Мы падаем вместе

Глава 3: Притяжение XXVI - Я скучаю по твоим историям, – бормочет Тор в подушку. Его кожа излучает жар в вечерних сумерках. – Ты их больше не рассказываешь. Локи глядит в темноту. Они были разными, эти двое детей, делящие одну комнату на двоих и не ложащихся допоздна, чтобы поделиться секретами в темноте. Он привык рассказывать Тору истории, которые он полу-слышал, полу-придумывал, и Тор любил их больше, чем любые другие. Он помнит эти ночи, ритм дыхания Тора; именно Тор всегда засыпал первым, а Локи слушал его дыхание еще долго, прежде чем тоже погрузиться в сон, нить небылицы обрывалась на полуслове. Позже он скучал по этому звуку еще очень долго, когда они перебрались каждый в свои личные покои. - В Мидгарде рассказывают одну историю, – неспешно говорит он. Его пальцы лениво проводят две линии на груди Тора. – Про две великие реки. Одна течет из далеких земель, ее вода темна, поток мощный и непрерывный. Она берет свои истоки в прошлом и пересекает скалистые земли, у ее русла строгие пределы, а течение неизменно и неумолимо. Вторая вьется среди болот и тенистых лесов, над ее поверхностью стелется туман и стекает каплями с когтистых ветвей. Она быстро исчезает во мраке впереди, когда вливается в будущее. Они встречаются там, где еще ничего не определено, где все сущее живо и в то же время мертво. Дыхание Тора овевает его лоб, и Локи думает: о, как я по этому скучал. - Если испить из первой реки, то вспомнишь и узнаешь все, что когда-либо было известно в мире. Вторая же – река забвения. Души умерших пьют её воду, чтобы забыть свою прошлую жизнь. - Какая странная история, – бормочет Тор. Его рука игриво обвивает плечи Локи. – Я знаю, что ты бы испил из той, которая сделает тебя всезнающим. Но тогда что бы ты делал со всеми своими книгами? Локи хихикает и тычет Тора в бок. Тор перекатывается и утыкается лицом в изгиб его руки. - Кто же добровольно станет пить из второй реки, в любом случае? – спрашивает он, и Локи может лишь пожать плечами. XXVII Всем известно, что он умело обращается с оружием дальнего боя, что он смертельно опасен с кинжалами и с копьем. Он знает, что это считается меньшей заслугой, нежели владение мечом или булавой, или умение наводить страх в рукопашном поединке. Его уклончивые движения на тренировочной площадке вызывают неодобрительные взгляды. Даже у Тора иногда такой же вид, и это всегда приводит Локи в отчаяние, толкая его за границы собственных возможностей до тех пор, пока зубы не прокусывают мякоть губ до крови, пока его мышцы не начинают гореть огнем, а сухожилия не дрожат на грани разрыва. При свете дня они дерутся и борются, нанося друг другу удары и порезы, которые они зацелуют и обласкают ночью. Когда они тренируются вместе, Тор всегда останавливается, останавливает себя перед последним завершающим ударом, прежде чем он может ранить Локи. Он не знает, что именно этим он и ранит его больше всего. XXVIII При всей той магии, которой Локи владеет, есть кое-что, что он никогда не сможет наколдовать. Можно поменять форму, исказить, превратить в нечто другое, возможно изменить что угодно, но нельзя создать вещь из ничего. Он не может посеять семена зависимости в Торе. Он не может наколдовать в нем настоящую любовь. Иногда он обдумывает эту навязчивую мысль, эту одержимость, голод, который грызет его кости, жажду схватить Тора, удержать его, разорвать на части и сожрать. Он задается вопросом, можно ли считать истиной саму идею, что если он завладеет Тором, он будет на волосок ближе к самой сущности Тора, к тому, чем Локи никогда не стать самому. XXIX У них гости из Альвхайма. Большой зал полон, а Тор пялится на него не скрывая интереса. Словно внезапный удар кинжалом страх пронзает внутренности Локи. Этот честный дурак разоблачит их грех своим простодушным поведением и сведет на нет все гигантские усилия, которые Локи приложил, чтобы сохранить это в тайне. В известных ему землях магия сейд, которую он рискует практиковать, если и не запрещена, то по меньшей мере к ней относятся с подозрением. Он изучает старые фолианты, которые нашел в дальних альковах библиотеки, когда спустился вниз извилистым коридорами, по которым столетиями никто не ходил, он открыл город внутри города. Время здесь движется с иной скоростью, и когда он впервые отважился отправиться в залы, наполненные позабытыми знаниями, поиски обратной дороги заняли всю ночь. Он знает, то что он ищет не просто забыто, а вообще никому не известно. Укрываться от чужих взглядов – этим умением он овладел следуя указаниям в старых гримуарах. Быть невидимым даже для глаз Стража Врат, для самого Всеотца – это то, чего он раньше никогда не делал. Сказано, что их личные покои, которые теперь становятся свидетелями поступков самой примитивной природы, укрыты от взора Хеймдалля, но все же Локи не доверяет этим словам в полной мере. Он не может подвергать собственную жизнь, жизнь Тора такой опасности. Нет никаких гарантий, что это можно воплотить в реальности, но с терпением и стойкостью он втайне экспериментирует, искажая тело и разум до неузнаваемых форм, потому что они оба совершают непростительное мерзкое действо. У него не хватает храбрости представить, как Один воспримет известие о низменных желаниях, которые приводят его сыновей в одну постель. А сейчас этот глупый болван в простоте своего ума разрушит все, над чем он так тяжко трудился. Это всегда ставило его в тупик, то как Тор носится все время со своими чувствами, словно с драгоценностями, которые он завоевал в бою, а теперь забрал с собой домой, чтобы показать асгардцам, чем он смог завладеть. Он прикрепляет их на свой шлем словно красный плюмаж, покачивающийся над головой. Он выставляет напоказ не только свой гнев, но и свою печаль, а также свое разочарование, свою радость и страсть, свою боль, и он не считает это слабостью. Он не думает, что это то, что стоит скрывать, о чем нужно лгать, чтобы защитить себя, и Локи завидует ему. Завидует его наивности, его – и с ним это случается впервые – храбрости. XXX Они думают, что он ищет уединения, чтобы избегать людей, но они забывают о древнем нетронутом знании, скрытом в природе. Потерявшись в собственных мыслях, он уходит далеко в лес, и пребывает в благоговейном восторге от природы, часами напролет наблюдая за птицами, собирая травы, грибы и ягоды, безымянные коренья, применения которым больше никто не помнит. Он делает заметки, исписывает длинные свитки результатами своих наблюдений: о растениях, которых избегают все животные, о других, которые они собирают и прячут в своих норах. Иногда он спит в лесу, постелью ему служат мох и ветви и ароматные листья, а колыбельной – песня соловья, и животные не причиняют ему вреда. Сойки оберегают его сон, и их свист разбудит его, если что-то случится, но всякие твари тоже избегают его. Он бог природы, он здесь дома. XXXI Он знает, что наконец достиг успеха еще прежде, чем спускается к Биврёсту, чтобы испробовать заклинание на Хеймдалле. Оно срабатывает. Он совершил то, что не удавалось прежде никому, и на мгновение он застывает там, глядя Стражу Врат прямо в глаза, и в его голове роятся бесчисленные возможности, которые перед ним открывает это новое умение. Полосы Радужного моста вибрируют под его ногами, и он думает, что он уже не тот хороший мальчик, которого Хеймдалль однажды предупреждал. И снова ему им не стать, больше никогда, не с этим знанием. Он хочет рассказать кому-нибудь, рассказать Тору, рассказать своей матери, его сердце на грани того, чтобы взорваться, но это победа для одного. До него медленно доходит, что подобное оружие никогда не должно быть открыто миру. XXXII Они оба знают, что если что-то взаимно, оно не обязательно оправдано или тем более праведно. Тем не менее, есть в этом ощущение правильности и естественности. Как будто они делали это веками, в прежней жизни, и даже до нее, в жизнях, о которых у них не сохранилось воспоминаний, но ощущения остались, инстинкт влечет их друг к другу и они найдут друг друга в каждой жизни, которая может быть в будущем, в жизни после этой, и в следующей за ней. Тор глядит на пряди волос, черную паутину, раскинувшуюся по его грудной клетке, как настоящая сеть паука, которую, и он это знает, его брат сплел вокруг него – звучит пугающе, но вокруг его сердца тоже. Щека Локи идеально ложится в выемку на его груди. Тонкие губы движутся, Локи шепчет в тишине, теплый воздух бесшумно вьется над остывающей потной кожей Тора, и дрожь бежит вслед за ним. Тор думает, что это тепло – тоже магия, просто другого рода, приворот на его сердце, который соблазнил его и совратил. Посадил его сердце в клетку навсегда. Для этого Локи не нужно плести заклинание, размышляет он. Локи украл его сердце еще тогда, когда Норны только начали ткать нити их Судеб. Это не беспокоит его. Не сейчас. Ни даже позже, это чувство ближе к беспомощности, нежели к сожалению. Он никогда не сожалеет. Он считает, это печально, что Локи не знает, что Локи никогда не узнает, никогда не поймет, что ему не нужно колдовать, не нужно строить козни и плести интриги, ни постоянно что-то доказывать самому себе. Ему не нужно держать Тора, впившись в него всеми десятью ногтями, отчаянной крепкой хваткой, словно это Тор может развеяться дымом и искрами по одной лишь своей прихоти. Невзирая на все продуманные схемы и ловко сплетенные слова, которыми он владеет как оружием, Локи может быть иногда удивительно глупым, и Тор находит это настолько же тревожным, насколько и забавным. - Хотел бы я понимать магию, – роняет он в тишине. Но на самом деле он имеет в виду: хотел бы я понимать тебя. Возможно это глупая мысль, но иногда он думает, что если бы он владел магией, он бы подобрал ключ к Локи. XXXIII Он превзошел ее. Это опустошающее, пугающее, ужасное чувство. Оно возникает и тогда, когда он смотрит на все с точки зрения фактов. Он знает точно, что хоть это и правильно, это не должно было произойти вот так. Фригг одна из величайших ворожей в Асгарде; ее магия утонченная и мягкая, но в то же время наводящая ужас, когда в этом возникает нужда. Она удерживает идеальный баланс между крайностями, которых ее силы могут достичь, это идеал, который требуется Асгарду. Он не был уверен, что сможет достичь этого, несмотря на все свои умения. Есть масса вещей, о которых он до сих пор ничего не знает, вещей, которые он намерен узнать, даже нарушая равновесие, и он не сомневается, что это вызовет беспокойство и неодобрение, но ничего не может с этим поделать. Жажда терзает его, гложет изнутри, это стремление расти, буять, как сорная трава, неухоженная и дикая, без всяких ограничений. Это единственная свобода, которую он знает здесь, увязнув в статусе, который был ему присвоен еще до рождения, в теле, которое не дотягивает ни до каких стандартов. С сердцем, предающим его собственную волю и тянущимся к тому, кого ему нельзя заполучить, которого он никогда не получит полностью, по-настоящему. Это единственная свобода, которую он когда-либо получит. XXXIV Он смотрит вниз, между их тел, зачарованный зрелищем члена Тора, исчезающего в нем, мыслью о глубине, в которую тот погружается, и это вызывает чувство, от которого перехватывает горло. Он любит это так сильно, но думает, что возможно он не должен так делать. Он думает, что каждый толчок, который превращает его в примитивное, голодное существо, не должен наполнять его таким огромным удовлетворением, но это ширится в животе и просачивается глубоко в сердце, словно драгоценное зелье. На поверхность всплывает старое воспоминание. В глубине души его терзает вопрос, словно заноза под ногтем, маленькая, но раздражающая. Вопрос застревает в зубах, забивает горло, мешая дышать, пока наконец не вырывается: - Я стал тем, кого называют аргр? (2) Тор прекращает двигаться, замирает глубоко в нем. Сквозь мокрые пряди, падающие на лицо, он глядит на Локи немигающим взглядом. - Если ты делаешь это по любви, это нельзя клеймить как эрги. Локи позволяет Тору приникнуть к нему в поцелуе, его разум хватается за то, что Тор не способен на ложь. Только его сердце бьется в другом ритме. XXXV Он не знает, когда стало легче облекать слова в иные одежды, чем те, которые должны быть на них, с тех пор ложь стала легче срываться с его языка, чем правда. Это стало его второй натурой, и едва ли есть улыбка или жест, которые он показывает миру, без сложной схемы, таящейся под ними, без скрытого мотива или плана. Иногда он выдает наружу тяжелую правду, которая звучит как легкая ложь, и это единственный известный ему способ признаться в чем-либо. - Я люблю его нежнее, чем любой из вас, – говорит он друзьям Тора и прячет свое сердце за недоверчивым изгибом их бровей. А иногда он целует Тора так, словно пытается вложить правду в рот Тора, правду, которую он не в состоянии сказать, правду, которую он искривил и изменил столько раз, что сам уже больше не помнит ее настоящую форму. XXXVI Когда они были детьми, они обнаружили подземелья под цитаделью. Локи знал их прошлое, знал рассказы о подземельях, где каждый закоулок, каждая арка имела свою собственную историю, ужасную историю, жуткую сказку. Тору нравились такие уроки истории гораздо больше, чем уроки их наставников. Коридоры вились лабиринтами, но Локи знал их как свои пять пальцев, и Тор много раз думал о том, что если Локи бросит его здесь, его найдут намного позже, чем он умрет от жажды и голода. И все же он следует за Локи, всегда следует и никогда не задает вопросов – он иногда размышляет, что это очень символично, как он будет всегда следовать за Локи, всю свою жизнь, участвовать во всех интригах, всех шалостях, следовать на длинной привязи своей любви. Может быть он действительно дурак, как Локи и говорит, но он позволит Локи вести себя, пока все не закончится смертельной раной в сплетении белых нитей лжи, веселья и похоти. Позже они отдаляются друг от друга. Он хочет прекратить это, хочет встряхнуть Локи и спросить у него, замечает ли он это, растет ли дыра и в его груди, но он страшится ответа. Они всегда были словно два небесных тела, движущихся по своим орбитам вокруг друг друга: и как есть на самом деле, Тор следует за ним, или Локи следует за Тором, он ни за что не смог бы ответить. Возможно, оба варианта. Он всегда верил, что это никогда не изменится, это нельзя изменить, потому что судьба предначертала им этот путь. Планеты могут сойти с орбиты лишь со взрывом и опустошающим катаклизмом. Иногда Локи сбегает в подземелья под дворцом, чтобы заняться магией, спрятаться от мира, спрятаться даже от Тора. Но Тор отыскивает его здесь и останавливается за углом, чтобы посмотреть, как Локи практикуется, послушать его голос, когда тот стекает со стен, словно холодный конденсат, который циркулирует в закрытом пространстве, пойманный там навсегда, являясь его неотъемлемой частью. Когда его обнаружат, а его всегда обнаруживают, они сольются в тенях ниши и погрузятся в тела друг друга, подталкиваемые желанием, и Тор увлечет своего брата туда, на сырой холодный пол, чтобы получить компенсацию за каждый час, который Локи провел там без него. В подземельях нет ни звуков, ни естественного освещения. Этот мир живет сам по себе, вне корней и ветвей Иггдрасиля, и в эти благословенные часы они могут позволить себе верить, что во всем мире их лишь двое: Тор и Локи в пустом мире, и этот мир идеален. Подобная мысль полна боли, и она рвет сердце: они смогут мирно жить только если вселенная погибнет, когда не останется жизни кроме растений и животных, планеты завершат свой путь по орбите, звезды вспыхнут последний раз перед тем как остыть. Лишь в подобных крайностях они могут найти безупречность, которую разделят на двоих. XXXVII За его спиной начинают шептаться. Сейд вьется за ним, словно поднятая шагами пыль, и он узнает, насколько это отвратительно. Он практикуется вместе с Фригг в уединенных потайных местах ее сада, или сам в многочисленных убежищах, которые он обнаружил в своих скрытных путешествиях по Асгарду, безрассудно решив держаться подальше от людей. Теперь он стал умнее, он видит преимущества в том, чтобы затеряться среди них. Он пришел к выводу, что для того чтобы обмануть их, перехитрить и манипулировать ими, он должен знать их природу. Каждое оскорбление отдает горечью в животе, и он ведет себя с каждым насмешливо, оплетая их словами своих песен и скользко-ехидных колкостей, выплескивая обиду на тех, кто достаточно остер умом, чтобы понять его. Они не понимают сперва, они не ожидают, что сын Одина, придворный шут, нанесет ответный удар и высечет их имена в вечности своими песнями. Они не ожидают, что младший сын, который не удался как мужчина, будет таким дерзким. Он наблюдает как тупое опьянение сменяется пониманием, и его затапливает восторг столь острый, словно кончик ножа. Он облизывает губы, пытаясь поймать вкус ликования и ожидая почувствовать медный привкус крови, но обнаруживает вместо этого горечь яда. XXXVIII Люди сами строят себе клетки. Клетки из множества вещей, условностей, ожиданий, из вины и любви и страсти, из всего, чем они хотят обладать. Он держится на расстоянии от всего этого, отбрасывает любые привязанности (кроме одной конкретной, ее отбросить он не может) поэтому ему не приходится беспокоиться о потерях, но это одинокая жизнь. Как это ни парадоксально, размышляет он, свобода и есть его клетка. Он бегает в ней по кругу, кусая сам себя за хвост. XXXIX На границе с Йотунхаймом какие-то небольшие стычки. Варги (4) рискнули спуститься вниз с ледяных холмов на богатые тучные поля вдоль границ и устроили бойню, разорив запасы и уничтожив урожай. Тор просто помешан на том, чтобы взглянуть на это лично, у него просто руки чешутся испробовать себя в настоящих битвах, а не только в тех, что ограничены тренировочной площадкой. Локи присоединяется к нему по той же причине, но с другим оружием, и это первый раз, когда он использует сейд для оказания поддержки в битве. Он смотрит на выражения лиц их друзей, вес его слова сравнялся с ударом их оружия, и видит желание, всегда желание. XL Корка крови на спине Тора запеклась и отваливается хлопьями. Вода в ванне становится ржавого оттенка, и Локи фыркает, вжимая губку сильнее. Красные отметины, которые он процарапывает на коже брата, распаляют желание, но он проглатывает его, пока что. - Как ты вообще умудрился испачкать спину? Смех Тора отскакивает от стен. Его тело излучает довольство, определенную сытость, которую он может получить только после хорошей драки. - Некоторые сражаются в центре поля боя, брат. Он не видит, как хмурая морщинка прорезает лоб Локи, но на этот раз она быстро разглаживается. - Больше похоже на то, что вывалялся в луже выплеснутой крови, словно бешенный пёс. Тор несильно пихает Локи локтем и для пущего эффекта брызгает назад водой. - О, твои пальцы просто благословение для моих ноющих мышц. Немного левее, брат. - Я тебе не служанка, – ворчит Локи, но тем не менее выполняет просьбу. - Нет. Ты куда более умный и хорошенький, чем любая из них, – говорит Тор, и судя по голосу, он точно ухмыляется. Пальцы Локи вонзаются в плоть прямо под его лопатку, словно он хочет вырвать эти слова из сердца Тора, он отталкивает брата и цедит сквозь оскаленные зубы. - Будь ты проклят! Его кулак с гулким звуком впечатывается в чужую спину. - За что? – Тор оглядывается на него с недоумением. - Хорошенький? – выплевывает Локи. - Брат, это была всего лишь шутка. Ты красивый. - Есть разница между двумя этими словами! Тор глядит на него так открыто, что Локи внезапно не понимает, как он мог вообще подумать, что Тор мог подразумевать какую-то двусмысленность. Он мучительно простодушен для этого. - Что такое, Локи? Локи потирает лоб. - Только не говори мне, что ты никогда не слышал, какими именами меня величают за моей спиной. - Именами? Какими именами? В тишине кажется, будто эти слово вырывают из него силой, и он рычит. - Аргр. Тор неожиданно таращится на него так, словно это именно он использует оскорбительные выражения. - Как они посмели?! Кто это был? - Это не имеет значения. - Конечно имеет! Скажи мне, чтобы я мог свернуть их трусливые шеи! - Ты уже не можешь возместить ущерб, Тор. Ты не можешь задушить слухи, свернув чью-то шею. Это словно строить стену на пути у лавины. - Это была бы толстая стена, – бормочет Тор, и Локи не может удержаться от слабой улыбки. – Они дураки, Локи. Ты не аргр. Не принимай их ядовитые слова близко к сердцу. Они всего лишь завидуют. Они боятся меня. Они презирают меня. Но они не завидуют, думает Локи, но вслух не произносит ничего. Он смотрит, как капли воды стекают прозрачными ручейками по измазанной груди Тора. Они словно грязные дороги, которые не ведут никуда. Капли падают темными жемчужинами в ванну, и Тор снова безупречен и незапятнан. Локи невольно задается вопросом, сможет ли он когда-нибудь запятнать Тора навсегда. Эта мысль будит что-то глубоко в нем, то чему он не озаботился дать названия, но оно ворочается от голода и его прикосновение обжигает. - Ты бы сражался в моих битвах вместо меня. Ты бы позволил своей коже покрыться ранами, а крови пролиться, если бы это было ради моего спасения, – произносит он, его голос звучит странно. Тор не кивает, он не думает, что это необходимо, потому как то, что сказал Локи правда. Он бы сделал все это и даже больше. Хоть он и не знает, хорошо это или плохо. XLI - Ложь такой же инструмент, как и правдивые слова. Только глупец не понимает этого. Ни один из них не может сказать, как они опять перегрызлись. Это не редкость в эти дни; они сцепляются из-за каждого слова, каждого поступка, который не находит отклика в другом, и они дерутся и трощат и месят друг друга, пытаясь заставить изменить мнение и пересмотреть ценности, так что искры сыплются и их члены загораются огнем – тем не менее, они не видят, что сбились с пути, они не видят ценности в этих различиях. - Ложь необходима. Она иногда есть само милосердие, иногда – мир, иногда это только забава, – утверждает Локи. - Прямой путь единственно верный. - Прямой путь скучный. Той же ночью Локи, доказывая свою правоту, кусает Тора в шею, остро и долго, чтобы остался след, втягивая кожу так, словно пытаясь высосать упрямство, всю ошибочность мышления прямо из Тора. На следующий день он стоит неподалеку, когда Тор, чтобы отделаться от шуток своих друзей, выдумывает историю о страстной служанке, которая проявила слишком много энтузиазма. Локи молча наблюдает за ним. Он выжидает весь день, оставаясь тенью на периферии зрения Тора, спокойный, как лед на поверхности скал. Наблюдать за тем, как Тор сходит с праведного пути, приносит некое удовлетворение, хоть и смердящее гнилью. Если он не может получить это, не может примерить это на себя, он хочет это испортить, украсть его блеск и сделать их похожими. Другого пути, чтобы это сработало попросту нет, учитывая целую вселенную различий зияющую между ними. Они наедине в покоях Локи, и Тор внутри него, когда Локи шепчет: - Кто лжец однажды – лжец всегда. - Ты сделал это лишь для того, чтобы доказать свою точку зрения, – шипит Тор. - Да, чтобы доказать, что любой, у кого есть тайны, может идти и другим путями, кроме прямых. И нет в мире существа, у которого бы не было тайн. XLII - Возможно, – нахмурившись говорит Тор, – тебе стоит использовать традиционное оружие на тренировочной площадке. Злобная гримаса искажает лицо Локи. Неуклюжие, бесхитростные слова его брата не трудно истолковать: твоя магия сейд подлая и позорит тебя и твою семью. Если бы ты был настоящим мужчиной, ты бы одолел противника своими собственными руками. Он наглухо закрывается внутри своего разума и тела, тянет за струны, с которыми раньше только забавлялся и всегда безуспешно. Он сворачивается сам в себя как в раковину, сливая дух и плоть воедино, и когда он бросается вперед, он уже не один – полдюжины его двойников атакуют Тора. Они схожи во всем, от их движений до злого, полного ненависти взгляда глаз – темных колодцев, полных обвинений. Океан горечи и разочарования. Бесконечная глубина отвращения к самому себе там, куда не может дотянуться ни один луч света, и никто никогда не видел чудовищ, живущих там, шевелящих челюстями на самом дне, пожирающих все нежное и ласковое. Удивление на лице Тора – непривычный бальзам для души Локи, от горького аромата которого у него наворачиваются слезы на глаза. XLIII Трудно сказать, проросла ли идея из его склонности к озорству, из практик по изменению своего облика или из кровожадного желания мести за подлые и мерзкие слова (каждое из них – дыра, которую он не может залатать, рана в месте, до которого он не может дотянуться; эрги, нитин, сординн). (5) В таверне его никто не узнает в этом облике, Локи замаскировался под полоумного старика, хотя он все еще хочет найти способ менять свой запах, а не только внешность. Сидя за стойкой, он убеждается, что владелец заведения разглядел блеск трех золотых яблок у него за пазухой, они крепко прижаты к груди, под защитой и бдительным надзором. Это легко. Он научился читать в других жадность, зависть и желание. Локи как никто другой знает, что желание определяет людей, как оно опасно, желание – это оружие, которое можно повернуть против них. Его собственное желание – его вечное бремя, которое давит ему на плечи и повергает его на колени, когда он уверен, что его никто не видит. Он позволяет ему господствовать только когда он наблюдает за Тором издалека, из теней. - Эй, мой грустный друг, откуда у тебя это, – спрашивает хозяин таверны. На устах Локи уже заготовлена ложь, сладкая как мед. - О, ну мне хватило смекалки принести бродячую кошку богине Фрейе. Всем известно, что она любит этих тварей более всего на свете. И она дала мне три яблока Идунн в знак своей благодарности. Это и вправду не его вина, что ослепленный жадностью, тавернщик приносит мешок полный диких котов и выпускает их во дворце Фрейи. Ее вопли должно быть были слышны даже в Альвхайме. XLIV - В конце концов, это твоя вина, – он коршуном глядит на Тора. На его губах, с которых срывается рычание, легкая тень улыбки того типа, который перечерчивает его лицо так, словно оно было рассечено клинком. У его слов привкус крови, и он смакует этот пряный вкус на языке. Он так долго хранил для них место, еще с самого начала, место, в которое слова будут обронены, и он хочет обыграть Тора и произнести эти слова прежде, чем тот скажет их. – Ты начал это. - Что? – хмурится Тор, смущенный, будто не он сейчас сказал Локи, что они должны затаиться на некоторое время, потому что их друзья (их друзья, всегда, как будто не было очевидно, что они лишь его друзья) едва не застукали их. Но честно говоря, Локи мало это заботит, если вероятность разоблачения ранит Тора так сильно, как ужас в его глазах ранит самого Локи. Кажется, не только Локи носит на себе эти ненавистные отметины. Он может видеть каждую из них в осторожности, которую проявляет Тор. Возможно, придет время, когда позором будет считаться даже присутствие рядом с ним. Эта мысль задевает что-то жизненно важное в его груди, и он повторяет слова снова и снова, скрывая их лживую фальшь даже от самого себя, и они падают на предназначенное им место, но только много позже он осознает, что совершенно не важно, кто бы их произнес: их тяжесть останется навсегда внутри него. - В тот день ты принудил меня к этому. Тор просто стоит там, словно на краю обрыва, и они знают, если он упадет, упадут оба. Быть может, так было всегда. Бесконечные циклы причинения боли друг другу. Прочитай меня, брат, внезапно думает Локи с последней каплей здравого ума, и это желание словно бесконечное падение. На мгновение он задумывается, что несправедливо ожидать, что Тор разгадает ложь, когда даже у него самого проблемы с ее разгадыванием. - Как ты мог сказать такое? – бормочет Тор – Это не было насилием! Взгляд Локи впивается в брата, словно тот новое произведение искусства, только что открытое взорам. Тор обнажен перед ним сейчас. Он задет, ему больно, и как всегда, когда это касается Тора, все вокруг дрожит и вибрирует от ярости. Слой хвастливой удали уже сполз, и Локи может видеть сырую кровоточащую сердцевину, и это прекрасно, потому что это его рук дело. Он нанес рану и вонзил в нее пальцы и развел края, чтобы посмотреть, есть ли там что-то внутри кроме громов и молний, что-нибудь ценное, например, безоблачность и спокойствие. Никто прежде такого не делал, никто никогда не видел Тора слабым, покорным и абсолютно серьезным. Локи не осознает этого в данный момент, но вот он источник пагубной склонности, которая проявится позже, и в этом вся печаль: он попадает под власть ложного убеждения, что единственный путь увидеть эту внутреннюю суть снова, почувствовать ее вкус, насладиться тем фактом, что он имеет влияние на брата – это причинять Тору боль. - Посмотри на себя. Ты больше и сильнее, – шипит он. – Разве у меня были шансы? Это твоя вина. Тор отшатывается назад, словно он пропустил удар. Словно поверил ему. Внутри Локи вспыхивает гнев, и он бросается вперед. Это хищная жажда крови, сырого мяса; он впивается в Тора ногтями и зубами, поцелуями, которые доставляют больше боли чем удовольствия, и Тор позволяет это ему. Его руки обвиваются вокруг железных плеч Тора, и они падают вместе, переплетясь, соединившись навсегда. Той ночью каждое прикосновение Локи словно наказание за все те вещи, которые нельзя уничтожить. Такие как доверие Тора; такие как привязь между ними, которая, затягиваясь крепче, лишь режет что-то внутри него. Такие вещи как эмоции он не может растоптать. Он даже не может дать им названия. Он пытается сказать все эти вещи без слов и терпит неудачу, так как Тор понимает только слова. XLV Иногда он размышляет над старой сказкой: о двух реках, несущих в своих руслах всеведенье и забвение. Он задумывается над вопросом Тора. Кто же добровольно станет пить из второй реки? Иногда ему хочется испить из нее, выпить ее всю до капли. Я бы хотел забыть тебя, думает он, и эта мысль звучит в его уме словно тоскливый вздох. Но поцелуй, который он запечатлевает на коже между лопатками Тора, полон отчаяния, он утекает в вечность.