Мы падаем вместе

Глава 4. Дно XLVI В последнее время к нему приходят старые воспоминания, он вертит их, рассматривая со всех сторон. Возможно, были какие-нибудь крошечные метки, малейшие трещинки, которые могли бы предсказать будущее, если бы он обратил на них внимание. Но это не его территория, а Локи, анализировать все, разбирать на части, складывать обратно, чтобы создать новую чудовищную форму, сам он не может ничего с этим поделать, даже если это рвет струны его сердца одну за другой. Истина проста и такова: однажды когда-то они были неразлучны, неразделимы. Он помнит, как в дождливые дни, когда небеса обрушивались на землю, они сооружали убежище в своей спальне, палатку из одеял, шкур и покрывал, и прятались в этом лабиринте, прихватив утащенную из кухни еду, подушки, игрушки и книги, и притворялись, что они участвуют в самом настоящем приключении. Они бы там и спали, и ели все время, если бы их мать не пришла и не велела им разобрать палатку. Они больше не участвуют в приключениях вместе, и от этого Тору тоскливо, он думает о том времени, о тусклом свете под одеялами, где каждая угроза была всего лишь выдумкой. XLVII Лишь он знает, что частично это трусость, то что для побега он выбрал время, когда Тор далеко за пределами Асгарда и наверняка участвует в очередной бессмысленной охоте. Он не думает, что была бы хоть какая-то разница, даже будь Тор сейчас здесь, но его отсутствие все упрощает. Как раз за день до этого одно его заклинание пошло не так, и было чистой удачей, что он смог обратить его вспять прежде, чем оно смогло нанести ему серьезный вред. Это было нелегко – признать, что ему нужна помощь в том, чтобы совершенствоваться. Он всегда полагался только на себя самого, избегая даже мысли о том, чтобы попросить чьей-то помощи. Фригг с ее магией, завязанной на согласии и добровольности, достигла своих пределов, чтобы обучить его чему-то еще. Ходят слухи, что есть маг, который оградился от Асгарда и живет высоко в горах. Мужчина, практикующий магию женщин, искаженный и темный; за это его изгнал собственный народ, и Локи не питает иллюзий на тему, разделил ли бы он ту же участь, не будь он сыном Одина. Говорят, маг живет там, где бродят только волки, и даже еще дальше, где столбы ледяных деревьев скребут по небесному холсту, а дневной свет окончательно проиграл тьме. Говорят, он живет там как зверь, спит среди зверей, ест с ними, зубами рвет добычу на части. Локи смеется над страхом невежд, над этим очевидным непониманием, невозможностью понять природу магии сейд. Он не берет с собой много вещей, лишь подбитый мехом плащ, книги и набор ножей – подарок Тора, его трофей, добытый в одной из битв. Он даже не пытается оправдать эту слабость, нарастить на ней толстую шкуру, которая скроет то, что есть на самом деле. Он говорит только своей матери, что его не будет некоторое время, и запечатывает свою комнату, как будто то, что он хочет спрятать на самом деле находится там, а не в его уме и сердце. XLVIII Он никогда не понимал, почему Тор не ценит тихую и простую красоту снега. Снег – чуждое понятие в Асгарде, но когда они были детьми, они иногда сопровождали своего отца в путешествиях по Альвхайму. Они могли бы играть, качаться, нырять в нем как рыба в воде, но Тор замерзал слишком быстро и ему надоедало. Сам же Локи никогда не ощущал холода. Он хотел бы, чтобы Тор сейчас был рядом. Возможно, Тор бы заставил его вернуться, хотя бы на некоторое время, вернуться назад и притвориться, что у них все хорошо. Возможно, они смогли бы избежать тех перемен, которые, Локи чувствует, поджидают его впереди, они могли бы задержать их попросту игнорируя или применяя самообман. Потому что перемены придут, он в этом уверен. Что бы ни ждало в конце пути, уже ничего не будет таким как прежде, никогда. Среди деревьев не темно: он ясно видит тропу в снегу, поскольку лунный свет просачивается сквозь ветви над головой и освещает все вокруг. Его окружает мирная тишина. Он слышит хруст своих шагов и больше ничего. Он спит у подножия деревьев, кутаясь в плащ, согреваясь магическим светом, который едва ли дает какое-то тепло. Он пересекает тропы различных животных, находит убежище в пещерах медведей, и звери никогда не причиняют ему вреда. Белые стволы и ветви сходятся над его головой и строят стену вокруг него, мягкую и прекрасную. Ему очень нравится здесь, и он не чувствует себя одиноким или потерявшимся. Он все еще не видит, что это лишь первый шаг на пути, по которому уже не повернешь назад. Ворон каркает над его головой, наблюдая за ним умными острыми глазами. Он перескакивает с ветки на ветку. Он следит за Локи оценивающим расчетливым взглядом, словно это уже испытание, которое тот должен пройти, и это легко может оказаться правдой. Он следует за птицей, потому что знает, ворон ведет его туда, куда ему нужно попасть. XLIX Элдред ждет его, словно связан с ним, будто Локи всегда было суждено пройти этим путем. Маг выглядит иссушенным, но точно определить его возраст невозможно. У него хитрые глаза и вызывающая тревогу полуулыбка. Когда Локи доходит до хижины, которую Элдред построил сам, видит его изношенные одежды, разочарование и сомнения выпускают свои когти. Его временное пристанище – тесная комнатушка в задней части хижины – так разительно отличается от того, к чему он привык под высокими сводами дворца в Асгарде, и он думает, как бы Тор сейчас насмехался, что его щепетильности придется встретить свой конец здесь. Элдред особо не расспрашивает, он направляет Локи отрывистыми словами и жестами, похоже, он не привык болтать, и Локи не может винить его за это. Элдред зовет его по имени, хотя Локи не представлялся, но и не ведет себя соответственно титулу Локи, это вызывает одновременно раздражение и облегчение. L Дни напролет они только и делают, что наблюдают за животными. Они неподвижно сидят на вершине скалы, пока дни сменяются ночами, и луна истончается до бледного узкого разреза на небе. Мороз карабкается вверх по их конечностям и приковывает их к скале, словно они ее часть. Дикие животные безбоязненно пересекают поляну перед ними, а они тихо наблюдают. Элдред не давал ему заданий, и Локи безмолвно изучает рисунок полета птиц, как они снижаются, когда они садятся на землю, их движения в плавном полете, и в его уме отпечатывается каждый взмах крыльев, каждый штрих пера. Он знает, что это урок, в котором требуется столько же терпения и послушания, сколько и в магии. Познай то, что ты хочешь использовать для своих целей, шепотом говорит ему Элдред, и это не звучит как человеческий шепот, это больше похоже на то, как ветер свистит в голых ветвях. Как ты можешь стать одним из них, если ты не знаешь их природу? Локи с болью в груди думает, что это должно быть урок, который он провалил, когда был среди своих. LI Он теряет счет времени. Само понятие времени неизвестно здесь, его следы не оставляют отпечатков вокруг них. У него занимает недели или даже месяцы, чтобы трансформировать свое тело в сороку, и Локи едва не ломает шею при первой же попытке взлететь. Другие заклинания и наговоры приходят постепенно, они темные по своей природе, искаженные и запрещенные. Они просачиваются в их занятия словно черная грязь, но в них есть своя искра и нечто знакомое, чему Локи рад. Они коренятся глубже, но в нетвердой почве, хаотично разрастаясь и выпуская побеги, появление которых он до сих пор не может предугадать. Изменения затрагивают не только его тело. Сила, которая струится по его венам, искажает что-то в потайных уголках его разума, смещает струны в его сердце, вьет жгуты из нервов, пока их порядок не начинает подходить целям сейд, пока в нем не появляется нечто, взывающее к ней, звучащее с ней в унисон. Иногда он верит, что она живет своей жизнью, ужасное жуткое существо, которое он разбудил, и оно требует свою долю, свой собственный путь, и поводок выскальзывает из пальцев Локи. Его смывает безжалостный сильный поток, и чем больше он барахтается, тем больше сейд опутывает его. Элдред ведет его не подгоняя, словно маячащий впереди болотный огонек. Он пропускает магию через него, направляя его невидимыми пальцами, прощупывает его разум и измеряет глубину его сердца. Локи презирает это вторжение в личное пространство, в участки, которые он хочет сохранить неприкосновенными ото всех. Он страшится того, что Элдред может найти там, что он с этим сделает, преобразит, раскрошит на куски, пачкая все чистое, что осталось в нем. LII Заклинание, которое он создает именно того рода, из-за которого на сейдконах (6) клеймо позора и разврата. Он один в хижине, наконец избавившись от ненавистного присмотра Элдреда. Это желание зрело в нем целый век, самому исследовать и попробовать свои возможности, окунуться в поток и испить из его вод. Он хочет отыскать путь, чтобы заставить ее работать, чтобы подчинить ее себе без помощи Элдреда, чье постоянное присутствие вызывает в нем лишь негодование, но она не уступает и явно сильнее. Он захлебывается от одного глотка, капли темной магии опаляют и выворачивают его легкие, скребут его грудь изнутри, каждое неприрученное заклинание словно удар кнута по его плоти. Из его горла вырывается звук, который принадлежит не ему, как и слова, стекающие с его губ; слова, которые он никогда не знал, слова, которые он забыл и слова, которые он должен был бы узнать гораздо позже, сейчас они приходят к нему по приказу, который отдал не он. Теперь он это понимает, но уже слишком поздно. Элдред приоткрыл дверь и оставил его стоять на страже, а он самоуверенно распахнул ее шире – но все, на что хватает его сил охранять, это крошечная трещина, а не проход, который он только что открыл. По-настоящему он всегда страшился лишь одного: что если он потеряет контроль над собственным телом и разумом, что если кто-то другой будет держать поводок в своих руках, и сейчас происходит именно это. Он не уверен, что сможет оправиться от этого. Черная магия течет сквозь его разум темными волнами, сокрушая его неподготовленный дух, клетку за клеткой, сегмент за сегментом, и он знает, что больше никогда не станет прежним. То, что останется больше нельзя будет назвать личностью. И, утопая, он внезапно слышит, как другой голос присоединяется к колдовству, чувствует силу, которая останавливает поток, сгибает его и в конце концов поворачивает в том направлении, в котором Локи так и не смог. Он чувствует, как чужие руки тянут его, хватаются за одежду, тащат за руки и ноги, но ему уже все равно. - Ты глупый мальчишка, – он слышит голос Элдреда, просачивающийся сквозь шум потока в его ушах, – ты думаешь, что можешь сам делать то, что всегда делали только двое? Затем следует отдаленно знакомое ощущение, что в него проникли и заполнили, и сквозь отвращение он чувствует, как его затапливает облегчение, бьет ему в грудь, как волна чистого наслаждения. Он не кричит. Порванные в клочья голосовые связки будто слиплись у него в горле Он знает, этим Элдред что-то показывает ему, и это не наказание, а урок повиновения. Его разум размягчается и крошится, медленно распадается на куски, словно древесина в огне, и рассыпается в пригоршню пепла. Слова, которые метались в нем до этого, ударяясь в хрупкие стенки и разрушая их, сметая все на своем пути сквозь его дух и тело, теперь пребывают в ужасном и в то же время прекрасном порядке, и наконец Локи понимает, каким глупцом он был, полагая, что когда-либо сможет стать чем-то большим, нежели смиренным вместилищем этой силы. Его тело сотрясается от каждого толчка и рывка, мышцы сокращаются вокруг вторжения Элдреда. Его тело трется о песчаную поверхность земли, и он постепенно распадается на части, и в какой-то момент просветления он думает: что-то от него все же останется в этом нечестивом месте. Во время кульминации его губы движутся, будто по своей воле. - Тор, – имя срывается с его губ инстинктивно, привычное завершение, чтобы обозначить финал, но теперь это слово пустой звук, и на его языке привкус опилок. Он не помнит тяжести молодого тела на своем, веса сильной руки поперек своей груди. Он позабыл это чувство, когда хочешь, чтобы никто и никогда не брал тебя, кроме одного единственного. Он перекатывается на бок. Отстраненно чувствует жаркую струйку, стекающую по изгибу его задницы, и одновременно улавливает душный пьянящий аромат почвы, и его разум пытается ухватиться за обрывки давно ушедшего другого запаха. Возможно, именно так и работает сосуд, тупо думает он, вот что остается после всего: сухость, пустота, так разительно отличающаяся от его прежнего опыта, от постоянно возрождающегося желания того, кем он никогда не должен был обладать LIII Времена года в этом месте капризны, Локи скоро узнает об этом. Они приходят и уходят, сменяясь иногда за один день, а иногда, кажется, длятся целое десятилетие. Никто не ведет подсчетов, сколько он прожил на вершине горы. Даже дни и ночи изменчивы: они длятся непредсказуемые отрезки времени. Быть может, иногда задумчиво размышляет, мир вокруг изменился, прошло время и о нем забыли. Быть может, уже нет и Великого Древа. В его мыслях о том, что самого мира может не быть, нет облегчения, нет острой боли, ни зависти, ни гордыни. Было предсказано, что это его долг, повалить Древо. Он до сих пор помнит взгляд единственного ока Всеотца, пронзительный, расчетливый, когда Локи, в стремлении понравиться и угодить, показывает представление, впервые используя свою сейд: ледяной Иггдрасиль. В том взгляде, наблюдающим за ним, оценивающим его, был дикий огонь надвигающегося страха. В конце концов, все они знают старое пророчество о конце всего сущего. Он хочет посмотреть, как всевидящее око Одина округлилось бы теперь, когда его сейд эволюционировала. Временами он мечтает об этом, о надвигающемся страхе, о поваленном Великом Древе, о высвобожденной сейд, о доказательстве, что он может обладать той же степенью величия, что и Тор, разве что только другой природы. Иногда он просыпается в слезах. LIV Он не уверен, что мир действительно изменился, но он кажется скучным и бесцветным даже когда он оставляет позади снежное покрывало на вершине горы. Теперь в его глазах золотое сияние Асгарда не более чем фальшивый блеск меди, а само королевство кажется маленьким. Новость о его возвращении опережает его, но ему нет до этого дела. У него есть время, чтобы упорядочить собственные чувства, укрепить себя перед встречей с теми, кто когда-то был дорог его сердцу. Он не знает, так ли это до сих пор. Их лица – черновые наброски углем на стене его памяти. Его отец, его мать, Тор. Тор. Желчь предвкушения поднимается до самого горла, и он не может решить, настоящее ли оно или всего лишь отпечаток старого чувства, которое он больше не ощущает в себе. LV Он обнаруживает, что кое-что неизменно до сих пор: невзирая на все, что он говорил сам, невзирая на все, что он видел сам, никакое количество лжи не может превратить правду в ложь. Тор. Достаточно одного лишь взгляда, и оковы, которые, как он вообразил, более не существуют, вновь захлопываются на нем. Такое с ним впервые, он смотрит на них и находит, что они чудовищны в своей нежности. LVI Проходят недели, прежде чем у Тора выходит застать его врасплох, впрочем, Локи теперь скользкая штучка. Он приходит и уходит так, словно его подхватил ветер и унес прочь, и никто не имеет понятия, когда и куда он устремился. Он просачивается сквозь трещины в стенах и ускользает в щель под дверью. Новости и слухи резво расходятся во все стороны, он быстро это усвоил, так как не единожды это происходило по его замыслу. Вероятно, этот раз ничем не отличается – но даже он не может сказать: его спусковой крючок гораздо сложнее теперь, гораздо чувствительней, чем когда-либо до этого, и никто не видит руку, которая сталкивает камешек с обрыва, чтобы он перерос в лавину под конец. Он хочет увидеть разрушения, которые она может нанести, даже если в итоге она возможно обрушится ему на голову – как это обычно и происходит, если в уравнении появляется Тор. Тор охотник, Локи вспоминает об этом сейчас, когда его брат подстерегает его за углом. Тор не прикасается к нему. Из боязни, что Локи ответит отказом. Интимной близости его тела достаточно, чтобы провернуть хитрость, достаточно, чтобы Тор поверил, будто Локи смягчился. Едва сдерживаемый гнев идет рябью под золотистой кожей, и губы Локи кривятся в ухмылке. - Как ты мог позволить ему?.. – Есть даже что-то милое в том, что Тор не может договорить до конца из-за душащего его гнева. - Почему бы и нет? – с вызовом бросает Локи. Ярость Тора сочится сквозь поры, и вновь раздувает еще не до конца остывший пепел удовольствия в животе у Локи. Он все еще ухмыляется, когда Тор пробивает насквозь стену рядом с его головой. Один взмах ресниц, вот и вся его реакция. - Никто не смеет прикасаться к тебе! Никто другой! Локи откидывает голову назад, хитро смотрит на Тора из-под полуприкрытых век. - А что бы ты сделал по этому поводу? Отправился бы в горы и схватил Колдуна за шею? Стал бы на отцовский помост и провозгласил бы, что я принадлежу только тебе? Ты бы хотел, чтобы на мне была метка с твоим именем, брат? Хотел бы заклеймить меня, как быка? Тор лишь молча глядит, потому что ответ “да“, он бы сделал все это и даже больше. Вместо этого он хватает Локи за волосы на затылке и оттягивает назад, а сам приникает к бледному изгибу тонкой шеи и кусает ее, потому что это единственная метка, которую он может поставить на Локи. - Ты думаешь, ты единственный во всем мире? Иногда я просто ищу кого-нибудь, кого-угодно, чтобы переписать следы, которые ты оставил на моей коже, потому что я больше не могу их выносить. Мне нужен чей-то другой запах на мне. Я не твоя собственность. Ты не владеешь мною, Тор. Это не ложь, хотя он видит, какое Тор прикладывает усилие, чтобы она стала таковой. Есть какая-то ирония в том, что он, с другой стороны, хочет, превратить собственную ложь в правду. Это не ложь, но в этом возможно больше желания, нежели правды. Он стремится выяснить, есть ли кто-либо еще где-то там, кто может подарить ему то же удовольствие. Ему хочется верить, что он может прожить без Тора, что его мир не ограничивается Тором. - А что если бы хотел? Что если бы я хотел этого в обмен на то, чтобы ты владел мною? – шепчет Тор в его кожу, прямо в нервы и клетки и струны, которые всегда принадлежали ему, и смешок застревает в горле Локи, словно откровенное желание. Это знание должно быть победой: Тор привязан к нему, вопреки всем доводам разума Тор принадлежит ему. Но в этом есть и доля иронии: момент победы является и моментом поражения, потому что эта связь не может быть односторонней, а Локи не может превратить ложь в правду. Он не понимает, как Тор может хотеть кого-то столь искаженного и подлого. Это пугает его, потому что каждой навязчивой идее, каждой страсти однажды приходит конец. Однажды Тор проснется и увидит его, кем он на самом деле является, потому что никакое притворство не может длиться вечно, он хорошо это знает. Тор увидит то, что другие увидели еще столетия назад, и Локи страшится этого, к подобному нельзя быть готовым. - Возьми меня, брат… возьми меня… – стонет он, пока руки Тора рвут его мантию, дотрагиваются до его кожи, возможно и до его сердца тоже. Еще одна ложь рвется из него наружу, вертится на языке. – Возьми меня так, чтобы ты никогда не захотел никого другого, кроме меня. Но быть может он имеет в виду что-то другое. Быть может он имеет в виду это: так чтобы я никогда не захотел никого другого, кроме тебя. LVII Каждый раз, когда они это делают, каждый раз, когда пытаются урвать кусочек друг от друга, это на вкус как победа. Он оставляет злые отметины на коже Тора, следы любви и ненависти, и они являются красноречивыми знаками греха, который они держат в тайне, но Локи хочет объявить о нем всем, чтобы каждый знал, что он развратил золотого принца в этого грешного зверя, который ищет наслаждений в своем собственном брате. Его разочаровывает, что его собственный триумф оборачивается поражением для других людей, а его выигрыш никогда не станет выигрышем и для других. Его победы вызывают сомнения, как и все остальное, что касается его. Он подгоняет Тора, хотя его брат и так толкается в его тело, будто лишившись разума, он просит о большем, даже когда чувствует больше боли нежели удовольствия, потому что чем ниже Тор падает, тем ближе он к Локи. Потому что выше сам Локи не поднимется никогда. Потому что за всем этим стоит неумолимая правда: нет такого количества лжи и уловок, нет таких личин, которые он может примерить, чтобы они могли поднять его туда, где находится Тор. Он готов запачкаться и разрушить себя, если таким образом он сможет запачкать и разрушить Тора. Не имеет значения, что для того, чтобы затянуть Тора вниз и утопить его, ему тоже придется утонуть, ему нужно нырнуть даже глубже и держать того за щиколотку и ждать и отсчитывать секунды, вдохи, пузырьки, убегающие вверх. Наблюдая за дразнящими бликами солнечного света на поверхности. LVIII Локи не может вспомнить, когда впервые он взял Тора, не может вспомнить, что он чувствовал тогда, до того времени, которое он провел на вершине горы. Он не помнит, был ли это вкус победы или поражения, или у этого вообще не было никакого вкуса. Когда он берет Тора сейчас, меняя их привычные позиции все чаще, у него во рту появляется незнакомый привкус, и странное ощущение на коже, словно ожог от капающего яда. Теперь он все реже позволяет Тору овладеть собой, словно глубоко втрахиваясь в своего брата, он сможет прикоснуться к его сердцу и тоже провозгласить его своим. Он нависает и вколачивается в Тора почти безжалостно, слово пытается разрушить его, с каждым толчком ломая того еще хоть немного. В его голове звучит один до глупости честный голос, который подсказывает ему, что идея о том, что Тора можно разрушить подобным способом берет начало из знания, что Локи сам разрушается каждый раз, когда Тор берет его. Он врывается в Тора так, словно тот – единственное, что находится между ним и безумием, и каждый раз он будет делать это с открытыми глазами, не желая пропустить ни единой детали выражения лица Тора. Локи наблюдает за ним, а за его веками притаилась тьма. Он не может понять, почему Тор позволяет ему делать это, как он может позволять кому бы то ни было овладевать им таким образом и низводить его до уровня, до которого не захочет опуститься никто. Подчинение, покорение одного мужчины другому мужчине. Они оба знают, как это клеймят в Асгарде. Не-мужчина, женовидный. Как Локи со своей магией. Как – и он повторяет это про себя каждый раз, с каждым толчком бедер – Тор, лежащий под Локи. Это единственный способ, каким он может заставить своего сильного и смелого брата сломаться и осквернить себя. Это его единственное средство разделить позор этой метки, прилепить ее хотя бы на время совокупления на чью-то еще спину. И Тор, великий и храбрый и безупречный, не видит этого. Или быть может его это не заботит – но эта мысль еще хуже, она скручивает внутренности Локи в узел и каким-то образом заставляет его чувствовать себя все слабее. Тор должно быть достаточно бесстрашен и уверен в себе, чтобы носить эту метку с честью, потому что он знает, какова правда на самом деле – но Локи не Тор. Слово эрги заставляет его гнить изнутри. LIX Между ними все кончено, все поломалось, и он не может понять, Тор сознательно игнорирует это, или и в самом деле не видит трещин, изломанную форму того, чем их отношения были раньше. Они больше ничего не строят, только откалывают куски друг от друга с каждым прикосновением, каждым сказанным словом, и каждым мгновением затянувшегося молчания. Все поломалось, но еще не развалилось. Нет, это случится позже. LX Когда ложь наконец становится правдой, когда она отвечает на все вопросы, которые он задавал себе сам на протяжении веков, фундамент его жизни трещит у самого основания. Это вопросы, которые он никогда не хотел бы задавать, они рвут все на части, воспоминания за воспоминаниями, узы за узами. Такова природа лжи, когда она выявлена, все остальное рушится вместе с ней. Он хорошо это знает, он знает ее природу, хотя никогда и не создавал ложь такого размаха, как сделал это Всеотец. Она разводит их по разные стороны, ложь, подобно которой он никогда не плел, больше всей той лжи которую он когда-либо соткал. Тор по-прежнему ищет его внимания, по-прежнему разговаривает с ним так, словно ничего не происходит, но Локи понимает силу привычки, он знает, все эти жесты просто слишком обыденны для Тора, чтобы избавиться от них за такое короткое время. Они не братья, и поэтому Тор не обязан выказывать ему ни доброты, ни понимания – рано или поздно даже Тор поймет это. Это одни из его последних слов, сказанных Тору, его последние слова в золотых стенах Асгарда, окруженного и облаченного в обрывки жизни, которая никогда ему на самом деле не принадлежала. Есть какая-то ирония в том, что эту правду он предлагает в качестве прощального подарка, как отказ от чего-то, чем они никогда бы не стали. - Эта почва засеяна солью. Ты не сможешь вырастить на ней хоть что-то, брат. И лишь запоздало он осознает, что даже это слово – брат – теперь ложь. LXI Он не понимает, этого упрямства, этой нарочитой слепоты, которую Тор разыгрывает каждый раз, когда они встречаются, каждый раз, когда они сталкиваются со столь многими различиями между ними двумя: разные миры, разные цели, разные расы, старые обиды и ложные воспоминания. Тор на стороне самопровозглашенных супергероев, а Локи… Локи всегда и навеки на своей собственной стороне, предоставлен сам себе и своим собственным средствам. Он не понимает, почему все эти различия не влияют на желание, которое все еще бурлит у него в чреслах. Тор глядит на него так, словно они до сих пор братья. Так, словно они до сих пор разлученные на время любовники. Так, словно у него до сих пор есть право провозглашать его своим. LXII - Что ты им наплел, Тор? – смеется он, невзирая на то, что жесткие пальцы Тора выискивают знакомые отверстия на его обнаженной коже. Невзирая даже на то, что он все еще может ощущать характерный запах камеры ЩИТа, откуда Тор его вытащил. Что он хорошо узнает, так это отчаяние в прикосновениях Тора, глупое отрицание того, кто все еще стремится достичь чего-то, что он уже давно потерял или никогда не имел. Он легко это узнает. Ведь он не знает ничего иного, кроме этого. - Знают ли они, что ты выкрал своего брата-монстра, чтобы трахнуть его в наказание? –высмеивает он. Он может прочитать ответ в бегающих глазах Тора, даже ослепленный жаром его страсти. Из своего взгляда он научился стирать подобное, но Тор все еще не так хорош в этом. Вероятно, никогда и не станет. - О, сияющая надежда Мидгарда просто солгала им, это так, Тор? Этот урок я наконец-таки заставил тебя усвоить. Кто лжец однажды – лжец всегда. И Тор заходится хныкающими стонами, так словно это его насилуют, словно это на него проливается вся месть и гнев и похоть, скользкая и густая, как ведро бурлящей грязи. LXIII Тор нависает над ним, сплошные витые мышцы и железная хватка, смотрит в лицо брата, и усмешка появляется на его губах, обнажая остроту безупречных зубов, и он понимает, как Локи это провернул. Как он добился этого, заставляя Тора думать, что именно он все контролирует, что это он выбирает способ наказания. Тор внезапно понимает, что только что проиграл войну, в которой он даже не знал, что участвовал. Локи откидывает голову, словно читает его мысли. Смех, вырывающийся из его горла, заставляет кровь стынуть в жилах, и Тор смотрит. Смотрит на грациозную линию его шеи, ее прекрасный изгиб, и он знает, что это тоже не случайно. Он уверен, что Локи предлагает это ему: дразнит, провоцирует, потому что он знает, все чего хочет Тор, это наклониться ниже, впиться зубами в его горло и вгрызаться глубже до хруста, пока не треснет хрящ, до тех пор, пока его сущность не брызнет и не запульсирует и не выплеснется вся в едином ритме с ударами его сердца. Пока не останется ничего, что могло бы произносить эти слова и высмеивать. Он хочет разорвать Локи на куски, но совершенно ясно, что этим он разорвет на куски и самого себя. - Давай, завоюй меня, брат, сломай меня, подчини меня, – подстрекает его Локи, и злокозненная ухмылка во все зубы на его лице говорит Тору, что это было бы все равно, что пытаться сровнять гору с землей голыми руками, повернуть течение вспять, сорвать звезду с неба. Локи насмехается над ним, а его слова таят в себе противоположный смысл. “Это то, чего ты хочешь. Назвать меня своим.“ Отчаяние нарастает в Торе, потому что Локи ускользает от него, а он будет вечно гнаться за ним, и нет никакого способа вернуть прошлое, потому что по пути что-то пошло ужасно неправильно и его бесконечно раздражает, что он не может ничего изменить, поэтому он врывается в Локи с беспощадной беспомощностью, но это лишь приводит к тому, что брат смеется громче от темной и низкой радости. Он это понимает, но сейчас уже слишком поздно, чтобы остановиться: он знает, Локи утащил его вниз, окунул в это, Локи упал и заставил его тоже упасть. Он отклоняется назад, опускается на пятки, и на мгновение, пока он пытается сдержать возбуждение, пока пытается убедить себя, что он может просто встать и уйти от этой насмешки над их отношениями длиною в вечность, Локи удивленно молчит. И на одно это мгновение Тор ослеплен победой, лишь на одну секунду. - Теперь ты понял, что это единственный способ, которым ты когда-либо сможешь владеть мною, и даже это ложь, – со злобой шипит Локи, и эти слова больно жалят. Больнее еще и от того, что да, вероятно, он никогда и не владел Локи, но чувствует он себя так, словно он сам никогда не будет принадлежать никому кроме Локи. - Больно, не так ли? – и ногти Локи скребут по его груди, сцарапывают кожу и оставляют над его сердцем следы, похожие на прутья решетки, и Тор думает, что это отлично подходит, потому что Локи для себя посадил его сердце в клетку. – Больно осознавать, что я единственное, в чем тебе отказано. Золотой сын, испорченный сын. Как ты справишься с этим, Тор? - Молчать! Он не может больше глядеть в это лицо. Он не может выносить этот принижающий взгляд, эту холодную усмешку. Он не узнаёт это лицо, эту маску, вылепленную бездарным мастером по образу его брата. Он переворачивает Локи, о, если б можно было так же легко перевернуть всю ложь, и смотрит под другим углом, не покажется ли другая картинка. Вминает плечи Локи в постель в неистовой попытке заставить его умолкнуть, потому что вкус слов, стекающих с этого языка, может показаться ему знакомым. Он хватается за узкие бедра и дергает вверх, заставляя Локи прогнуть спину, превратить ее в бледный пологий склон, и он снова вонзается в Локи и в этом столько грубой силы, столько грубой любви. Столько потерь. На спине и на руках Локи натягивается каждая мышца, жгуты так и перекатываются под его сливочной кожей. Его голени взвиваются над кроватью, несомненно от удовольствия, и на один миг он удерживает равновесие на лице и коленях, и Тор неподвижно замирает чтобы посмотреть на него в этот беззащитный и честный миг. Он знает тело Локи, в известном аспекте, он знает его лучше, чем свое собственное. Это врожденный инстинкт, то, как он толкает бедра вперед, и с каждым толчком погружается в Локи под определенным углом. Он стремится попадать в точку, от прикосновения к которой Локи рвет на части, кусок за куском, это самоцель Тора и единственное средство в его распоряжении на данный момент. С замиранием сердца он задается вопросом, как нечто столь злобное, порочное и ужасное может быть воплощением совершенства в одно и то же время. Их тела идеально совпадают друг с другом, переступив черту, они не могут делать это в одиночку или с кем-то еще. От стимуляции Локи причитает под ним, не в силах оборвать себя, и это своего рода жестокость, Тор ни разу не промахивается мимо точки, просто чтобы посмотреть, как Локи глотает рвущиеся из него звуки, эти приливы и отливы его медленно приближающегося оргазма. - Ах, да, Тор… ннн, сломай меня, ох, сломай меня, То-о… – стонет Локи в простынь. Его голос срывается от силы толчков Тора и от его собственного удовольствия, и на секунду Тор думает, это то, чего Локи хочет на самом деле: чтобы Тор сломал его. Его член дергается от мысли, что он мог бы это сделать; он мог бы сломать Локи голыми руками. Но ничем другим, никогда. Смех Локи – просто тихое фырканье в простыни, но кажется, даже его спина насмехается над Тором, бледный и стройный, он прогибается и выгибается снова, идет дразнящими волнами, и тени вылизывают впадины его тела. Тор впивается большими пальцами в манящие ямки на пояснице Локи, как раз по обе стороны позвоночника, и он жаждет склониться ниже, чтобы попробовать на вкус эти неглубокие озерца, покрытые блестящей пленкой пота, вылизать позвоночник по всей длине, как он всегда это делает, пробуя соль на вкус в каждой впадинке, в каждом углублении между позвонками. Локи сейчас просто корчащаяся плоть под ним, с каждым толчком каждый его вздох превращается в хныканье или стон, и эти звуки застилают разум Тора белой пеленой, обдают жаром его чресла. Он наклоняется вперед, резко натягивает Локи на себя и кончает, рыча как бешенный зверь, его спина выгибается как натянутый лук. Волны дрожи пробегают по телу Локи, и он тоже изливается, неаккуратно, грязно, мокро. Слабая усмешка – вот все, что Тор может позволить себе в этот момент, хотя это и не победа. Он валится на кровать и поворачивает лицо Локи к себе. Простыни мокрые от слюны там, где к ним прижимался его рот. Они долго лежат так, кожа к коже, но ощущение такое, будто они веками живут в разлуке. И между ними пропасть лжи. Он однажды подумал, что лишь катаклизм сможет их разделить. Он не брал в расчет медленную смерть умирающей звезды. Они медленно остывают, теряют свой блеск и умирают. Возможно, они продолжают кружить одна вокруг другой, но теперь они не более чем серые камни. И внезапно он понимает, с ясностью и тяжестью, с подавляющим ощущением потери и горя, что они оба сейчас совсем как эти серые камни. Что это был их последний раз вместе. - Это прощание, брат. Он не знает, кто из них это произнес, но это не имеет значения. Какая ирония, думает Тор, что между ними все будет кончено со словами обычной правды. LXIV Он наконец свободен. Разум Локи обвивается вокруг этого слова, как железная клетка. Это самая пугающая мысль. Она холодна и бесплодна, и прекрасна, как звездная пыль. * * * Лучи солнечного света. Аромат опавших листьев, влажных, привядших: намек на осень. Ветерок несет в себе какой-то привкус – старых времен, давно утерянных воспоминаний, и в груди Тора поселяется ощущение сродни безутешности. Он видит лишь силуэт своего брата на фоне заходящего солнца. Локи – темное пятно, длинная тень на его сетчатке, постоянный невидимый шрам, который останется там навсегда. Решение приходит без колебаний, без вопросов. Тор напрягает глаза, следит за движениями удаляющейся фигуры, в точности, как его брат следовал за ним всю его юность, он смотрит так долго, пока может видеть его, и Тор знает, что будет смотреть даже после того, как тот исчезнет. Он всегда будет следовать за ним своим сердцем. Он прищуривается, но Локи не оглядывается. Вот как все это заканчивается. ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА (1) Пинта (британская) = 0,568 л., соответственно, три пинты = 1,7 литра. (2) Эрги (Ergi (сущ.) также argr (прил.) или ragr) – древнескандинавское оскорбление, обозначение изнеженности или женственного поведения у мужчины. Не мужчина, не по-мужски. В эпоху викингов обвинить мужчину в Ergi становилось законной причиной, чтобы бросить вызов. Также в эпоху викингов и в средневековых скандинавских законах Ergi обозначало пассивную роль мужчины во время гомосексуального полового акта. Надпись на руническом камне в Швеции использует Ergi для проклятия того, кто потревожит камень, включает в себя значения “изгой“, “колдун“ и понятие argri Konu – то есть колдующая женщина, что, по-видимому, связано с практикой сейдра. Чтобы понять концепцию "ergi" нужно понимать, что у северян того времени были очень строгие гендерные нормы и система социального контроля. Всё в древнескандинавском сообществе вращалось вокруг семьи: семьей/кланом определялись государственное устройство, альянсы и статус в обществе. Любые заслуги и почести, которых бы ты ни достиг, отображались на твоей семье, любые постыдные происшествия бросали тень позора на семью в той же мере. Придерживаться обязанностей и долга было почетно, нарушать установленный порядок вещей – позорно. Все вращалось вокруг оси честь-позор. Нарушать гендерные нормы было позорно, и допускалось лишь в случаем необходимости избежать еще большего позора (например: когда женщина мстит за кровную обиду, потому что ее братья слишком трусливы, считалось приемлемым). Миф о том, как Тор переоделся в женщину, чтобы вернуть свой молот, был наверняка весьма смешным в поздний период викингов. Понятие "ergi" также имеет дополнительное сексуальное значение, и, вероятно, лучше всего передается как "немужественный". И это в обществе, где отклонение от гендерных ролей имело крайние последствия для отдельной личности и для семьи. Быть названным "ergi" было самым страшным оскорблением, смертельной обидой. За убийство в ответ не наказывали – ты просто защищал свою честь. Но было ли "ergi" подходящим оскорблением для потерявшего честь и трусливого убийцы, или же слово "níðingr" более подходящее? Что ж, это если допустить, что оскорбление людей было в порядке вещей. Точно этого мы не знаем, хотя есть доказательства, указывающие на то, что не было. Северяне придавали большое значение таким вещам, как прислушиваться к чужим словам, говорить ясно и честно и тому подобное. Интриги и сплетни, вероятно, расценивались как позор. Если ты ведешь себя неподобающим образом, вся твоя семья и все родственники будут обесчещены. Убийство не по закону было не таким уж редким явлением, и есть множество источников, указывающих на определенные социальные карательные меры. Эрги было чрезвычайно негативным понятием и словом, максимальным оскорблением, за которое законно можно было убить. Это подразумевало не только женоподобность и трусость, но сексуальную извращенность, пассивного партнера во время содомии в гомосексуальных отношениях. Примечательно, что активного партнера не обвиняли, как сказано в Bjarnar saga Hítdœlakappa: "люди говорят, дела плохи у обоих, кто стоял там, но все же хуже у того, кто стоит спереди". Поэтому нет, человек "не может избежать ответственности за свои поступки", но другие могут, если участвуют в акте позади того, кого назвали argr. Мужчины, практикующие магию (seiðr), также ассоциировались с эрги, предположительно из-за духов проникающих в колдуна через паховую область. Эрги упоминается на группе рунических камней в Дании, таких как Stentofte-stone и Björketorp-stone. Это надписи насылающие магическую смерть и эрги на тех, кто разрушит или осквернит монумент. Skjern-stone упоминает ergi в связке с seiðr: "Мужчина, поваливший этот могильный холм, станет мужчиной-сейд (seið-man) ". Sønder Vinge-stone прямо говорит: "Извратится тот, кто разрушит этот памятник и станет он seið-ræte." Это слово (seið-ræte) означает извращенность (ᛋᛅᚱþᛁ (транслит. sarþi, имя сущ. от глагола serða), очень сильное слово, используемое для обозначения мужчины, участвующего в извращенном акте, другими словами, подразумевающее гомосексуальность и содомию. Argr было наиболее унизительным ругательством из всех известных в древнескандинавском языке. Согласно Исландскому закону (Icelandic law), от обвиненного в подобном ожидали убийства обвинителя тотчас. Если же оскорбленный не ответил яростным нападением на месте или не потребовал схватку насмерть, которая должна привести к тому, что вызванный на бой обвинитель либо заберет свои слова назад, либо дело закончится его смертью, то это было доказательством того, что обвиненный слабый и трусливый níðingr. Если обвиненный успешно дрался в битве насмерть (holmgang) и этим доказывал, что он не "argr", тогда "scolding" признавалось "eacan" – несправедливой, тяжкой клеветой, и обвинитель должен был заплатить оскорбленной стороне полную компенсацию. Gulathing law ссылается на бранное слово eacan, позже описанное как earg, в значении "быть кобылой", "быть беременным животным", "быть сукой", "иметь неподобающие сношения с животными", "рожать детей, будучи мужчиной", "быть шлюхой для мужчин". Bergen/Island law упоминает значения "кусающий/хватающий другого мужчину", "быть беременным животным". Frostothing law – "быть самкой животного"; Uplandslag law – "иметь половые сношения с животными"; Gray Goose – "быть женщиной каждую девятую ночь", "рожать детей, будучи мужчиной". Стоит отметить, что такие поступки как "быть беременным животным" и "иметь половые сношения с животными" приписываются богу Локи в Lokasenna и Gylfaginning. (3) Сейдр, сейд (seiðr, seidr) – древняя практика магов витки, родственная шаманизму и подразумевающая трансовые состояния и путешествия по различным сферам реальности, входящим в структуру мирового дерева Иггдрасиля. Практика сейдр противоположна по технике гальдору и часто связана с сексуальными приемами. Этому виду магии Фрейя обучила Одина. Это магический путь тела (в отличие от пути сознания), не имеющий ничего общего с рунами. Сейдр является магической техникой изменения мира (внешнего и внутреннего) согласно воле мага. В сейдре широко используются такие средства, как травы, мази и настойки. Сейдр – исключительно женская форма магии, транса и умения предсказывать будущее. Хотя легенда гласит, что в основе науки Фрейи лежали созданные ею руны, которыми и пользовались ее жрицы, “сейдр” представлял собой умение менять внешний облик, способность к астральному путешествию по Девяти Мирам, сексуальную магию, врачевание, насылание проклятий и тому подобное. Практиковавшие подобное занятие женщины назывались “вельвами” или “сейдеконами” и считались жрицами Фрейи. Но “сейдром” занимались не только женщины. В поэтических и прозаических произведениях того времени можно найти упоминания о том, что “сейдр” практиковали и мужчины, переодетые в женскую одежду. В мифах упоминается лишь один бог-мужчина, практиковавший этот вид магии – Один; этому искусству его обучила сама Фрейя. Впрочем, мужчины, занимающиеся подобной формой магии, не пользовались уважением, высмеивались, а иногда их убивали. Переодевание в женское платье очень древняя традиция, в основе которой лежало убеждение, что для того, чтобы служить Богине, мужчина должен перевоплотиться в женщину, что было в духовном смысле неприемлемо для патриархального общества. Как утверждает Снорри, Один знал и применял магию, называемую сейдр: благодаря ей он мог предвидеть будущее и насылать смерть, несчастье или болезнь. Но это колдовство, добавляет Снорри, предполагало такую "низость", что люди не прибегали к нему "без стыда"; сейдр оставался скорее для гидйур ("жриц" или "богинь"). В Lokasenna Одину делается упрек в применении сейдр, что "недостойно мужчины". Источники говорят о магах (сейдменн) и ведьмах (сейдконур), а как известно, Один научился сейдр от богини Фрейи. Следовательно, можно допустить, что этот вид магии был специальностью женщин; именно по этой причине он считался "недостойным мужчины". Также есть следующие определение: Сейд – вид примитивной магии, предполагающей или нанесение вреда конкретной особе (сейд разрушения), или получения знания о будущем людей и умения влиять на погодные условия, урожай и т.д. (Strömbäck: Kulturhistoriskt lexikon för nordisk medeltid, Malmö, 1970) "Любой, практикующий seid автоматически подозревается в том, что он nithing". (Schoeck) "Любой, практикующий seid автоматически считается earg – т.е. распутником и приносящим неприятности". (Weisweiler) (4) Варги (др.-сканд. vargr, или англизированный вариант — англ. warg или англ. varg) — в скандинавской мифологии являются огромными волками. В древнескандинавском языке vargr обозначает "волк" (ulfr). В современном шведском языке имеется слово Varg — "волк", а в древнеанглийском имелось warg — "большой медведь". Что интересно, так именуют Фенрира и двоих его сыновей — Сколь и Хати. В прагерманском языке wargaz означало "душитель" (совр. форма — würgen), "злодей, преступник, изгой". Слово vargr встречается в Lex Salica, знаменуя изгнанного. Такой не смел жить в обществе людей, не находил крова и хлеба, мог быть безнаказанно лишен жизни: лес становился его единственным убежищем. (5) Нитин, нидин (nīðing), niding (множ. nidings) – (языческое, архаичное) подлый злодей, скверный, мерзкий, отвратительный. Несчастный, неудачливый, неприятный, раздражающий человек. Изгой. Негодяй, трус, который нарушил кодекс чести. В северной мифологии – злобное существо, демон, злой дух. Нитс (др.-сканд. níð, др.-англ. nīþ, nīð, др.-голл. nīth) — у германских племен термин, обозначающий потерю чести или статус злодея. Заклейменный таким образом человек носил название nīðing (др.-сканд. níðingr/ᚾᛁᚦᛁᚴᛦ, др.-англ. nīðing, nīðgæst, др.высок.немецк. nidding). Возможно, однако, что клеймение не носило физический характер и являлось лишь формой социального определения статуса человека. Близкие к этому термины на современном английском – beneath, современном голландском – beneed/beneden, современном немецком nieder, современном датском и шведском nedre. В средневековом английском был сходный термин nithe (зависть), в современном голландском и современном немецком neid/neidvoll (ненависть, злоба, преступные намеренья. Родственным является термин ergi, несущий в себе дополнительное значение “немужественность“. Нитс (нид) – не вполне понятная концепция, которую мы не понимаем в полной мере. Вероятно, это мог быть некий вид магии, или по крайней мере, форма ритуализированного оскорбления. Помним, что репутация была ВСЕМ для древних скандинавов, поэтому клевета была нападкой на социальный статус. Основываясь на всем этом, можно предположить, что "nidstang" было магической атакой на социальное положение. Северяне верили, что ты существуешь так долго, сколь помнят твою "ettermæle", хотя и не ясно как это соотносится с различными вариантами загробной жизни. "Ettermæle" переводится как "послесловие, речи после", или другими словами, то, каким тебя вспоминают. Сплетни и клевета расценивались почти как магическая атака на тебя и твою семью, на само ваше существование, как при жизни, так и после смерти. Не удивительное, что за подобное могли убить. Оскорбление, оставленное без ответа, разрушало твою репутацию, подвергало опасности загробное существование и обесчещивало весь твой клан. Поэтому обиду не спускали с рук и всегда отвечали на нее крайне жестоко (или же ты будешь опозорен навеки). К слову, это было причиной того, что барды играли значительную социальную роль в древнескандинавском сообществе. Их ремесло считалось почти "магическим", своей поэзией они приносили вечную славу или вечное бесчестье. Еще один хороший вопрос: можно ли было стать niding не будучи обесчещенным или тем, кто считается argr? Честь и мужество/мужественность были нераздельно связаны между собой, отказ от первого, подразумевал неизбежную потерю второго. Ergi было наиболее явным, неоспоримым и постыдным доказательство того, что некто является níðing. Но существовали также понятия без явного сексуального значения, такие как griðníðingr, konungsníðingr и т.п., все они означали предательство, измену или позорные действия любого сорта. Níð имело множество дополнительных значений. Согласно Bleibtreu-Ehrenberg (1978), "nith" не было именно актом клеветы, но по сути вмещало в себе негативные свойства, в которых кого-либо обвиняли. Таким образом, "nith" дословно означает "злые намеренья, недоброжелательство, коварство", а nithing (nidding/neiding на тевтонском) означало даже не человеческое существо, а злого духа или демона, которого мог вызвать человек используя свою ergi-магию. Поскольку это было не человеческое существо, оно было низшим (inferior) (nieder или niedrig на современном немецком) по отношению к людям. Такое существо (nithing, nīþing) завидовало человеческим владениям и возможностям, и поэтому использовало злую seiðr, желая разрушить все, что принадлежало людям и было создано ими, даже уничтожить всю человеческую расу и сам Мидгард. Согласно современному немецкому языку, еще одним более узким значением nith фактически является Neid (зависть), в то время как в современном английском envy (зависть) произошло от латинского invidia. A(r)gr/arg позднее стало атрибутом nithing, в особенности сексуальных извращений, похоти, слабости, трусости, женовидности, ядовитости, заразности. Само существование nithing, а также его злой магии seid(r) считалось ergi. Близким понятием является раздражение/досада (annoyance) (Ärgernis в современном немецком), кроме того, уже в древние времена ergi отсылает нас также и к чувству гнева (anger) (Ärger в современном немецком), который вызвало в приличных воинственных мужчинах присутствие nithing, и также вся ситуация и все, что вызывало подобные чувства называлась nithing (Ärger на немецком, trouble (беспокойство, заботы, хлопоты, беспорядки) на английском). Earg часто переводят как "трусливый, слабый". По определению, любой seiðberender (тот, кто практикует магию сейд) сразу же считался argr из-за этого весьма презираемого вида магии. Люди верили, что причиной, по которой nīþing, для причинения вреда, прибегает к коварному колдовству seiðr, вместо того, чтобы просто напасть с достойной воинственной яростью, дабы достичь того же результата, было то, что он трусливое и слабое существо, полная противоположность с характером и поведением древнескандинавских воинов. Nith не означает дословно бесчестье или клевета (которые на самом деле обозначались как scolding (что интересно, это слово означает "брань" в современном английском)), nith было злым и коварными намереньем от зависти. Nith не практиковали, оно было врожденной чертой. Nithings (дословно злобные существа, нелюди, демоны из Утгарда) использовали злую магию сейд, чтобы достичь своих недобрых целей, которых они не могли добиться другими путями, поскольку были женовидными и слабыми. Практика сейд подразумевала участие мужчин в распутных действиях с другими мужчинами (особенно анальное сношение) и половые акты с животными, с целью получить силу и власть над жизнями и смертями невинных. Сейд означало превращение в неистовое животное и/или самку животного. Все вместе это называлось эрги – распутство и неприемлемое поведение. Поскольку колдовство “не было признано официально, оно не могло служить всему клану, а лишь исполнению личных желаний; ни один добрый человек не был защищен от тайного искусства колдунов“, и поскольку nīþ означало коварство, подразумевалось также, что níðing – отъявленный лжец, клятвопреступник и предатель, склонный нарушать свое слово и лжесвидетельствовать. Вероломные злодеяния считались серьезным преступлением, особенно если они были проделаны скрытно и незаметно. Таких преступников и называли nithings, презренными существами. Их преступления включали в себя: убийство, воровство, ночной поджог, и прочие поступки, которые наносили ущерб роду/клану и нарушали охраняемый законом порядок (дезертирство из армии, переход на сторону врага, отказ сражаться в войне и извращения). Тот, чья вина была доказана и объявлялось, что он níðing, немедленно объявлялся вне закона и изгонялся. "Всем запрещено защищать, предоставлять убежище или кормить изгнанника. Он должен сам искать убежище в лесу, словно волк". "Но все же есть еще одна сторона пребывания вне закона. Человека вне закона не только выгоняли из клана, он впредь также считался врагом всего человечества". Древние дегуманизирующие термины, означающие одновременно "волк" и "душитель", были практически синонимами, обозначающими человека вне закона: vargr (Old Norse), wearg (Anglo-Saxon), warc (OHG), wargus (Salian). Люди вне закона рассматривались как мертвые, в физическом и юридическом смыслах, их супруги считались вдовами и вдовцами, а их дети – сиротами, их собственность и нажитые богатства конфисковались в пользу клана или уничтожались. "Долгом каждого мужчины было поймать изгнанника и убить его". Полагали, что níðings могут вернуться в свои тела и после смерти, используя магию seid(r), даже их мертвые тела считались ядовитыми и заразными. Смертный приговор исполняли преимущественно сажанием на кол, сжиганием, утоплением (в озерах, реках, болотах) или даже все вышеперечисленное по порядку, чтобы запечатать тело и не позволить злых демонам вернуться после своей кончины как умертвия с помощью seid(r). Сординн (sorðinn, sordinn) – ведет начало от термина sorðint, произошедшего от serða – глагола, обозначающего мужскую роль в сношении. Его точным переводом будет проникать, входить, вставлять, трахать. Тем не менее, для этого понятия нетипично быть использованным в обозначения актива. Обычно встречается пасcивная форма sorðinn (быть использованным мужчиной в сексуальном смысле, тот, в кого проникли, вошли, поимели), которая описывает пассивную роль в гомосексуальных отношениях. В своей активной форме serða соответственно обозначает мужскую роль в половом сношении, позицию верхнего в сексе. Другое слово с тем же значением – streða появилось от простой перестановки звуков. В Gragas и в Норвежских законах (Norwegian laws) формы этих слов sorðinn и stroðinn в прошедшем времени были объединены в прилагательное ragr в разделе списков обвинений (yki), который один мужчина мог предъявить другому. Сказанное вслух или же вырезанное на дереве (непроизнесенное, но видимое глазу), такое оскорбление ставило обидчика вне закона. Специфическое сексуальное значение слова ragr подразумевало женовидность в целом, в то время как оба других слова ясно подразумевают половой акт, в котором один мужчина, обозначенный как stroðinn или sorðinn, находится в пассивной роли, а другой совершает действие, называемое streða или serða. Отрывок из Njala указывает на то, что слово изначально могло использоваться также и в гетеросексуальных отношениях, этот вывод подтверждается и в поэме Grettisfœrsla, где описывается неукротимое сексуальное желание главного героя – Греттира. Исландские Gray Goose Laws отсылают нас к трем словам, которые рассматриваются как равнозначные термину argr. Это ragr, strodinn и sordinn, все три обозначают пассивную роль мужчины, участвующего в однополом сексе с другими мужчинами. Другой смысл этих слов включает в себя, согласно Gray Goose, "быть другом колдуна". Еще примеры из Древних Скандинавских Законов (Old Scandinavian Laws): Gulathing law – "быть нижним мужчиной, "быть рабом", "быть seiðmaðr (мужчиной, практикующим сейд)"; Bergen/Island law – "быть seiðmaðr (мужчиной, практикующим сейд)", "быть колдуном и/или участвовать в однополом сексе как пассивный мужчина (kallar ragann)"; Frostothing law – "мужчина, желающий однополого секса, как нижний". Из всего этого очевидно, что понятия ergi и níðingr были крепко связаны не только с магией, колдовством, немужественностью, слабостью и женовидностью, но также с распутством и половым извращением с точки зрения древних скандинавов на протяжении средних веков. Эрги женщин подразумевало чрезмерно похотливое, граничащее с буйством безумие, эрги мужчин означало извращение, феминизацию и пассивную роль в однополых сношениях с другим мужчиной, в то время как активная роль мужчины, который участвовал в том же однополом сношении не связывалась с ergi, ragr, argr или níð. (6) Сейдкона – то же самое что вёльва, женщина, практикующая сейдр. (vǫlva или seiðkona "seiðr woman"). © thefirstwhokneels перевод AVO Cor декабрь 2017 Ровно