном дыхании, о бедрах и пальцах, пойманных в ловушку между простынями в результате действий, неприемлемых между двух братьев. Он не хочет думать о сожалении, о скрытности, о лжи, об отрицании. Есть ночью что-то такое во взгляде Локи, что сковывает льдом сердце Тора. Что-то эфирное, зыбкое, что-то неуловимое, не принадлежащее этому миру. Что-то поющее о потере, о героях, преследующих тени, любовниках, превращающихся в камень, в бесплодные деревья, в свет, насмешливо струящийся сквозь ветви. Он думает, что Локи мог быть ими всеми, тенью под скалой, росой, высыхающей под солнечным светом. Это влечет его к Локи: горькое знание, что он никогда не сможет узнать его полностью. Владеть им полностью. Вероятно, даже не сможет удержать его навсегда. По ночам, когда единственным источником света служат мерцающие звезды и их отблески в золотых шпилях, Тор видит неизбывную тьму и непрерывную рябь страданий под слишком бледной кожей; кожей, которая поглощает свет, и тот превращает ее в слоновую кость и алебастр, раскрашивает ее фиолетовыми тенями, в зеленый и серый, и голубые вены несут в себе боль и обиду и столько одиночества, что Тор никогда даже не мог себе представить, что столько может вообще существовать. Он зарывается пальцами в мягкие, нежные как хлопок волосы, и они обвиваются вокруг его запястий, эти змеино-шелковые, вороново-черные оковы, и Тор заставляет себя поверить, что они приковывают Локи к нему так же крепко, как он сам прикован к Локи. В этот миг он понимает, что так будет всегда: он будет смотреть на Локи, даже когда его веки сомкнуты, потому что он просто не может не смотреть на него; прослеживать взглядом изгибы тела и голубые вены и абсолютную белизну в мазках лунного света, и каждый раз в его груди будет та же дрожь. Внезапно он приходит к убеждению, что они будут заниматься этим многие, многие годы, и не важно, что он сказал перед этим, не имеет значения ни ложь, ни гложущее чувство вины, которое приходит с рассветом, они наверняка будут делать это целую вечность, даже когда все это начнет загнивать, даже когда это будет приносить больше боли, нежели удовольствия, потому что они не могут вырваться из этого замкнутого круга. Эта мысль в какой-то мере утешает, и Тор понимает, как все искажено, как отвратительно, порочно и разрушительно. Возможно, это тот момент, когда он должен остановиться и развернуться, и уйти прочь, прежде чем станет слишком поздно, но вероятно уже слишком поздно. Вероятно, всегда и было. Потому что под слоем вины и грязи, что-то с щелчком встает на свое место, когда он обретает дом, проскальзывая внутрь своего брата.