Цикл драбблов

Акира не спит, когда к нему, в не его комнату и не его номер, будто призрак просачивается бледный даже в рыхлой темноте Рин. В номер с выбитыми стёклами и заколоченными рамами, который он временно занимает. Не останавливается на пороге, не скрипит ни дверью, ни половицами. Будто нарочно стремится испугать. Будто по-детски глупо верит, что у него выйдет заставить Акиру вскрикнуть. Полубезумный, прячущий глаза за спадающей на нос растрёпанной чёлкой и не скрывающий не то улыбки, не то оскала. И бледный тоже. Акира замечает это, когда садится на продавленном матраце, опустив на пол босые ноги. Хмурится и потирает веки боковиной указательного пальца. Не спал, но чувствует себя так, словно под ресницами несколько килограммов песка. Чувствует себя откровенно уставшим и вымотавшимся. Не вынырнувшим из то подступающей, то отползающей назад подобно воде дрёмы. Рин молчит, только всё щерится будто бы в никуда, и Акира вопросительно приподнимает брови. Напрягается тоже, но старательно следит за тем, чтобы себя не выдать. Да и из-за чего ему нервничать? Акира опускает взгляд одновременно с чужим выдохом и замирает. Рин принёс ему кое-что вытянутое. Тускло поблескивающее в темноте. Ножны и лежащую в них катану. Акира выпрямляется насколько может, спину держит так прямо, будто ему к позвоночнику прибили длинную доску, и не знает, как заговорить. Как спросить, не знает. И Рин в итоге решает избавить его от этих глупых терзаний. Мотает головой, смахивает чёлку с носа и, приблизившись, замирает напротив кровати. — Его наконец-то загнали. — И будто бы в доказательство, так, будто бы Акире не достаточно его слов, тычет его в колено концом зачехленного оружия. — Прижали на границе города. Акира медленно сглатывает и, словно от холода ёжась, застегивает замок на куртке до самого горла. Держится за него какое-то время и, убедившись, что голос не дрогнет, ровно спрашивает: — И скольких он убил? Не то чтобы Акире было в самом деле интересно. Он знает, что многих. Он не знает, в какую сторону ему теперь думать и куда бросаться. Не знает, оставаться на месте или вскочить на ноги и выскочить из комнаты прямо так, босиком. Он пока ничего не знает. Рин для него словно призрак. Словно явившийся посреди тёмной ночи дурной сон, который он смутно узнаёт, но не может выбраться. Пока барахтается в нём. — Какая разница? — И конечно же, этот «призрак» сердито отмахивается от вопроса и, резко развернувшись, принимается расхаживать по комнате. — Выжило всё равно больше. И его продолжают искать. Акире чудится недовольство в чужом голосе, и он не то чтобы понимает его. Рад он или нет? Рад или больше взвинчен? — Так он ушёл? Уточняет и осторожно, не делая резких движений, чтобы не спровоцировать зазря, наклоняется, чтобы обуться. Что-то подсказывает Акире, что со сном сегодня не сложится. — Ненадолго. — Рин останавливается около окна и выглядывает на улицу. Будто надеется на то, что кто-то, кого он ждёт, просто покажется из-за ближайшего поворота. — Я не знаю наверняка, но думаю, что он серьёзно ранен. Иначе бы не бросил её. Не глядя, вытягивает сжимающую ножны руку, и у Акиры всё медленно остывает внутри. Потому что Рин прав. Шики бы её не бросил. Только в самом крайнем, самом дерьмовом из всех исходов. У Акиры липкие мурашки разбегаются по хребту, но внешне он остаётся спокоен. Внешне он всё ещё сонный и будто бы притормаживающий из-за чего-то. Не понимающий чужой логики. — И зачем ты пришёл ко мне? Рин хмыкает и, толкнувшись от подоконника, приближается снова. Наклоняется к сидящему на матраце и тычет его указательным пальцем в щёку. Глупо, по-детски как-то даже, но тут не до того, чтобы отмахиваться. Тут нужно следить, чтобы следующее прикосновение не было совершено катаной. — Потому что ты знаешь, где он прячется, Акира. — Рин с ним разве что не сюсюкает, нарочито понижая голос и растягивая губы в колючей недоброй усмешке. Рин весь мелко дрожит от нетерпения и злости. Наклоняется ещё ниже и почти касается своим носом чужого. — Мы оба знаем, что ты знаешь. И уголки губ ещё шире. Ещё больше к ушам. Ненормально, и будто рот надрезанный. Акира отстраняется и нарочно сцепляет пустые руки в замок. Всем своим видом показывает, что не опасен. Что ему нечем спровоцировать и без того взвинченного, готового вспыхнуть от любого неосторожного слова мальчишку. — Я не понимаю, что за бред ты несёшь. — Акира глядит на него исподлобья и из-за опустившихся на лицо прядок одновременно. Разговаривает мягко и не повышая голоса. Как с тем, кто самую малость болен. На всю свою светлую голову. — Может, поспишь? — Ну уж нет. — Рин всё ещё улыбается и с каждой прошедшей минутой кажется всё более жутким. Лишившимся рассудка. — Нет… Повторяет в пустоту, глядя на свои колени, и тут же, будто очнувшись, продолжает говорить. Куда быстрее и тише. — Он сейчас где-то там, в одной из своих нор. Возможно, умирает, истекая кровью. — И смотрит так внимательно, что Акире чудится, будто у него в каждом расширенном зрачке по сканеру. Смотрит цепко, прищуриваясь, и ждёт, когда же уже… Когда Акира психанёт и вскочит. — Я не могу этого допустить, понимаешь? Я не могу позволить ему умереть своей смертью или от чужой руки. Пожалуйста, Акира. Произносит его имя совсем по-особенному, продавливая первый слог и снова пытаясь заглянуть в глаза. Пытаясь найти в них что-то, за что получится зацепиться, и только выходит из себя. — Ты не понимаешь? Не понимаешь, да?! — Срывается на крик и взмахивает зачехлённой катаной. Акира десятки, если не сотни раз видел этот жест. Другими руками. — Ничего бы не было, Акира! То, что он натянул тебя пару раз, ничего не значит. Ровным счётом ничего! Срывается в крик, и Акире от этого даже немного легче. Акира малодушно надеется, что Рин перепсихует и отцепится от него, когда выговорится. Акира правда на это надеется. Возможно, даже больше, чем сам от себя ожидал. Смаргивает. Выдыхает. — Откуда ты знаешь? Признаёт всё-таки. Неохотно, негромко и не глядя в глаза. Признаёт, что Рин насчёт чего-то прав, и снова ждёт. — Он мой старший брат. — Акира поднимает зрачки и сам почти чувствует горечь на языке. Чужую, просачивающуюся сквозь слова. — Я хорошо его знаю. Куда лучше, чем хотелось бы. Что же. Акира не то чтобы удивлён. Он бы и сам мог догадаться, если бы хоть раз как следует подумал. Слишком уж много общего у этих двоих. Слишком много черт, которые Рин даже не отрицает. — И ты хочешь убрать его? Акира не говорит «убить». Акира даже так не думает. Он сейчас не думает вовсе. Только слушает Рина и почти не говорит сам. Только короткими, будто насильно вытянутыми репликами. Потому что удар катаной в такой маленькой комнате наверняка не отобьёт. — Больше всего на этом грёбаном свете. — Уверенность в тихом мальчишеском голосе такая же твёрдая, как металл. Акира не сомневается, что всё так. Акира не сомневается, что Шики способен вызывать и не такие желания. — Я бы умер, если бы это означало, что и он тоже сдохнет. Не задумываясь. Ни на миг. Он хочет быть твёрдым. Дрожащий от нетерпения и злости Рин. Акира же пытается убедить себя в том, что он и в этот раз сможет остаться за красной линией. Выбрать свою сторону. Акира пытается внушить себе, что всё это выверенная провокация, но чёрные блестящие ножны в чужих руках — слишком тяжёлый аргумент. Рассекающий все параноидальные подозрения. Акира осторожно сглатывает, следя за тем, чтобы Рин не сосредоточился взглядом на его дёрнувшемся кадыке, и пожимает плечами. А сам готовится к удару. Прикидывает, как блокировать с такой идиотской позы и куда пятиться, если за ним каменная стена. — Мне нечем тебе помочь. — И тут же вскидывает руки, чтобы перехватить бросившегося на него мальчишку. Схватить его за плечи и оттолкнуть назад, ставя на ноги. — Я же сказал, что не знаю, где он прячется! Повышает голос, избегая совсем крика, и Рин в самый последний момент сдерживается от того, чтобы влепить ему. Замахивается, но замирает с уже занесённым кулаком. — Какой же ты идиот! Скажи ещё, что влюбился! — Акира косится на него, продолжая скрывать свои эмоции, и зверски кусает себя за щёку. Мог бы и вовсе кусок уже выхватил. — Скажи, ты веришь, что что-то для него значишь?! — Я… Начинает отвечать и спотыкается. Спотыкается о чужой взгляд и о то, что нежелание продолжать всё это становится слишком острым. Режущим не хуже ножа. Замолкает, и Рин срывается. Снова. Нетерпение слишком сильно в нём. Иного уже не осталось. Рин громко фыркает, ругается, выдыхает, как на дебильной дыхательной гимнастике, и, укусив себя за губу, чётко по слогам проговаривает: — Это не так, Акира. Ты ничего для него не значишь. Сколько бы раз он тебе ни вставлял, это ничего не значит. Натыкается на почти пустой ответный взгляд и, скрипнув зубами, продолжает, не замечая, что говорит всё громче и громче: — Что вы делали? Он натянул тебя пару раз? Поцеловал хотя бы единожды? Коснулся без своих грёбанных перчаток? Нет?! — Прекрати, Рин. — Акира потирает ухо и кривится будто от головной боли. С тоской косится на свою примятую отсыревшую подушку. — Тебя заносит, а я действительно ничего не знаю. Зрачки в зрачки снова, и Рин фыркает и, прокрутившись на носке, замирает лицом к двери. Дёргает головой и становится ровно снова. — В глаза мне врёшь и думаешь, что я куплюсь на это. Врёшь и сам веришь… Мотает своей будто бы большой для такой тонкой шейки головой, и в итоге делает совсем не то, чего Акира так напряжённо ожидает. Рин судорожно выдыхает и возвращается. Присаживается рядом с его ногами на корточки. Будто это Акира тут маленький. Будто это он ребёнок, которого нужно в чём-то убедить. — Послушай меня очень внимательно, хорошо? Я хочу спасти и тебя тоже. Спасти от того, что он сделает, когда наиграется. Помоги мне ради себя. Рин тараторит, широко и доверчиво распахивает глаза, часто моргает своими длинными ресницами, и Акире хочется застонать в голос. Он же знал. Знал, что в итоге всё так и кончится. Плохо, очень плохо кончится. — Ты не… Не договаривает опять. Рин ему не позволяет. Психует, и даже странно, что всё ещё не додумался угрожать пытками. Или порезать. Может быть, слегка. Может быть, лишь для острастки. — Я знаю! Я как никто всё знаю! — Выпрямившийся в один прыжок, как маленькая тугая пружина. Отскочившая к стене и вернувшаяся к кровати. Толкнувшая колено Акиры своим. — И ты знаешь, что он чудовище. Знаешь, но почему-то пошёл на это. Позволил ему всё это… Рин мотает головой, будто бы отрицая, но быстро приходит в себя. Его взгляд снова становится мягким. Или почти мягким. Рин тяжело дышит, замерший в сантиметрах от пропасти, но как-то ещё держится. Заставляет себя играть. Заставляет себя изображать что-то. Просить, срываясь на требования, там, где, возможно, стоило бы ударить. — Ты следил? Акира понимает, что почти признаётся. Понимает, что подтверждает, но вопрос уже сорвался с языка. Вопрос уже произнесён, и если Рин действительно знает… То он его никак не разубедит. — Может, несколько раз. — Надо же. Акира был уверен, что стряхивал все хвосты каждый чёртов раз. Всегда являлся один. Выходит, что нет. Выходит, что просчитался и не единожды. — Но это не помогло мне найти его сейчас. Поэтому я и пришёл к тебе. Потому что хватит уже. Хватит бегать на две стороны. Нужно выбрать, Акира. Правильно выбрать, пока есть такой шанс. Ощущает, как закружилась голова, и кренится вперёд. Вдыхает прохладный, пропахший никогда не затихающим надолго дождём воздух и, так и не поднимая лица, тихо спрашивает: — Убьёшь, если откажусь? Акира ещё будто дремлет. Шатается между явью и сном. И от того такой равнодушный. От того ещё не до конца понимает, чем это грозит. Не понимает, что заигрался. А может, и то, что играл вовсе не он. Играл кто-то другой и исключительно один. Может. Акира не знает за других. Он и за себя не уверен. Он будто бродит. Не уверен, что не спит. — Мне придётся. — Вот так запросто, прямо в лицо. Без угроз и обиняков. «Придётся», и всё на этом. Акира оценил, правда. Оценил сухой деловой подход. Действительно похожи. Братья. — Или я, или другие, если прознают. — Я понял. Акира опускает подбородок и стискивает свои колени. Сжимает их так, что больно становится, и медленно расслабляет пальцы. Очень-очень медленно. Вот сейчас, кажется, и пора. Пора прекратить играть в игры. Сделать всё настоящим. Сделать выбор. — Выдохни и скажи мне, куда идти. И мы об этом забудем. Я обещаю. Рин мягче, чем когда-либо. Рин, должно быть, кусает губы и изо всех сил стискивает ножны. Вот сейчас же уже. Вот сейчас… — Нет. Акира устало горбится и медленно выдыхает. Зачем-то жмурится. — Что? — Мы не забудем. — Отвечает покладисто и ровно, приводя в порядок своё дыхание и глядя на сжавшиеся опущенные на светлые штанины кулаки. — Но ты прав: нужно выбрать. Нельзя больше… Вот так. Нельзя так. Нельзя. Нужно выбрать. Выбрать сторону. Выбрать, выбрать, выбрать… Рин отступает назад, наблюдает за ним, участливо склонив голову набок, и опускает руки вдоль тела. Правую, которой держит тяжёлые не пустующие ножны, тоже. Схватиться за рукоять легче, чем подумать об этом. Акира уже так делал. Акира знает конкретно это оружие. И что бы там ни думал Рин… Он не знает. Он ничего. Не. Знает. Не про него. Не про НИХ. Удар выходит смазанным, и всё так же, будто в тумане. Смазанным, но не мимо цели. С двух шагов сложно не пропороть материю и твёрдый живот. Сложно, если лезвие в руках такое же острое, как бритва. Рин отшатывается назад и сначала не понимает. На расползающееся по ткани и коже алое они смотрят вместе. Смотрят долго, пока голые коленки Рина не подламываются, и тот не оседает на пол. Всё так же медленно и словно не веряще. — Акира? Зовёт шёпотом, и Акира не считает нужным говорить вслух, что сделал то, о чём его просили. Он, наконец, решил. — Я верну её. — Обещает без тени сарказма в голосе и, смахнув капли с лезвия, наклоняется за тем, чтобы вытянуть из слабеющих мальчишеских пальцев ножны. — И мне жаль, что так получилось. Не врёт ни секунды. Зачехляет оружие уже в коридоре и надеется, что не столкнётся с Кёске. Ещё одного выяснения отношений он не выдержит.